— Ты что, болван, не догадался спустить пса с поводка? Так и выгуливал, мерзавец?
Дьосдадо, взмокший, перепачканный, взъерошенный, оцепенел, очумело таращась на разошедшегося патрона. А тот, срывая долго копившуюся злость и досаду на собственную унизительную слабость, свидетелем которой во время припадка стал посторонний и неприятный ему человек, срываясь на визг, кричал:
— Немедленно снять ошейник! Так. И в воду! Будешь купать Чико! И чтобы запомнил, сукин сын: собаку выгуливать надо, а не по пыли таскать…
— Но, сеньор, — заартачился Дьосдадо, — не могу же я прямо в костюме. У меня нет ничего с собой.
— Молчать! Никаких “но”! Полезай в воду, тебе говорят!
Дог бросился в озеро и, отфыркиваясь, поплыл. За ним бухнулся Сумаррага. Он неловко барахтался — мешала одежда и водоросли — и жалобно звал:
— Чико, Чико, вернись!
— А если бедняга пойдет ко дну? — рассмеялся капитан Прьето.
— Тот, кому на роду написано быть повешенным, не утонет, — без улыбки отозвался Бласко Крус. — За купание я ему заплачу. Ради денег этот подонок и в дерьме будет плавать.
— Возвращаясь к нашему разговору, мне бы хотелось заручиться, ну, если хотите, обещанием, что вы не оставите мою просьбу без внимания.
— Я должен всё обдумать и согласовать с моими коллегами. Будем поддерживать связь. Координаты передадите Сумарраге — он доставит вас в гостиницу. Целым и невредимым. Ха-ха-ха! — развеселился вожак “Трех А”. — Мне было приятно познакомиться, капитан Прьето Вы как будто бы — человек дела. Одним словом, очень рад. И польщен.
Бласко Крус поклонился. Это был такой церемонный поклон, каким в наши дни обмениваются разве что на сцене, да и то артисты провинциальных театров, насмотревшиеся старых фильмов.
До отправления самолета в Сьюдад-де-Панама оставалась уйма времени — шесть с половиной часов. Более чем достаточно! Чтобы не торопясь уложить вещи, собраться с мыслями, привести в порядок впечатления и ощущения последних дней.
В люксе гостиницы “Эспланада”, поджидая своих друзей (Глория и Фрэнк обещали проводить капитана в аэропорт), Прьето методично вышагивал по громадному номеру.
Вспомнилась встреча с Бласко Крусом. Мм-да! Вся эта затея с поездкой в Буэнос-Айрес на поверку оказалась пшиком. Разработанная с таким тщанием, изящно выстроенная и, казалось бы, вполне убедительная концепция об участии ААА в заговоре против центральноамериканских республик рассыпалась прямо на глазах.
“Значит, я попусту старался. Бессмысленно было тратить время и деньги на вояж в Аргентину. Думай, парень, думай! Где твои хваленые сообразительность и находчивость, которые высоко ценит в тебе начальство? Неужели в обломках тобою же предложенного плана не осталось ничего стоящего? Возьми себя в руки! Думай!”
Исель снова принялся мерить шагами гостиную.
“Стоп! — он резко остановился посреди комнаты. — Надо идти от окончательного результата. Отрицательный итог — не всегда ещё полный крах. “Антикоммунистический Альянс Аргентины” — это очевидно! — не имеет ни малейшего отношения к “Делу о бананах”. Скорее всего, отсюда никакого “инструктора” к заговорщикам посылать не собирались. “У самих дел по горло” — так ведь говорил Крус? А главное, во всём поведении припадочного фашиста, в его словах, хотя он маскировал это умело своим безразлично-надменным тоном, проскользнуло удивление, что из далекой Панамы к “Трем А” обращаются за помощью. И Сумаррага. Что же сказал несчастный купальщик собаки, когда увез хозяина домой и вернулся ко мне в гостиницу, чтобы взять мои панамские “координаты”? Да, вот что: “Патрон был в прекрасном расположении духа. С ним такое редко случается. Трепал всю дорогу дога за холку. Шутил. Дал мне тысячу песо. Признался, что чрезвычайно доволен встречей с вами, сеньор. Что ему, как и всем членам организации, лестно международное признание “Альянса”. Ведь это первый контакт “Трех А”, уж я-то точно знаю, первый настоящий контакт с представителем единомышленников из другой страны Латинской Америки, если, конечно, не считать чилийскую “Патриа и либертад”… Таким образом, возможность вмешательства аргентинских ультраправых в политическую жизнь Панамы, Гондураса и Коста-Рики, по крайней мере на ближайшие месяц-два, можно смело сбросить со счетов. А значит, и разгадку таинственных ААА, которые упоминались в послании мистеру Уэстли от ЦРУ, следует искать в другом месте. Ну, а то, что я ввел полковника в заблуждение и — вольно или невольно — направил расследование по ложному пути? Пусть сам решает, как поступить со мной. Я виноват и отвечу за это”…
