хочется. Это другое. Потому что я очень боюсь, но ничего не могу сделать. Вы заметили, что я ни разу не спросила о том, что вы делаете? Не позволяю погружаться в случившееся. Не хочу знать. Просто жду. Говорю же – сильная. Все у меня внутри, в режиме ожидания, в заморозке. Есть такая фраза – «жить на вдохе». Это про меня, про ту, которая я сейчас. Ну не было у меня с кем-то серьезных стычек. Про Дубинину не скажу такого, но она наверняка обо мне даже не вспоминает.
«Так и есть, – с облегчением подумал Гуров. – Дубинина все помнит, но у нее нет времени на других детей. Она своему сыну и то с трудом помогает».
В дверном замке загремели ключи. Александра испуганно взглянула на Льва Ивановича.
– Это ваши? – прошептала она.
– Это ваш муж, – пояснил Гуров. – Он обещал приехать, но вы спали, и я вас не предупредил. Если вы против…
– Я не против.
Услышав слово «муж», Долецкая первой вышла в коридор. Алексей как раз входил в квартиру. В его руках была дорожная сумка – та самая, с которой он вернулся из Австрии. Он остановился и вопросительно посмотрел на жену, словно спрашивая разрешения остаться.
– Проходи, – отвела взгляд Александра.
– Здравствуйте, – Алексей протянул руку Гурову.
– Привет.
Лев Иванович оставил их одних. Вышел на кухню, выпил стакан воды и посмотрел на часы. Половина одиннадцатого. Все утро коту под хвост.
Он позвонил Гойде, но тот не снял трубку. Гурову не хотелось самому звонить Виктории Сергеевне, и он набрал номер телефона Стаса.
– Ну я, в принципе, побродил тут, – сообщил он. – Видел, как Долецкий приехал. Припарковался возле моей машины. Смотрю на свой «Мерседес», который выпущен в юрском периоде, и на его «Майбах». Одной рукой телефон держу, а другой слезы вытираю. Ты уже выходишь?
– Да.
Гуров с огромным облегчением покинул квартиру. Будто ярмо с шеи сняли. Обстановка, в которую он попал, была настолько гнетущей, что он уже сто раз пожалел, что именно Виктория, а не он лично, повезла улики криминалистам. Попытка самоубийства, предпринятая Долецкой, явилась для него неожиданностью, и он ругал себя за то, что допустил это, расслабился, а еще он поймал себя на мысли, что пожалел об отсутствии рядом следователя Кораблевой. Почему-то ему казалось, что при ней ничего страшного не произошло бы.
Появился Гойда. Стас как раз парковался возле управления, а Гуров стоял неподалеку, борясь с сильным желанием закурить. Увлекаться этим поганым занятием он заново стал совсем недавно, а несколько дней назад и вовсе забыл о том, что когда-то приложил немало усилий, чтобы свести тягу к никотину к минимуму.
– Лев Иванович, я вот что тебе скажу…
Гуров поманил Стаса и, когда тот подошел, включил громкую связь.
– Новости о похищении уже в средствах массовой информации. Так что будьте аккуратнее, если к вам на улице пристанут. Не болтайте лишнего.
– Было бы о чем болтать, – вставил Крячко. – Долецкая сама сказала о том, что ее окружение не может быть причастно к преступлению.
– А она уверена в этом? – спросил Гойда.
– Уверена, – ответил Гуров. – Долго думала, взвешивала. Говорит, никто не мог.
– Может, и правда не в курсе, – добавил Гойда. – Значит, так. Я пока здесь останусь, а вы подумайте, куда нам повернуть. Потому что у меня голова уже квадратная. Виктория Сергеевна поехала в свой отдел. Если что, будет там. Волонтеры на ней, а участковый занимается жилым сектором. Когда новость появится в интернете, то ждите откликов граждан. На Петровку точно будут сообщать. Все данные надо будет проверить, я помогу это сделать. Как только будут результаты экспертизы записки и шапки, сразу же сообщу. Обещают к сегодняшнему вечеру, максимум завтра утром. Ну не мог живой раствориться в воздухе. Не мог!
Отклики начали поступать ближе к вечеру. Орлов просматривал каждый, отметал затесавшийся мусор наподобие сообщений о том, что мальчика в оранжевом комбинезоне и желтой шапке видели на Казанском вокзале в тот момент, когда он просил у прохожих милостыню, и отдавал Гурову и Стасу только те, которые действительно заслуживали внимания, а таких было уже не очень много.
Несколько раз звонил Гойда, который, в свою очередь, пробивал ту информацию, которая поступала в прокуратуру. Раз за разом выяснялось, что ребенок, которого кто-то заметил, оказывался совсем не Степой Долецким.
Виктория Сергеевна так и не объявилась, но Гуров был уверен, что и она дежурит в дежурной части своего отдела и не отходит от компьютера.
Совсем поздно, когда оперативники собирались домой, позвонил Алексей Долецкий. Гуров махнул Стасу, собравшемуся уходить, а сам задержался – говорить по телефону и одновременно одеваться он не пожелал.
Ему показалось, что голос Алексея сменил окраску. Стал жизнерадостнее, что ли. Оказалось, Долецкий основательно принял на грудь, в чем сам признался на первой минуте разговора.
– Я вас задерживаю? – спросил он. – Я пьян, и, может быть, вы не захотите со мной разговаривать.
Гуров с тоской обвел взглядом кабинет. Весь день они со Стасом не отходили от компьютера ни на шаг, даже перекусить бегали по одному. На подоконнике красовались немытые кружки, вскрытая пачка с сахаром, какие-то объедки на пластиковой тарелке и пепельница, полная окурков. Воздух в кабинете они основательно прокурили, и Гуров подумал, что неплохо было бы убраться перед уходом, а ведь не позвони Долецкий, он бы даже о чистоте и порядке и не вспомнил.
– Как у вас дела? – спросил Гуров больше из вежливости, потому что знал, что ничего нового ему не сообщат.
– Дела обычные, Лев Ива… нович, – запинаясь, ответил Алексей. – Я выпил-то немного, но развезло. Да.
– Идите к жене и ложитесь спать, – посоветовал Гуров. – У вас был сложный день.
– Сейчас других не бывает, – произнес Алексей. – Завтра будет точно такой же. И будет ли легче? Я не хочу просыпаться по утрам, но должен. Я вернулся в семью. У меня украли сына, а потом я вернулся в семью.
– Да все об этом знают, – вздохнул Гуров, прижав пальцы к векам и вдавив глазные яблоки в глазницы. Ему хотелось на воздух, сесть за руль своей машины и отправиться домой. Улицы пусты, доедет он быстро. Зайдет в лифт, поднимется на свой этаж, откроет дверь своим ключом, потому что Маши дома нет – у нее ночные съемки, а это серьезно. А потом примет душ или обойдется без него. И – спать. А до утра надо еще дожить.
Сказывалась усталость, которой, по сути, и быть не должно. Лев Иванович с неприятным холодком подумал,
