Марианна боялась повторить ее судьбу. Очень боялась. Потому и терпела все, что вытворял с ней Ветлугин. Смиряла гордыню. Покорялась… страдала. Но разве не через страдания лежит путь к блаженству?
Однако сколь веревочке не виться, а кончику быть…
С этими мыслями Марианна обходила комнату за комнатой в доме покойного мужа. Казалось, его тень скользит следом, следит за каждым ее шагом. Пусть следит. Тень – это всего лишь тень. Сам Ветлугин лежит в холодном морге и не в состоянии пошевелить пальцем.
Щелк! Она открыла дверь в комнату, куда он привел ее на вторую ночь после свадьбы…
Через несколько минут Марианна вышла оттуда, волоча за собой большую картину в тяжелой раме. Бросила на пол, сбегала за ножом и, обливаясь холодным потом, вырезала полотно. Свернула в трубочку… постояла в раздумьях.
– Иначе нельзя… – прошептала она онемевшими губами.
В кухне сохла вымытая посуда, пахло приправами, которые Клавдия добавляла в тушеную рыбу. Где-то возле плиты она держала спички. Марианна нашла коробок и бросила в карман.
Было уже темно. Кухарка давно закончила свои дела и ушла домой. Садовник тоже.
Марианна выскользнула во двор, бросила трубочку на землю и принялась поджигать. Спички гасли одна за другой. Проклятое полотно не желало гореть.
Пришлось возвращаться в кухню за спиртом. В бутылке осталось меньше половины. Клавдия настаивала на спирту ягоды для своего фирменного ликера.
– Мне хватит… – пробормотала Марианна, беря бутылку.
Облитая спиртом трубочка занялась синим пламенем…
Черный Лог
Санта усердно подметал площадку перед домом, когда за воротами раздался громкий сигнал клаксона.
– Кого это принесло?
Сердито ворча, великан толкнул калитку и выглянул на улицу. На дороге стояла заляпанная грязью «Нива» деревенского электрика.
– Тебе чего, Петя? – с натянутой вежливостью осведомился Санта. – У нас по твоей части все в порядке.
– Не вызывали, значит? – осклабился тот, бросая в траву через опущенное стекло бычок.
– Курить, Петя, вредно для здоровья…
– Жить вообще вредно, – вздохнул электрик. – А нам, мужикам, особенно. На каждом шагу подстерегают какие-нибудь напасти. Бабы из нас веревки вьют, государство нас имеет! Все, блин, норовят облапошить! Тут не только закуришь, – запьешь горькую.
Великан дипломатично промолчал.
– Вы гостей ждете? – помрачнев от собственной упаднической философии, спросил Петр.
– Нет…
– Зря! Мужик один ехал к вам и застрял на проселке, у елового подлеска. Угодил колесом легковушки в колею, забуксовал… Христом Богом молил вызволить. А у него троса нет. И у меня нет. Сосед давеча одолжил и забыл отдать. У него по пьяни совсем, блин, мозги отшибло…
Санта не на шутку рассердился. Тащиться на проселок выручать незадачливого водителя ему совсем не хотелось. Судя по «Ниве» электрика, его «аутлендер» будет в грязюке по самую крышу.
– Я только машину помыл, – плюнул он с досады.
– Ну, пока! – с ехидной улыбочкой помахал ему рукой Петя. – А то я голодный как черт…
Он рванул с места и, скользя по мокрой глине, покатил дальше. Санта еще раз сплюнул, глядя, как «Ниву» носит от забора к забору.
– Какой придурок сюда после дождя на легковушке едет? – пробурчал он, направляясь к гаражу. – Небось телохранитель пожаловал…
Телохранителем он окрестил Лаврова и упорно продолжал так его называть. Хотя отлично знал, что тот занимает пост начальника охраны.
Санта предупредил Глорию о причине отлучки, вывел из гаража светлый «мицубиши-аутлендер» и, осыпая незваного гостя самыми нелестными эпитетами, поехал на выручку…
* * *
– Что с тобой? – всполошилась Глория, увидев бледного Лаврова, который с размаху плюхнулся в кресло и тяжело задышал.
– Думал, не доеду…
Она сделала знак Санте удалиться и подала гостю воды.
– Выпей…
Тот вяло глотнул и со страдальческой гримасой отдал ей стакан.
– Ты можешь объяснить, в чем дело? Тебе плохо?
В ней проснулись врачебные навыки, и она схватила его запястье, считая пульс. Сердце Лаврова билось учащенно.
– У тебя стресс. Что-то случилось?
– Ты не поверишь… – выдохнул Лавров, почти как в одноименной телепередаче.
– Неужели тебя так испугала перспектива ночевать на проселке?
– Глупости…
– Почему ты приехал на «опеле»? Знал же, что застрянешь.
