Эдуард Фикер - Современный чехословацкий детектив [Антология. 1982 г.]

— Что?

— Деньги и… Пан Гамел, большое спасибо, я еще зайду. Сейчас мне надо бежать.

— Что-нибудь случилось?

— Случилось.

Экснер помчался к воротам. Было слышно, как он бежит по плотине, потом шаги его гулко застучали по деревянному мосту.

Пак Гамел и Лида Муршова переглянулись.

— Он прав, — сказал пан Гамел. — При желании убийца мог увидеть его. Как на ладони. Как увидела ты.

Экснер бежал по аллее, чтобы попасть к площади кратчайшим путем. Наверху, на мощеной улочке, он заметил коренастую фигуру в берете, с этюдником через плечо.

Маэстро Матейка торопливо шел по булыжной мостовой.

Михал Экснер остановился и с улыбкой шагнул ему навстречу.

— Доброе утро. Работать?

Матейка растянул рот в широкой ухмылке.

— Хотел пописать сегодня у мельницы…

— Я там толком и не был, — сказал Михал Экснер небрежно, — хожу с утра туда-сюда.

— Я видел ваших людей.

— Значит, вы домой?

— Наверно…

— Жаль, — вздохнул Экснер, — а я уж обрадовался, что пойду с вами и посмотрю, как вы пишете. Ужасно люблю смотреть, как другие работают. Художники, плотники, и вообще.

— Сегодня из этого ничего не выйдет, — покачал головой Войтех Матейка. — Хотя… — Вероятно, простодушие Экснера его растрогало. — Свет недурен, я давно уже собираюсь к оранжерее. — Он указал на ту сторону площади, которую образовывала садовая ограда. — Там оранжерея в стиле ампир. Весьма любопытна в утреннем освещении.

— Мне в самом деле можно пойти с вами?

— Конечно. Мне кажется, вы не глухи к искусству, разбираетесь.

— Немного, — согласился Экснер. — Только, знаете, времени не хватает, все служба да служба, — добавил он с рассудительностью человека недалекого.

На площади царило оживление. Подъезжали первые автобусы с экскурсантами, у бензоколонки ждала очередь из пяти машин, старший официант Карлик открывал окна и проветривал зал, продавщица из кондитерской с грохотом поднимала железную штору. Экснер и Матейка шли молча, оба улыбались. Проходя мимо открытых окон местного отделения общественной безопасности, капитан поздоровался с молодым вахмистром, который там дежурил.

— Товарищ капитан, — окликнул вахмистр.

Экснер остановился, маэстро Матейка тоже.

— Товарищ капитан, можно вас на минуту?

Капитан Экснер подошел к окну.

— Товарищ капитан, — вполголоса доложил вахмистр. — только что приехали из Праги. Ждут вас.

Михал Экснер пожал плечами и повернулся к художнику.

— Вот видите, — со вздохом улыбнулся он, — нет мне нынче покоя. Все служба и служба. Но я к вам приду. Через полчасика. Можно?

— Конечно. Я буду ждать вас.

— Допустим. — Пани Медекова, в золотых босоножках и оливково-зеленом платье, перепоясанном золотой цепочкой, закинула ногу на ногу, воинственно выставив колени. — Пан Рамбоусек трагически погиб. Но при чем тут я, боже милостивый, а тем более пан Прушек, старый добрый человек? Почему его вытащили из магазина, почему нас без слова объяснения волокут сюда, почему…

— Простите великодушно, — произнес капитан Экснер галантно. — И за этот неуютный кабинет, хотя кресла довольно удобные, не правда ли, пан Прушек? И за похищение тоже. Я должен бы допросить вас по отдельности, — улыбнулся он. — Но боюсь, у меня слишком мало времени.

— С нами вы свое драгоценное время тратите впустую, пан капитан, — сказала она.

Антиквар беспокойно ломал пальцы, потом поправил очки.

— Я не судебный эксперт, пан капитан. И весьма опасаюсь, что меня… привлекают по делу, к которому я не имею отношения и которого не понимаю. Короче говоря, некоторое время назад супруги Медек предложили мне на комиссию несколько картин из своего собрания. Они отобрали произведения, которые решили продать, и попросили меня оценить их. Я оценил. В понедельник вечером присутствующая здесь пани Медекова попросила, чтобы я вместе с ней посетил в Опольне ее мужа и оформил с обоими супругами официальные документы о передаче принадлежащих им художественных произведений в комиссионную торговлю. Мы приехали, как мне кажется, около девяти, а час-полтора спустя уехали. Говорили исключительно о предмете продажи. Это все, товарищ капитан. Я могу показать документы, но только с собой их у меня, к сожалению, нет, я ведь не знал, по какому делу мне придется давать свидетельские показания.

