Зазвонил колокольчик; мгновение спустя появился лакей и доложил о приходе господина Поля Армана. Этьен приказал пригласить его в мастерскую и шепнул Люсьену на ухо:
— Друг мой, постарайтесь же, черт возьми, дальше сами исполнять отведенную вам роль! Не могу же я все время говорить вместо вас!
Вошел миллионер. Увидев в мастерской Люсьена Лабру и Жоржа Дарье, он удивился ничуть не меньше, чем Мэри. Поприветствовав хозяина и гостей, он подошел к адвокату и сказал:
— Как хорошо, что я застал вас здесь, мой дорогой адвокат, мне нужно обсудить с вами одно весьма важное дело. Вы завтра будете во Дворце правосудия?
— Нет, завтра я весь день проведу дома.
— Тогда я утром зайду к вам домой. А теперь, дорогой мой маэстро, — продолжил Поль Арман, обращаясь уже к хозяину дома, — позвольте объяснить цель моего визита. Я уже говорил вам, что совершенно не разбираюсь в живописи… Тем не менее, хоть я и полный профан, та или иная картина мне либо нравится, либо нет. То бишь я полагаюсь на весьма неосознанные впечатления, а стало быть, запросто могу соблазниться на какую-нибудь чепуховину. Мне тут недавно предложили полотно Рубенса и утверждают, что оно подлинное; но откуда же мне знать, так ли на самом деле? Как вы, конечно же, догадываетесь, цену за него запросили немалую. Я готов заплатить, но мне совсем не хотелось бы оказаться в дураках. Поэтому я пришел просить вас помочь мне справиться с этой проблемой: посмотреть картину и высказать свое мнение.
— К вашим услугам, сударь; я обязательно посмотрю ее. А теперь, дорогой господин Арман, позвольте и мне попросить вас кое о чем.
— Готов выполнить любую вашу просьбу. Так о чем речь?
— Скажите, когда и в котором часу я мог бы иметь честь быть принятым вами? Я намерен побеседовать с вами от имени моего друга Люсьена Лабру, — ответил Этьен, предостерегающе глянув при этом в сторону молодого человека.
Люсьен понял, и дрожь пробежала у него по телу.
— Вам ведь, сударь, известно, что Люсьен Лабру — сирота?
— Да, конечно… — пробормотал бывший Жак Гаро, внезапно нахмурившись.
— Так вот: господин Лабру просил меня выступить в роли его отца.
Миллионер поднялся с места, и лицо его преобразилось. Нахмуренный лоб разгладился в мгновение ока.
— Тогда я догадываюсь, о чем пойдет речь, — с улыбкой произнес он. — Мы здесь все свои люди, сударь. Вы близкий друг Люсьена, господин Дарье — тоже. Стало быть, мы можем говорить запросто. Ведь целью вашего визита, дорогой маэстро, будет просить у меня от имени Люсьена руки моей дочери?
Этьен бросил отчаянный взгляд в сторону молодого человека. И тот, поневоле поддавшись мощному давлению со стороны художника, буркнул:
— Да, сударь.
— Э, друзья дорогие! Вы прекрасно знаете, что я согласен, ибо я изначально был согласен. Так что нам с вами остается лишь обговорить кое-какие детали. И я рассчитываю на то, что господин Жорж Дарье поможет мне правильно оформить контракт.
— К вашим услугам, — сказал адвокат.
Девушка бросилась отцу на грудь, обняла его за шею и пролепетала, покрывая его щеки поцелуями и слезами:
— О! Я так счастлива!… Это словно сон…
— У меня есть одно предложение, — заявил миллионер. — У вас, господа, были какие-то планы на сегодняшний день?
— Сегодняшний день мы намеревались провести вместе, только и всего, — ответил Этьен.
— Тогда я нисколько не нарушу ваших планов, предложив вам всем вместе отужинать у нас, на улице Мурильо: нам с дочерью это доставит огромное удовольствие.
Предложение миллионера сыграло на руку художнику, облегчая исполнение того, что он задумал. Поэтому он, даже не взглянув на своих друзей, поспешил ответить:
— Я принимаю ваше приглашение, и мои друзья тоже.
— Тогда я сейчас же убегаю, — живо воскликнула Мэри: она была вне себя от радости. — Папа, тебе придется нанять извозчика, я забираю карету и еду домой. Нужно распорядиться, чтобы там все как следует приготовили…
Этьен Кастель был очень рад, что дочь миллионера уходит так вовремя; он проводил ее до двери. Поль Арман подошел к Люсьену.
— Мальчик мой, — сказал он дрожащим от волнения голосом, — вы сделали меня счастливейшим из людей и наисчастливейшим из отцов! Теперь уже у меня нет оснований беспокоиться за жизнь Мэри. Видите ли, господа, — продолжил он, отирая тыльной стороной руки покатившиеся из глаз крупные слезы, — дочь мне дороже всего на свете. Люсьена она любит буквально до смерти, и я все это время ждал, когда же Люсьен сжалится над нею. Мне очень долго пришлось ждать, заклятому врагу я не пожелал бы тех страданий, что пришлось вынести при этом мне! Но теперь я наконец счастлив… и могу снова жить спокойно… Спасибо!