Несмотря на предстоявшее ему пренеприятнейшее объяснение с шефом Хе-дос (“Ох и помотает же мне старик нервы!”), контрразведчик успокоился, повеселел. Он заказал в номер легкого вина, зелени, мяса (“Пожалуйста, на три персоны. К восьми часам. И непременно кофе и пирожные”), позвонил О'Тулам, у них никто не подошел к телефону (“Видно, выехали уже”), включил телевизор и уселся поудобнее в кресле — смотреть стародавний фильм “Кровь и песок”. В голливудской версии известного романа Бласко Ибаньеса в главных ролях были популярные в послевоенные годы Рита Хэйвортс, Линда Дарнел и Тайрон Пауэр. Когда-то, давным-давно, именно Тайрон Пауэр из “Знака Зорро” — ловко владеющий шпагой и словом, гордый, рыцарственный, бесшабашный, бескорыстный защитник обездоленных и угнетенных — стал для четырнадцатилетнего Иселя предметом обожания и подражания. Едва кончались уроки в школе, ватага сорванцов, возглавляемая Прьето, мчалась сломя голову на окраину городка. Там — в колком кустарнике, на откосах, среди камней — разгорались жаркие схватки на самодельных мечах и рапирах. Равных Иселю в беге, фехтовании, борьбе среди эль-реальских мальчишек не было. Много лет спустя, в офицерском училище в Сан-Сальвадоре и позже — в школе “рейнджеров” в Форт-Шермане, он, одерживая победы в спортивных состязаниях, не раз получал призы и с благодарностью вспоминал годы далекого, невозвратного детства. Покойного отца…
Хулиан Фернандес Прьето — скромный учитель истории, заприметив в своём старшем сыне раннюю неукротимую увлеченность романтическими подвигами героев прошлого, сам подбирал ему книги для чтения. А вечерами, когда меньшие засыпали (кроме Иселя в семье учителя были ещё две девочки и два мальчика), а мать — всегда тихая, неперечливая, ласковая — присаживалась в уголке что-то заштопать, пришить пуговицы или просто подремать за спицами у неяркой лампы, отец рассказывал о Спартаке, Жанне Д'Арк, Уотте Тайлере, Робеспьере, Гарибальди; об освободительных войнах Боливара и Сент-Мартина; о том, как янки в 1903 году навязали панамцам кабальный договор о канале. Он много знал и был прекрасным рассказчиком, этот незаметный, близорукий, похожий на восклицательный знак учитель из Эль-Реаля, так никогда и не совершивший в жизни ничего героического! Человек трудного характера, неуравновешенный, вспыльчивый, но глубоко порядочный и честный, Хулиан Фернандес Прьето больше всего не терпел лжи и несправедливости, даже если они проявлялись в мелочах. И привил эту нетерпимость Иселю. “Знаю, знаю, сынок: в мире, где всё держится на деньгах и силе, где самые высокие понятия — Свобода, Равенство, Справедливость — служат подстилкой для продажных политиканов, трудно пробить себе дорогу, нужно ловчить, выворачиваться наизнанку, быть готовым пойти на любую подлость, на любую низость. Но ты упадешь в собственных глазах, перестанешь быть человеком, если выберешь в жизни такой путь. Потеряешь сердце, загубишь совесть, и ничто — ни власть, ни богатство, ни слава — не заменит тебе их” — так говорил Иселю отец…
— Эй! можно войти? Ты не спишь? — на пороге номера стояли Фрэнк и Глория.
Погруженный в раздумья, капитан Прьето не заметил, как кончился фильм. Не услышал он и стука в дверь, когда наконец появились О'Тулы.
— Нет, я не спал. Хотя мог бы вполне соснуть немного. Уж очень медленно вы добирались сюда…
— Вспомни, что сказал в “Ромео и Джульетте” старина Шекспир: “Кто чрезмерно спешит, может так же опоздать, как и тот, кто чрезмерно медлит”. С нами произошло именно это.
— Но что же все-таки стряслось у вас? — Капитан Прьето обращался к Фрэнку, а сам не отводил обеспокоенного взгляда от Глории, которая сидела прямо, не шелохнувшись, будто окаменев. В её заметно осунувшемся лице не было ни кровинки, огромные зеленые глаза — всегда чуточку ироничные — смотрели печально и скорбно. — Что случилось, Гло?
О'Тул бережно и осторожно сжал руку жены, безжизненно лежавшую поверх стола:
— Дорогая, я расскажу всё Иселю, если позволишь? — Она вздрогнула, поежилась и — не в силах больше сдерживаться — расплакалась. — Ну, успокойся, моя любимая, успокойся! — Фрэнк поцеловал мокрую от слез ладонь Глории. — Мы бессильны сейчас что-либо сделать… У нас большое горе. В Чильяне пиночетовцы схватили отца Гло. Она не хотела ничего говорить тебе, чтобы не омрачить нашу последнюю встречу в Байресе, просила придумать какое-нибудь путное объяснение, вот почему мы задержались. Да видишь, как всё нескладно получилось!..
