— Зачем оно тебе? — улыбнувшись, спросил Лесник.
— Я продавцу в магазин посылкой отправил на холодец, — злорадно, но вместе с тем удовлетворенно сообщил Лапа.
— Как твой дружок из прибалтов реагировал на такую выходку?
— Был недоволен, но смолчал. Я его только успокоил, что не все русские за нанесенное им оскорбление режут им уши. Мою новость он скушал, но обиду затаил, а поэтому в вашем деле ставку на него ставить не могу.
— Я на твоем месте поступил бы так же, — поддержал его Лесник. — Когда завтра поедем во Львов?
— Хоть завтра, но только не отсюда, а из столицы. Нам нужна путевая тачка, которая будет нашей визитной карточкой.
— Вдвоем поедем?
— Возьмем с собой водителя, чтобы можно было в дороге отдохнуть.
— И то дело, — поддержал его Лесник.
Леснику и Лапе надоело уже ходить, и они присели на сухой ствол вербы, валявшийся на берегу. Дав прикурить Лапе, Лесник тоже закурил сигарету.
— Ты знаешь, Виктор, — после затянувшегося молчания начал говорить Лапа, — у меня появилась одна идея, и не мешает ее провернуть.
— У тебя этих идей, Остап Харитонович, хоть пруд пруди, с удовольствием выслушаю, — уважительно согласился Лесник.
— Продадите вы там на Западе свои картины, откроете свои счета в банке, — покуривая сигарету, начал Лапа, о ствол дерева сбивая с нее пепел. — Неплохое дельце провернете, но все это не то…
Лесник удивленно уставился на Лапу, как будто впервые его увидел, не ожидая такой оценки задуманному.
Между тем Лапа так же спокойно продолжал изложение своей идеи.
— …Очутившись на Западе, тебе заодно не мешало бы несколько несгораемых сундучков проверить на вшивость.
— А справлюсь ли я с ними? — обескураженно спросил Виктор, выбрасывая недокуренную сигарету в голыши.
— Я доволен, что ты не отказываешься от работы. А насчет того — справишься ты с ними или нет, я тебе отвечу так: если бы я не был уверен в тебе, как в самом себе, то такого предложения от меня не последовало бы.
— Спасибо за такую оценку моих способностей, но, Остап Харитонович, я свой инструмент туда взять с собой не смогу, так как в первом же аэропорту его у меня обнаружат, конфискуют со всеми вытекающими отсюда последствиями. Кроме того, там, где мне придется работать, я не буду знать их языка, не будет ни помощников, ни наводчиков, а сам все я быстро разведать не смогу.
— Я отлично понимаю все твои закавычки и проблемы, но они мною уже решены. У меня в Нью-Йорке уже лет двадцать проживает кореш, Молохом кличут, правда, он еврей, но толковый мужик, признает наше братство, наши законы, и так как ты мой ученик, должен тебя поддержать в этом деле.
— Кто он такой, что из себя представляет? — решил побольше узнать о Молохе Лесник.
— Когда-то занимался нашим промыслом, учеников не имел, в среде медвежатников не очень котировался.
Однако смог накопить деньжат и купить в Нью-Йорке какой-то питейный ресторан или бар под названием «Ночная фиалка».
Молох обеспечит тебя инструментом, сделает путевую наводку, поможет надежно спрятать добычу, решит другие вопросы, с которыми ты к нему обратишься.
— Ты, Остап Харитонович, как я понял, уже успел все обдумать за меня, — задумчиво констатировал Лесник.
— А как же! Кто же еще, кроме меня, сможет оказать тебе такую помощь? Никто.
— Рискованно и страшновато, — признался Лесник.
— Тоже мне, открытие сделал, — проворчал Лапа. — Бабу в первый раз валяешь — и то страшно, а тут такое дело. Конечно, страшно будет. Кто не рискует, тот не пьет, как воду, шампанское и не может содержать таких девочек, как твоя Лариса.
— Стареешь, Остап Харитонович, уже и ехидничать начинаешь, — вяло заметил Лесник, сплюнув на голыш, но промахнулся мимо цели слюной. — А какая тебе корысть от твоего предложения?
— Никакой! — несколько раз отрицательно покачав головой, ответил Лапа. — Если не считать моральный фактор, — с заблестевшими глазами признался он.
— И с чем его едят?
— Мой ученик вырос в медвежатника международного класса. Звучит?
— Звучит, — признался Лесник, — но и по ребрам стучит. А если я откажусь? Зачем мне рисковать при моих бабках?