– Внедорожник Колбин зафрахтовал, а я не мог ждать… срочно захотел тебя увидеть.
– Да ладно… – недоверчиво протянула Глория. – Мог бы джип напрокат взять, если уж приспичило.
– Мне это даже в голову не пришло, – признался он. – Я баран…
Она понимала, что Лавров говорит половину правды. У него действительно возникла острая нужда поговорить с ней. Но это не было связано с чувствами. От начальника охраны фонило страхом…
– Что тебя испугало? – убрав улыбку, спросила она.
Лавров взялся за сердце, что удивило ее еще больше, чем явно выраженный испуг. Здоровый, как молодой жеребец, начальник охраны вспоминал, где расположены внутренние органы, только после драки или ушибов.
– «Пластилиновый мальчик»… – глухо вымолвил он, покосившись на дверь.
– У Санты нет привычки подслушивать, – заверила его Глория. – Какой такой мальчик?
– А ты это… – Лавров повел в воздухе пальцами. – Включи свое видео!
Она молча уставилась на него, ощущая, как уже ее сердце начинает биться чаще.
– Да в чем дело?
Она бы хотела понять его проблему, но «видео» отказывалось включаться. К сожалению, Глория не умела управлять этим непостижимым явлением. Картины либо возникали в ее сознании, либо нет.
– Ничего не чувствуешь? – осторожно поинтересовался Лавров. – Никакого вредоносного воздействия?
– Ах, это!..
– На меня навели порчу, – шепотом сообщил ей начальник охраны.
И как только его язык повернулся говорить подобную чушь? Но – повернулся. Надо же как-то спасаться? Кулаками тут не помашешь. Бесполезно. И лекарства не помогут. Он кое-что читал об африканском колдовстве и слышал, что русские умельцы успешно перенимают опыт заморских коллег.
Сбиваясь и переводя дух, он поведал ей о пластилиновой кукле, которую обнаружил у себя в кабинете после летучки.
Вопреки ожиданиям, на Глорию это не произвело должного впечатления. Она едва сдерживала смех.
– С каких пор ты веришь в порчу и сглаз? – вместо выражения сочувствия осведомилась она.
– Черт бы побрал все это! – он почему-то махнул рукой в сторону портрета на стене каминного зала. – Все эти ваши фигли-мигли!
– Это не фигли-мигли, а портрет графа Сен-Жермена[5].
– Вот-вот! С кем поведешься, от того и наберешься.
К удивлению Лаврова, ему стало легче дышать, и боли в области сердца прекратились. Видимо, само присутствие Глории оказывало лечебный эффект. Она же врач, в конце концов. Не даст ему умереть.
– Я не знал… что это Сен-Жермен, – вымолвил он, прислушиваясь к своему состоянию. – Думал, просто… картина известного художника.
– Художник как раз неизвестен.
Граф Сен-Жермен – упитанный мужчина с самодовольным лицом, обрамленным пышными локонами, с залихватски подкрученными вверх усами, одетый в бархатный камзол, красный плащ и меховую шапку с пером, – насмешливо взирал со стены на Лаврова. В его глазах читался язвительный вопрос: «Проняло, братец? То-то! Негоже подвергать осмеянию тонкие материи…»
– Я не подвергаю, – малодушно соврал начальник охраны.
Глория засмеялась.
«Здесь даже портреты разговаривают», – подумал Лавров и состроил обиженную мину.
– Хорошо тебе смеяться…
Между тем к нему с каждой минутой возвращались силы и самообладание. Не прошло и получаса, как его самого развеселили недавние страхи.
– Как ты мог поддаться панике? – мягко укоряла его Глория. – Ай-яй-яй! Такой умный, храбрый, рассудительный мужчина… и вдруг испугался какой-то куклы.
– Не какой-то! – смущенно возражал начальник охраны. – Это был я. И у меня в груди торчала булавка!
– В том-то и беда, что ты принял «пластилинового мальчика» за себя. На это и был расчет. Булавку воткнули в пластилин, а не в твое сердце. У куклы вообще нет сердца, говорю тебе это как врач.
Лавров понимал, что выглядит идиотом в глазах Глории, но ничего уже нельзя было исправить.
– Значит, со мной все в порядке?
– В полном, – заверила она. – Хочешь, пойди сделай кардиограмму. Спорим, она будет как у космонавта.
– А что же я чувствовал? Меня скрутила жуткая боль!
– Психосоматическое явление…
– Чего?
– Боль сначала возникла у тебя вот здесь, – Глория постучала согнутым пальцем по его лбу. – А потом ты ее ощутил физически. Это воображаемое недомогание, которое, впрочем, может перейти в настоящее… если ты на нем зациклишься.
– Не зациклюсь. У меня уже все прошло. А… что мне делать с куклой?