— Благодарю вас, пан Прушек, — учтиво сказал капитан Экснер. — Я вижу, у вас большой опыт. Вы многое облегчили и сберегли время нам обоим. Кстати, вы случайно не знаете, почему супруги Медек решили продать картины?

— Не знаю. Да меня это и не интересует. Мы не друзья, просто знакомые, и общаемся, только когда того требует наша профессия. Доктор Медек — выдающийся специалист…

— Знаю, — перебил Экснер. — А его супруга?

— Мы коллеги, она работает в художественном салоне.

— Вы знали пана Рамбоусека?

— Нет.

— Слышали о нем что-нибудь?

— Конечно. Доктор Медек рассказывал мне о нем еще несколько лет назад. И рекомендовал заняться его картинами. Но я как-то не собрался, во-первых, из-за нехватки времени… — Пан Прушек замолк.

— А во-вторых? — спросил Экснер.

— Во-вторых, товарищ капитан, тут, если угодно, сыграл свою роль субъективный взгляд на всю проблематику.

— Да? — удивился Михал Экснер. — Какую проблематику?

— Примитивизм в живописи.

— Любопытно.

— Если вас интересует моя личная позиция, — сухо произнес пан Прушек, — скажу прямо: я не люблю эту мазню, не верю в будущее этого искусства и повальное увлечение им считаю преходящей модой и снобизмом.

— Вот как. — Экснер почесал за ухом. — Интересно, правда, мне это не очень поможет, пан Прушек. Позднее вы продиктуете свои показания, если понадобится. А сейчас не смею вас задерживать в этом душном и неуютном кабинете. Можете прогуляться или посидеть в ресторане. Только, пожалуйста, будьте любезны сообщить вахмистру в соседнем помещении, где вас найти. Вдруг вы нам понадобитесь. Разумеется, при первой возможности мы отвезем вас в Прагу.

Пани Медекова закуривала сигарету, и браслеты на ее руках позванивали, словно серебряные колокольчики.

— Здесь можно курить?

Он пожал плечами.

— Наверно. Это кабинет поручика Шлайнера.

— Что вас еще интересует? — Она положила свободную руку на колено, обтянутое зеленой тканью. И тем убила трех зайцев: привлекла внимание к этой части своего тела, продемонстрировала красивую руку и одновременно создала эффектное произведение искусства — натура подобрана со вкусом: смуглая, сияющая золотом рука с красными ногтями на зеленом фоне.

Экснер оценил это и усмехнулся.

— Для чего вам понадобились деньги, пани Медекова? — спросил он тихо и доверительно.

— Ага! Понимаю. Вы неплохо осведомлены, пан капитан. На налог с наследства, на то, чтобы выплатить родственникам их долю, и так далее. На что вообще человеку нужны деньги.

— Ваш брак гармоничен?

— Не больше и не меньше, чем любой брак, длящийся уже почти пятнадцать лет.

— Должна быть серьезная причина, если историк искусства распродает часть своего собрания.

— Конечно. По этому поводу нам пришлось многое объяснить друг другу.

— И каков же был результат?

— Вы слышали. Пан Прушек получил картины на комиссию.

— Только вот хватит ли этого, — вздохнул Экснер. — Разные бывают у людей запросы — и больше и меньше. Иной раз слышишь о женщинах с весьма большими запросами.

— Вполне возможно, — процедила она брезгливо, будто речь шла о раздавленном пауке, — что я из числа самых требовательных. Но вас это не должно интересовать, не так ли?

— Почему же, — произнес он чуть ли не с робостью. — При определенных обстоятельствах…

— Каких?

— Убийство, пани Медекова, вы разве не знаете?

Она усмехнулась, глядя на Экснера, — так умудренный жизненным опытом человек смеется над глупым играющим щенком.

— На субботний вечер у меня алиби. В Праге. Достаточно?

— Но у вашего супруга алиби нет, пани Медекова.

— Очень печально, — проронила она все с той же усмешкой. — Со мной он не был, товарищ капитан, совершенно точно. Равно как и я с ним. Вплоть до вечера в воскресенье.

— Он попал в неприятную ситуацию.

— Мой муж? Он и раньше попадал в неприятные ситуации. Он исследователь.

— И вас ничуть не трогает, что ваш муж в беде? — сурово спросил капитан Экснер.

Она прикрыла глаза.

— Этой беды с ним быть не может, — медленно отчеканила она. — Ведь что бы там ни было, а он никогда и никому не способен даже в зубы дать. Не то что убить.

— Вы здесь задержитесь?

— Вы хотите, чтоб я задержалась?