— Ты знаешь, что я тебя никогда ни о чем не просил, тогда мне придется своего ученика просить о единственном для меня одолжении в жизни, на которое ты не должен и не имеешь права ответить отказом.
— Прежде чем я отвечу на твою просьбу, разреши мне подумать, — обреченно попросил Лапу Лесник.
— Я с ответом подожду, — проникновенно согласился Лапа. — Я же тебе добра желаю, а не погибели. Не хотел тебе говорить, но скажу: все, что останется после меня, завещанием я оформил на твоих сыновей.
Как видишь, в задумке моя корысть минимальная. Нам с тобой того, что у нас есть, хватит на всю жизнь за глаза, но детям твоим, если ты не хочешь, чтобы они прошли через тюрьмы и лагеря, мы должны обеспечить надежное будущее.
Нам с нашей профессией открывается такой фарт, не воспользоваться которым просто грех. Мне, старому козлу, и то захотелось ломануть пару сейфов, пройтись по Бродвею, покупаться в фантастической роскоши и вернуться домой, чтобы потом спокойно умереть.
— Мы же их языка не знаем, — высказал свой последний довод Лесник, которому щедрость Лапы помешала в резкой форме отказаться от предложения.
— Сейчас в капстранах навалом наших соотечественников, как их называют журналисты в газетах, среди них побывавших у хозяина с не меньшими, чем у нас, послужными сроками хоть пруд пруди. Найти их и установить с ними контакты — пара пустяков, тем более я тебя посылаю не на голое место.
— Почти уговорил, но ты мне так и не дал подумать, — напомнил Лапе Лесник.
Поднявшись с дерева, не взяв носового платка, на котором сидел, удалившись метров на тридцать от Лапы, Лесник задумчиво стал смотреть в воду, которая живой массой проходила мимо него…
Минут через двадцать глубокого размышления Лесник подошел к Лапе:
— Ты знаешь, что твоей просьбе я отказать не могу. Будем считать ее первой и последней.
— Я очень доволен, что ты меня понял, и сообщу тебе следующее: по моей просьбе Фостер купил у себя в Штатах и привез к нам в контору два новейших сейфа последних, более сложных конструкций замков. Ты на них потренируешься, набьешь руку и только после того, как они будут колоться перед тобой даже от взгляда, только тогда я тебя благословлю на дело.
— Так вы, я вижу, не теряли времени даром и давно готовились к настоящему разговору со мной? — удивился Лесник.
— А как же? — согласился Лапа. — Я твой учитель и должен видеть вперед дальше своего ученика.
Потренировавшись с замками новых сейфов, с которыми вначале были небольшие заминки, Лесник понял, что все новые дополнения в устройстве замков касались второстепенных деталей, тогда как основной принцип оставался неизменным.
В Москве Лапа объяснил Душману, зачем и для чего он берет с собой во Львов Лесника. Когда Лесник предложил ехать вместо себя Душману, чтобы познакомиться с лицом, которое будет переправлять картины за границу, тот охотно согласился. В связи с предстоящей поездкой к Молоху Лесник обговорил с Лапой возможность поездки во Львов вместо себя Душмана.
Поэтому согласие Душмана на поездку не было неожиданностью. Конечно, Лапе интереснее было бы ехать на Украину вместе со своим учеником, но последний перед поездкой за рубеж хотел побыть в кругу семьи.
Против такого убедительного довода Лапа уже никак не мог устоять.
Приехав к себе домой, Лесник застал там в гостях свою родную сестру Татьяну с синяками под глазами. Она, улучив свободную минуту, «украла» его от жены и детей и, закрывшись в спальне, стала жаловаться на своего сожителя Николая, который, живя у нее в доме, в примаках, приходя домой пьяным, часто придирается, бьет.
Она несколько раз жаловалась на Николая в милицию за мелкое хулиганство, его уже несколько раз там привлекали к ответственности. После отбытия наказания Николай зверел, не давая спокойно жить ни ей, ни детям.
На предложение брата выгнать Николая Татьяна резонно возразила, что в ее возрасте не так легко найти мужчину для жизни. Когда же дети вырастут и разлетятся, ей не хочется оставаться одной.
— А может быть, и по другим причинам? — грустно улыбнувшись, пошутил Лесник, взяв ее тремя пальцами за подбородок и подняв опущенную голову.
Татьяна, нежно толкнув его ладонью в руку, держащую голову, пробурчала шутливо:
— Ну и жалуйся после этого такому оболтусу.
Лесник, поправляя прядь седеющих волос на ее голове, строго заявил:
— Я же его, засранца, за тебя испепелю!
— Ты не очень-то его пепели, я же с ним, дуралеем, жить хочу.
