– Это все от нервов, – Вол сел рядом, погладил ее по голове, Су всхлипывала, дергаясь, все тише и тише. – Ну успокойся, ты что правда решила, что я – дьявол? Боже упаси, радость моя, боже упаси, я тебе и на иконку перекрещусь и колена преклоню в церкви, если надо. Магия смерти – вот моя стихия, и в этом не сравнится со мной никто. Это общее заблуждение, что смертью, как и жизнью владеет один и тот же.
– Как же это можно – владеть смертью?
– Магия. Просто магия, чувственная и волшебная магия, эта смерть, да ты меня не поймешь. Твоя сила в непонимании, если бы ты меня поняла, мне бы тебя не одолеть, ты сильней меня, дитя мое неразумное. Хотя, тоже можешь навредить. А теперь – спать.
– Я тебя не боюсь.. Тебе меня не запугать, я тебя уже обманула однажды!
– Сила обстоятельств, вот в чем проблема. Казалось бы – все поделено, распределено, у каждого своя судьба, она решена заранее. Так нет же, появляется идиот, который пишет в захудалом романишке, что Млечный путь – это.. Да ты не поймешь.. Обязательно хоть раз в сто лет да появится умник роман написать, чтобы проявиться и все подробно объяснить. Или вот, к примеру, – Вол устало зевнул, – есть цифра периода. Семьсот девяносто пять – тебе это ничего не говорит? Ну давай, не притворяйся!
– Вифлеемская звезда, – шепчет Су. – Планеты выстраиваются друг за другом так, что получается яркая звезда…
– Правильно. А шестьсот шестьдесят шесть?
– Число дьявола.
– Чушь! Бог, дьявол – какая разница? Они едины, понимаешь? А мальчик очень любит поиграть, как и все дети. Что делать? Подыгрывать ему! У него свое число, у меня свое… Давай спать, детка…Пусть он попробует разобраться с жизнью, а уж я возьму свое смертью…
Су приподнялась на локте, осмотрела внимательно спящего Вола и осторожно выбралась из одеяла, сползла на пол.
Огромная желтая луна освещала могилы. Ночью потеплело, кое-где клочья тумана висели на крестах и на ветках деревьев. Су, пригнувшись, вышла из скрипнувшей двери на улицу, постояла, вспоминая, куда указал Вол, и пошла к могиле Додика. Она глубоко зарыла руки в землю, и земля была холодней потеплевшей ночи. Су встряхнула руками, глубоко вдохнула в себя запахи и звуки, она оценивающе осмотрела небо, почти полностью затянутое облаками с редкими каплями-звездами, она поняла, что Млечного пути ей не увидеть, она поняла, что она сильная и красивая, что жить придется еще очень долго.
Как только первый утренний свет проявил в домике предметы, оживил стол и стулья, кривой бок печки и старого комода, фотографии на стене и иконку в углу, Су стала гладить осторожно руками редкие пушистые волосики.
– Лев Поликарпович! Миленький, просыпайся. Я чтой-то тебе такое скажу. Очень даже интересное.
– М-м-м… – Вол очень устал вчерашним днем, Су плыла у него перед глазами, зыбко дрожало в утреннем свете ее прекрасное лицо.
– Я тебе скажу… Ты меня слышишь?
– Да-а-а…
– Я тебе скажу, чего ты хочешь больше всего на свете!
– Нет.
– Да.
– Нет! – сказал Вол уже более обеспокоено.
– Ну что ты боишься, все нормально, ты очень хочешь быть ПОХОРОНЩИКОМ. Вот и все.
– Замолчи!
– Нет, не все. Твое желание осуществилось. Ты стал им!
– Нет! Не смей! Я шутил про могилы, я хотел тебя запугать! Я только похоронил одну собаку.. Обыкновенную собаку!!
– Ты попался! Додик был человеком. Твое единственное желание. Оно осуществилось!
– Не смей! – заорал Вол, вскакивая и хватая себя за виски, – моя голова! Моя голова…
Шатаясь, натыкаясь на стол и стулья, он вывалился в дверь и стал бегать возле могил, крича и воя по-звериному. Умучившись и вспотев, Вол ворвался в дом и стал шарить по углам, спустился в погреб, потом даже залез на чердак, но нашел-таки бутылку мутного самогона, прижал эту бутылку к себе, баюкая как ребенка. Через полчаса он был мертвецки пьян.
А Су поснимала все занавески, распугав маленьких паучков, рушник с иконки и покрывало с лежанки и стирала, стирала, стирала на улице в старом корыте, взметая хлопья пены.
Она перерыла одежду Вола, нашла несколько смятых бумажек, и к вечеру, когда он шатаясь вышел по нужде, на крыльце его уже поджидала стройная бутылка водки в отечественном исполнении.
