— Как странно, что я здесь, — прошептала Казароза.
Освобожденные нации вели немой хоровод вокруг кучерявого мессии, меньше всего похожего на пролетария, кем ему по должности полагалось быть. Он благословлял бывших узников к новой жизни, поочередно ударяя их по плечу своей волшебной сабелькой. Тот, кого он касался, весело воспарял, трепеща руками, превращенными в крылья, и под «Марш Черномора» улетал за кулисы, как вылупившаяся из кокона бабочка. Потом вышла Ида Лазаревна и стала собирать с пола обломки их куколей. Смотреть на это было почему-то грустно.
Варанкин продолжал колдовать над своим аппаратом, рассказывая Казарозе, что цвет пластины подобран с учетом ее псевдонима. Уж им-то, эсперантистам, не нужно объяснять его значение.
— Бабилоно, Бабилоно, — улыбнувшись, тихо сказала она ему.
Он тут же отозвался:
— Алта диа доно.
Тогда Свечников не придал этому значения. Ведь и ему самому она читала те же стихи.
— Вы, Коля, сами-то прочли Печенега-Гайдовского? — шепотом спросил у него Варанкин, имея в виду роман «Рука Судьбы, или Смерть зеленым!».
— Естественно. Я же рекомендовал его для перевода.
— Читали на эсперанто?
— Да.
— Как это вам удалось? Текст довольно сложный.
— Мы читали его вместе с Идой.
— А на русском прочли?
— Проглядел.
— И ничего не заметили?
— Нет. А что?
— В русском переводе Сикорский сместил акценты, там чувствуется скрытая симпатия автора к врагам эсперанто. Мотивы, которые ими движут, прописаны как-то уж слишком убедительно. В оригинале ничего подобного нет, — заключил Варанкин и, обернувшись к залу, крикнул, чтобы задернули шторы.
Несколько добровольцев, радуясь возможности размяться, кинулись к окнам, одновременно кто-то выключил электричество.
Позднее вспомнилось, что тогда же возникло тревожное чувство, будто в конце зала что-то происходит, какие-то люди неизвестно куда и зачем перемещаются в наступившей темноте, но в тот момент все это было на краю сознания, потому что Казароза стояла рядом.
Свечников опять увидел ее такой, какой она была осенью восемнадцатого, в Питере, в нетопленом зале Дома Интермедий на Соляном городке, где зрители курили прямо в креслах. Он сидел в первом ряду, развалившись, вытянув ноги в дорогих хромачах, снятых с убитого офицера под Гатчиной, вызывающе передвинув кобуру с бедра на живот. Возле него никто не садился, можно было раскинуть руки на спинки соседних кресел, а перед ним с цыганским бубном в руке танцевала и пела маленькая женщина в рваной тунике. Босая, она не боялась занозить ступни о некрашеные доски сцены. Играли «Овечий источник» Лопе де Веги, но от самой пьесы в памяти ничего не осталось, все заслонила собой плясунья с голосом райской птицы. Кто-то назвал ее фамилию: Казароза.
После спектакля Свечников прошел за кулисы, разыскал ее и предложил завтра же вечером поехать в казармы, где стоял их полк, выступить перед отбывающими на фронт красными бойцами. Глядя на его наган, она согласилась, и на следующий день он впервые услышал эти прошибающие внезапной слезой песенки об Алисе, которая боялась мышей, о ласточке-хромоножке, о розовом домике на берегу залива. Потом пошел ее провожать. Трамваи не ходили, тянуло осенней моросью. Он старался идти помедленнее, но она быстро перебирала ножками и не отставала, даже когда он незаметно для себя прибавлял шагу. Шли по лужам, его сапоги по самые голенища были заляпаны грязью, а ее ботиночки оставались чистыми. Как-то так умела она ступать по слякотной мостовой, что совсем не забрызгивалась.
Набравшись храбрости, он спросил: «Откуда у вас такая фамилия? Вы русская?» Ока объяснила, что это псевдоним, имя для сцены. Каза по-испански значит «дом», роза — «розовый». «Розовый дом», — перевел он. Она поправила: «Скорее — домик, если учесть мои размеры. Один человек так меня назвал, и прижилось». Свечников тогда ощутил прилив ненависти к этому человеку, мужу, наверное, или любовнику, давшему ей новое имя, как победитель переименовывает завоеванный город.
Сейчас они стояли рядом, он чувствовал на шее мимолетное прерывистое тепло ее дыхания.
— Кажется, я вас вспомнила, — шепнула она. — Вы уговорили меня петь в казарме, а потом проводили до дому. В то время я жила на Кирочной.
— Каза — арма, военный домик, — ответил он тоже шепотом, чтобы связать их обоих общей тайной.
