— Ну…
— Предлагаю устроить ее прямо сейчас. Давай выгребем все из твоих закромов на пол и хорошенько рассмотрим. Мало ли что? — он потянул меня за руку на лестничную площадку, приговаривая: — А то укокошат, как того Боккаччо, а ты и не поймешь за что.
Обыск результатов не дал. Вернее, не дал тех, которые ожидались. Зато я нашла коньки, потерянные лет пять назад, и еще массу интересных вещей, которые ждали своего часа отправиться на помойку лишних лет пятьдесят. Например, раритетный чугунный утюг, который, как посоветовал мне Лола, следует оставить, поскольку при нынешней жизни у каждого нормального человека в доме должно храниться какое-нибудь оружие.
Закончилось все картиной, достойной пера Ильфа и Петрова. Я вышла на кухню, теперь представляющую собой разоренное гнездо, дабы включить чайник. И тут до моих ушей донесся подозрительный скрежет. Я вернулась в комнату и, охнув, сползла по стене на пол. Сидя на полу, Лола пилил старую гантель.
— Может, тебе кажется, что мои мозги превратились в кисель, но мало ли что… — проворчал он, не отрываясь от своего занятия.
— Глядя на то, что ты делаешь… скажу, что нельзя превратить в мозги то, что было вместо них с самого рождения, — устало заключила я.
* * *
— Кузякина!
Меня передернуло. Согласитесь, жестоко называть человека по фамилии, если она у него такая! Ну, была бы я какая-нибудь Иванова или Петрова, да я бы и бровью не повела. Но неблагозвучное наследство рода Кузякиных бесило меня с младых ногтей. Терпеть не могу, когда кто-нибудь кричит на всю Питерскую: «Кузякина!» Хотя еще больше не терплю, когда кричат вместе имя и фамилию. Амалия Кузякина звучит еще гаже, чем просто Кузякина.
— Кузякина!
Дракона не волновало мое отношение к собственной фамилии. Он кричал: «Кузякина», потому что при мысли обо мне ему в голову ничего иного не приходило. И плевать ему, что я предпочитаю, чтобы меня звали Амалия Федоровна или, на худой конец, просто Амалия.
Я крякнула и послушно поплелась к его столу за перегородкой. Вы когда-нибудь видели пожилого бассета, вернувшегося с долгой изнурительной прогулки? Если да, то вы легко себе представите моего начальника, в просторечии именуемого Драконом за суровый нрав и любовь устанавливать дурацкие порядки, которые под силу выполнить разве что древнеримскому гладиатору, которому на все плевать, потому что он стоит на арене и знает, что мучиться ему осталось недолго и, что бы там дальше ни случилось, его все равно пришибут. Дракон имел такую поразительную схожесть со старым бассетом, что, несмотря на отсутствие толстых обвислых ушей, хвоста и ошейника, мне все равно иногда хотелось сказать ему «фу» или что-нибудь подобное.
— Кузякина!
— Фу!
— Что значит «фу»?
Повисла пауза, поскольку я понятия не имела, как внятно объяснить начальству, что он похож на усталого пса.
Не дождавшись ответа, он многозначительно вздохнул и продолжил:
— Кузякина, ты в Италию хочешь?
— Нет.
Если вы подумали, что я сошла с ума, то ошиблись. Когда мой начальник спрашивает: «Не хотела бы ты отправиться в Италию, на Кубу, в Англию или еще куда-нибудь?», он имеет в виду вовсе не романтический тур с посещением достопримечательностей означенной страны. Его вопрос предвещает визит к заказчику, основная задача которого сведется к тому, чтобы вытащить тебя из холодного номера двухзвездочной ночлежки в пять утра, проволочь по своим предприятиям и вернуть назад к полуночи. В лучшем случае после твоего недельного пребывания он устроит прощальный ужин в своем доме, где тебе придется глотать кулинарные изыски его жены, которая, может быть, впервые подошла к плите. Теперь вы понимаете, почему в данных обстоятельствах мне не хотелось в Италию.
— Ты уже два раза отказывалась, — Дракон глянул на меня из-под мохнатых бровей.
— Бог троицу любит, — я пожала плечами, выказывая полнейшее равнодушие к этому вопросу.
Дракон снова вздохнул. Так тяжело, словно это ему предстояло ехать в Италию.
— Почему ты всегда доводишь дело до скандала? Когда ты должна была лететь?
— Зачем мне куда-то лететь? Я прекрасно представляю, как изготовляют обувь в Болонье. Мне никуда не нужно лететь, чтобы посмотреть новые модели сезона. Достаточно зайти в ближайший обувной магазин!
Он знал, что с моей стороны это был жест отчаяния, а потому мерзко хихикнул.