ЭлПэ бессмысленно таращился в мутное утро, поезд стоял уже два часа. Выйдя из вагона в холодную ветреную степь, ЭлПэ узнал, что впереди на дороге взорвали рельсы. Ветер сыпал колючую звонкую крупу, а в купе было тепло. Вера спала, уронив толстую зеленую бутылку на пол. До ближайшего города было пятнадцать километров. ЭлПэ понял, что море очень далеко и бессмысленно. Он вывалил из карманов и из маленькой сумки с длинным ремешком деньги, пересчитал их. Прекрасный бело-голубой город детства с шумом волн, пирожными и рапанами на память бесследно исчезал. ЭлПэ разбудил Веру, Вера сонно моргала, зевала и плохо понимала, чего он хочет. Они постарались надеть на себя как можно больше теплой одежды и вышли из поезда.
Проводник так и не смог точно сказать, в какую сторону ближе до станции, поэтому ЭлПэ и Вера пошли по рельсам в том направлении, куда ехал поезд. Через час пошел сильный снег, в белом мареве мелькнули красные маленькие огоньки переезда.
– Мы с тобой вне пространства, – задыхаясь сказала Вера, – А может быть и вне времени.. Какой дурак рельсы взорвал? Какой сейчас год? Революция уже свершилась? О, видишь, лошадь стоит грустная, с телегой. Давай лошадь купим.
У переезда стояла телега с лошадью, лошадь застыла в хлопьях снега неподвижно, в маленьком светящемся слабым светом оконце красного домика показалось лицо. К ним вышел хмурый мужчина в ушанке и желтой яркой курточке поверх телогрейки, он тоже застыл неподвижно возле лошади.
– Голубчик, – осторожно тронул его ЭлПэ за рукав, – где здесь люди живут? Что тут у вас происходит?
– Так ить война, заложники везде. Вы – заложники?
– Нет. Мы сами по себе.
– Чечены-шакалы рельсы взорвали, я теперь виноват – не углядел, а угляди тут попробуй! Волки – они и есть волки, поди поймай. Ну чего, чаю?
В крошечной станционной будке было жарко натоплено, чай заварили с травой, Вера дрожала, вдыхая засушенное лето чебреца и мяты.
– И откуда же вы к нам?
– Мы с поезда. Из Москвы.
– Далече забрались. А правда, что у вас там в парке чечены атомную бомбу зарыли, теперь всех экуируют?
– Не знаю, – ЭлПэ смотрел, замирая в теплой дреме на догорающее золото поленьев в маленькой приоткрытой печке, – Вера, ты слышала чего?
Вера неопределенно махнула рукой, потом устало прислонилась к плечу ЭлПэ.
– Остановитесь у знакомых кого, или так, бомжуете?
– Нам бы зиму пересидеть тихонько. Не туда мы подались покоя искать…
– От ить! Оно и видно, уставшие вы. Во-он по этой дороге село будет километра через пять, там народу живет поболе нашего, магазин есть. Но и граница рядом. Кладбище. Может, хто вас и приютит.
ЭлПэ и Вера с сожалением вышли в непроглядный снег, посмотрели на белую дорогу. Мимо них вдруг на полном ходу промчался с грохотом танк, дребезжа и завывая, когда перекатывался через рельсы.
– Наверно, – осторожно предположила Вера, – Мы уже в прошлом. Сейчас помчатся тачанки. С пулеметами.
– В принципе, можно предположить, что мы попали в прошлое, я в технике особо не разбираюсь, но как нам найти Су?
– Лев Поликарпович. Дело в том… Не знаю, как вам и сказать. Но с меня штаны спадают, и обувь велика.
ЭлПэ стал на колени, посмотрел на Веру глаза-в-глаза. В серых полушариях ее мира шел снег, еще там стоял крошечный ЭлПэ, разглядывал ее, а сзади маячило желтое пятнышко дорожного рабочего.
– Не бери в голову… – сказал еле слышно ЭлПэ, – во-он я какой… крошечный, – он не отрываясь смотрел ей в глаза, – и ничего, живу!
– Лев Поликарпович, миленький, давай не пойдем в это село, там стреляют, слышишь, пойдем к морю, посмотрим на него, потрогаем!
– Милейший! – закричал ЭлПэ, словно очнувшись, – куда тут идти к морю, не нужно нам кладбище и магазин!
– Щас тепловоз будет, ехайте на нем часа два! – почему-то обрадовавшись закричал мужичонка, показывая рукой в снег.
Су ловила огромные снежинки и превращала их дыханием в капельки на руке. Она стояла, укутавшись в большой шерстяной платок, среди могил, дышала осторожно, сберегая тепло для следующей снежинки и улыбалась.
Вчера один из дорожных рабочих рассказывал, что видел “в точности нашего могильщика”, только потрепанного и с ребенком.
Су подошла к двери засыпанного снегом домика, даже на улице был слышен мощный храп пьяного Вола, она вдохнула в себя предновогодний вечер и показала кукиш в снег, неизвестно кому.
Из деревьев появилась группа людей. Двое мужчин и женщина медленно подошли и остановились возле нее. Молчали. Су прислонилась к перилам и тоже молчала.
Наконец, женщина развязала крест-накрест завязанный платок и вытащила из-за пазухи деньги.
– Второй день, – сказала она тихо. – Буди своего.