И миллионер протянул обе руки Люсьену, тот автоматически их пожал. Жоржу Дарье было искренне жаль несчастного отца, возлагавшего все надежды на брак дочери с Люсьеном, которого явно тяготила уже сама возможность такого союза. Этьен Кастель был очень спокоен, он думал, глядя на Поля Армана: «Неужели и вправду этот образцовый отец — распоследний из негодяев? Неужели такое возможно?»
Наконец Поль Арман овладел собой.
— Этот день — счастливейший в моей жизни, так что простите мне мое волнение: я просто вне себя от радости.
— Я счастлив, что все это случилось именно у меня в мастерской, — заметил художник.
Потом, разговаривая с гостями, Этьен подошел к накрытой зеленой тканью картине, стоявшей на самом видном месте.
Жорж спросил:
— Вы наконец закончили свою картину, дорогой опекун? Впрочем, я уже могу сказать: мою картину.
— Почти. Осталось лишь дописать кое-какие детали, и дело будет сделано.
— Речь идет о каком-то новом произведении, дорогой маэстро? — поинтересовался Поль Арман.
— Не совсем новом, но почти: дело в том, что сейчас я заканчиваю картину, которую начал писать двадцать один год назад. Сюжет ее весьма драматичен, набросок я делал с натуры; это произошло в то время, когда был убит ваш отец, дорогой Люсьен. Когда я начал ее, и двух дней не прошло с той ночи, в которую разыгралась альфорвилльская трагедия, а центральной фигурой на полотне является та самая женщина, которую суд признал виновной в убийстве вашего отца.
Говоря все это, Этьен Кастель не упускал из виду лицо миллионера. Тот, хотя по телу у него и бегали мурашки, внешне оставался совершенно бесстрастным. Люсьен шагнул вперед.
— Значит, главная фигура на этой картине — Жанна Фортье?
— И смею вас заверить, что сходство портрета с оригиналом абсолютное.
С этими словами художник сдернул с картины скрывавший ее кусок ткани.
Трое гостей замерли перед полотном. Этьен не спускал глаз с отца Мэри. Он заметил, как брови миллионера сдвинулись, но уже в следующее мгновение лицо лже-Армана обрело свойственную ему бесстрастность. Художник вновь заговорил:
— На картине я запечатлел тот момент, когда жандармы арестовывают Жанну Фортье, укрывшуюся в Шеври, в доме священника — нашему Жоржу он приходился дядюшкой.
— А что это за ребенок? — совершенно спокойно поинтересовался миллионер.
— Сын госпожи Дарье — она изображена вот здесь, — сестры священника, вот он. Этот ребенок не кто иной, как Жорж Дарье, ваш теперешний адвокат. Даже картонная лошадка — отнюдь не предмет моей фантазии: ее госпожа Дарье и в самом деле подарила тогда сыну.
— И надо же так случиться, — воскликнул бывший Жак Гаро, — что все произошло именно там, где в тот момент были вы, и вы смогли запечатлеть презренную особу!
— В жизни еще и не такое случается.
Люсьен Лабру буквально впился глазами в лицо Жанны, тогда как Жорж не отрывал взгляда от лица госпожи Дарье, которую считал матерью.
— Удивительно! — вдруг воскликнул Люсьен.
— Что именно? — спросил художник.
— Поразительное сходство!
— Вы, конечно же, имеете в виду сходство Жанны Фортье с вашей знакомой, госпожой Люси? В этом нет ничего удивительного, ведь она — ее дочь.
— Я вовсе не об этом. Конечно, я могу и ошибиться: слишком уж велика разница в возрасте. Ведь той женщине, которую она мне напоминает, уже за пятьдесят…
— И что собой представляет эта женщина? — живо заинтересовался миллионер.
— Обычная труженица. Бедное, но на редкость честное существо, отважный и очень энергичный человек.
— Она живет в Париже?
— Да, и, я думаю, уже довольно давно. А прежде жила в Альфорвилле; она говорила мне, что знала в свое время моего отца.
— И чем же она там занималась?
— Наверное, тем же, чем и сейчас: она работает разносчицей хлеба, зовут ее Лиз Перрен…
Поль Арман, стараясь никак не выдать охватившего его беспокойства, размышлял: «Эта картина вызывает чересчур уж много воспоминаний. Поэтому нужно сделать так, чтобы она стала моей…»
Этьен Кастель вновь укрыл полотно.
— Вы намерены продать картину? — поинтересовался миллионер. — По-моему, она просто восхитительна; это первоклассное произведение, оно сделало бы честь моей галерее, и я хотел бы его купить.