— Плохо то, Кузякина, что заказчик может забыть, как ты выглядишь. И передать дела другому рекламному агентству. Понятно?
— Я ему фотографию пошлю.
— Этого мало, — он покачал головой. — Заказывай билет.
— Нет! Ну, пожалуйста. У меня полно дел!
— И не ной тут, ради всех святых. Как шляться по следственным отделам, так у тебя дел нет! А как к заказчику в гости смотаться, так тут же дела нашлись.
— Вы так говорите, словно я не по следственным отделам шлялась, а по Тверской! — возмутилась я.
— По мне, так без разницы.
— Я непременно об этом расскажу.
— Кому?
— Следователям.
— А то им неизвестно твое прошлое, настоящее и будущее.
— Что вы имеете в виду?
— А то, что если не прекратишь препираться и не закажешь билет, то на следующей неделе кормиться будешь уже на панели!
* * *
— Знаешь… — Лола наморщил лоб. По его мнению, со сморщенным лбом его лицо приобретало выражение глубокомысленной грусти, — хорошо там, где нас нет…
— Что ты имеешь в виду?!
Я только что рассказала ему про Италию и рассчитывала как минимум на сочувствие.
— Ну… — Его лоб стал походить на печеное яблоко. — Пока тебя нет на работе, тебе кажется, что там хорошо. Тебя нет в Италии, и там тоже хорошо. И где бы ты ни появилась, тебе все время плохо. Так уж устроен человек. Он стремится к совершенству. Но нет ничего совершенного в этом самом несовершенном из миров…
— Глупость какая-то, — отмахнулась я. — Ни к какому совершенству я не стремлюсь. Я только не хочу ехать в Италию. Вот и все.
— Посмотри на это с другой стороны.
— С какой бы стороны я ни смотрела, меня все рано мутит. Знаешь, чего я хочу на самом деле? Знаешь?
— Остаться дома. — Он сделал внушительный глоток красного вина и застыл с бокалом у губ, ожидая моего согласия.
— Точно, — я его не разочаровала. — Но это не все. Далеко не все. Я хочу уйти в декретный отпуск.
Лола кашлянул:
— Что, простите?
— Я хочу родить ребенка, сесть дома и не ездить ни в какую Италию! Я хочу забыть о работе.
— Посмотри на это с другой стороны…
— Где-то я уже это слышала, причем совсем недавно, — хмуро заметила я.
— Ну… тебе придется отказаться от вина, — он красноречиво повертел бокал в руке, — бросить курить и выкинуть из головы всех потрясающих мужиков мира.
— Женщина с ребенком — это еще не синий чулок.
— В общем, да. Но зачем такие жертвы из-за какой-то дурацкой поездки? Подумаешь, недельная встряска еще никому не помешала. И вообще, все наши неприятности — это всего лишь нить космической паутины. Или что-то в этом роде.
— А это ты к чему?
— Это не я, а Марк Аврелий. А к чему он это сказал, черт его знает. Но звучит впечатляюще. Даже как-то успокаивает.
— Иди ты со своим Марком Аврелием! Я никак не могу взять в толк, какого дьявола заказчик прицепился именно ко мне? Я отправила ему два довольно неблаговидных факса. Обычно подобные номера проходили, и в результате заказчик менял меня на кого-нибудь другого. Я не понимаю…
— И на старуху бывает проруха.
— Ты просто кладезь афоризмов!
— Ничего не могу поделать со своим умом. Так и прет из ушей.
— Вспомни про гантель, умник!
— Интересно, что бы ты сказала, окажись она золотой? — обиделся Лола.
— Но она не оказалась золотой. Она и не могла быть золотой. По определению. Потому что только идиоту придет в голову вылить гантель из чистого золота!
— Интересно, откуда она у тебя?
— Оттуда же, откуда и чугунный утюг. Из прошлого.
— Возвращаясь к нашему вчерашнему обсуждению… Ты, случаем, ничего не вспомнила из своего прошлого?
— Нет. Даже удивительно!
— Может, эта гантель принадлежала твоему отцу… — Лола мечтательно закатил глаза.
— Может быть, — я пожала плечами. — Хотя, с другой стороны, она так же могла принадлежать и моей матери…
— А почему бы тебе не выяснить происхождение гантели?
— Совсем спятил? — я округлила глаза. — Кому это нужно!
— А что ты знаешь про своего отца?
— Чего ты ко мне привязался? — Это уже была серьезная причина для удивления. Лола не имел привычки погружаться в прошлое так глубоко. Обычно его занимали истории трехдневной давности. Все остальное, по его же словам, относилось к событиям, поросшим чахлым мхом.
— Ты женщина, собирающаяся уйти в декрет! Разве ты не знаешь, что ребенок рано или поздно начинает проявлять интерес к тому, кто внес внушительный вклад в его появление на этот свет?