Она улыбнулась. Лица ее Свечников не видел, но понял, что улыбнулась. В этом было обещание, что и сегодня, как два года назад, после концерта они пойдут вдвоем по вечерней улице, одни в целом свете.
Щелкнул рычажок. Пройдя сквозь прозрачную пластину, электрический свет из белого стал красным. Варанкин подкрутил линзу, красноты убыло, прямой розовый луч наискось прорезал темноту над сценой и неровным овалом растекся на потолочной лепнине.
— Зинаида… Казароза! — с царственной оттяжкой после каждого слова объявил Сикорский. — Романс «Сон» на стихи Лермонтова. Перевод Сикорского.
— Идите, идите, — заторопил ее Свечников.
Она отдала ему свою сумочку, поднялась на сцену и застыла на окраине розовой дорожки. Томочка Бусыгина уже пристраивала на пюпитре распадающиеся от ветхости ноты.
Свечников пробрался к своему месту, но садиться не спешил. Оглядывая тонущий во тьме, аплодирующий зал, он тяжело опустил руку на плечо Карлуше с букетом:
— Слышь, ты! Не вздумай ходить за ней после концерта.
Неожиданно розовый луч погас, через секунду снова вспыхнул, но теперь уже трепеща и прерываясь. Видимо, где-то нарушился контакт.
Варанкин пошел вдоль провода к розетке возле дальнего окна, его место заняла Ида Лазаревна. Сквозь отверстие в задней стенке «волшебного фонаря» била тонкая струйка света, в этом лучике ее милое веснушчатое лицо казалось удлиненным, жестким. Потом и она отошла в конец зала.
Дождавшись тишины, Казароза наклонила голову, чтобы вскинуть ее с первым звуком рояля. Волосы посеклись в луче, который наконец перестал мигать.
Эн вало Дагестано дум вармхоро
Сенмова кушис ми кун бруста вундо…
Каждое слово в отдельности она, может быть, и не понимала, но все вместе знала, конечно, догадывалась, где о чем.
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я…
Тепло и чисто звучат ее голос, и Свечников увидел лесную ложбину над Камой, где год назад он сам лежал со свинцом в груди, недвижим. В паузе Казароза улыбнулась ему так, будто вспомнила свой давний сон и поняла наконец, почему ей снилась тогда ложбина, заросшая медуницей и иван-чаем, омытый ночным дождем суглинок, пятно крови на чьей-то гимнастерке.
Он еще успел улыбнуться в ответ, когда сзади раздался вопль:
— А-а, контр-ры! Мать вашу…
Затем уши заложило от грохота. Свечников не сразу сообразил, что это выстрел.
Завизжати женщины. В крике, в стуке падающих стульев громыхнуло еще дважды. Судорогой свело щеку, словно пуля пролетела совсем близко. Кто-то задел ногой провод, розовый луч пропал, но уже рванули ближнюю штору. Зажглось электричество. Пространство между первым рядом и сценой быстро заполнялось людьми. Свечников отшвырнул одного, другого, пробился вперед и замер.
Она лежала на спине, рука закинута за голову. Блузка быстро намокапа кровью, две светлые пуговички у ворота, прежде незаметные, все отчетливее проступали на темном.
6
Дома Вагин прошел в свою комнату, где все уже было прибрано, пыль вытерта, газеты на подоконнике сложены аккуратной стопой. Невестка всю жизнь служила одному богу — порядку в квартире. Это холодное, как якобинский Верховный Разум, бескровное божество требовало, однако, ежедневных жертв, на которые Вагин был не способен. Надя приучила жить по-другому. В последнее время мучила мысль, что даже в день его смерти влажная уборка будет проведена по всем правилам, без малейших послаблений.
Он подошел к окну и начал перебирать газеты, выискивая свою. Перед пенсией он работал в заводской многотиражке, ее до сих пор присылали ему на дом. Это составляло предмет его гордости, ни сыном, ни невесткой не разделяемой.
Внезапно автомобильный выхлоп с улицы гулко ударил в стекла.
Сколько было выстрелов, три или четыре, Вагин позднее вспомнить не мог. Уши сразу же заложило от грохота. Стреляли за спиной, совсем близко, и когда потом выяснилось, что Казароза убита выстрелом от окна, для него это было полнейшей неожиданностью. Зато уже тогда он машинально отметил, что Осипова рядом с ним почему-то нет.
Впереди закричали. Со стуком распахнулась дверь, дробь шагов сыпанула по ступеням. Человек десять бросились вон из зала, остальные устремились в противоположную сторону, к сцене. Несколько секунд розовый луч еще висел над ней, потом включили свет. Сквозь женский визг прорезался истеричный тенор Варанкина:
