– Так и должны чувствовать себя свидетели подобного обращения с человеческими душой и телом! Не напоминает ли тебе все это что-нибудь еще, кроме рассказа Эдгара По про улицу Морг?
– Напоминает, Ирен. – Я почувствовала, что голос у меня дрожит, и бросила быстрый взгляд вверх, к небесам, которые в этой комнате были представлены потолком, расписанным голыми херувимами и дамами – сочетание, смысл которого я никогда не могла понять. – Несмотря на время и расстояние, разделяющие эти события, я не могу не заметить сходства данной ситуации с бесчинствами, произошедшими в Лондоне прошлой осенью.
Ирен встала на колени, в своем мужском костюме напомнив мне вздыбившегося кентавра. В дрожащем свете лампы казалось, что ее небрежно уложенные локоны извиваются подобно змеям Медузы Горгоны.
– Похоже, Джек-потрошитель переключил свое внимание на Париж.
– Тут нет никакого смысла, – возразила я.
– Зато тут есть убийство, – ответила она. – И политика. И жуткая, жестокая головоломка.
Глава шестая
Братец Жак, вы спите?
Ну что ж, говорю я, вот и декабрь прошел, и январь, а февраль с мартом поджидают своей очереди, а я из тех растений, что не выносят стужи. Хотите взглянуть на мои ноги? Тогда я говорю: заходите. Внутри так уютно и тепло, что сразу же хочется раздеться до нижней рубашки да так и ходить. Всего каких-то пара недель, и продуваемые ветрами перекрестки будут совершенно забыты, и даже вид промокшего под дождем пальто будет казаться чем-то удивительным.
Каролина Отеро. Мои дни и ночиПосле осмотра места преступления нас отвели в другую залу и попросили подождать. Инспектор ле Виллар, казалось, был удивлен нашим самообладанием.
Я заняла себя тем, что стала делать наброски обнаруженных нами на месте преступления отпечатков ног в своей крошечной записной книжке.
– Четыре вида следов, – отметила я. – Довольно элегантные домашние туфли. Затем следы большого размера, должно быть, мужские, щегольски сужаются в районе каблука и носа. Также имеется массивный отпечаток, по форме напоминающий бок бутылки. И множество следов мужских ботинок, все одинаковой формы, хоть и разного размера.
Ирен кивала, изучая наброски из-за моего плеча:
– Дамы, полицейские в своих стандартных форменных ботинках, и двое мужчин: один хорошо обут, а другой – плохо.
– И что плохо обутому человеку делать в таком месте?
– Отличный вопрос, Нелл. Нужно узнать, не вызывали ли сюда доктора, хотя это сомнительно. Чиновники наводнят место преступления только после того, как наше высокопоставленное лицо окажется далеко от этой бойни.
Ее последние слова вдруг заставили меня оторваться от символического микроскопа, через который мой разум взирал на мир, и увидеть картину реальности во всем ее масштабе. При этом желудок у меня рванулся к горлу, а голова закружилась.
Единственным спасением было снова сосредоточиться на том, что я делала в данный момент. Не оттого ли меня привлекает рукоделие, подумалось мне.
Я решилась на куда более трудную задачу: сделать набросок кресла цирюльника.
Ирен изучила плод моих усилий:
– Просто замечательно.
– С чего это ты вдруг расщедрилась на похвалу?
Подруга поджала губы.
– Ты действительно отлично справилась, дорогая.
– Обычно ты лишь бросаешь мне «хорошо, Нелл»[26], будто щенка хвалишь.
Она устало рассмеялась:
– Виновата! Признаю, что недооценивала тебя. Но ведь ты не росла в Америке, где процветают грубость и жестокость.
– А, ты про краснокожих индейцев?
– Я про белых дьяволов.
– Разве это не название пьесы британца Уэбстера[27]?
– Как всегда, ты права, Нелл. Но я всего лишь хочу сказать, что ты не так часто сталкивалась с темной стороной жизни, как, например, я или Пинк…
– Это дитя!
Ирен посмотрела на меня так пристально, что я покраснела.
– Она взрослая не по годам, – пробормотала я.
– Возможно, ей пришлось повзрослеть раньше времени, – ответила примадонна и добавила рассеянно, словно разговаривала сама с собой: – Уж он-то наверняка довел бы дело до конца. Нет смысла видеть знаки, если не умеешь их читать.
Я не стала спрашивать, кого Ирен имела в виду.
– Игольник все еще у нас, как и его содержимое, – утешила я ее, доставая футляр из кармана.
– Содержимое, которое кажется мне очень знакомым, хотя я уверена, что видела его в иной форме.
Нахмурившись, Ирен взяла покрытый эмалью футляр и пересела к столику из белого мрамора, на котором стояла лампа с большим абажуром. Открыв игольник, она вытряхнула светло-коричневые кусочки на ослепительно сверкающий мрамор.
– Крошки, как ты и говорила, – заметила я, подходя к импровизированной лаборатории. – Но зачем кому-то понадобилось есть в той комнате?
– Крошки иногда прилипают к обуви ранее, а потом осыпаются на пол на месте убийства.
– Тогда их могли принести с собой несчастные жертвы.
Я поспешила прогнать воспоминание о женских ногах, одной из немногих оставшихся в кресле узнаваемых частей тела, на которые до сих пор были надеты съехавшие шелковые чулки и атласные туфли с вышивкой. Мне вспомнились туфельки Золушки, а потом сказка братьев Гримм о королеве, которая не могла снять башмаки с окровавленных ног и вынуждена была танцевать, пока не упала замертво.
Ирен снова поднесла к лицу мое пенсне на манер лорнета, пристально разглядывая одну из крошек:
– Коричневое и рассыпчатое, но на хлеб не похоже. Что же это мне напоминает? Ну ладно. – Мизинцем она загнала крошки обратно в украшенный восточным орнаментом футляр для иголок, который я снова про себя назвала «etui». Сама мысль о том, что мой скромный игольник служит хранилищем для улики с места преступления, вызывала у меня дрожь. – Полиция права в одном, – произнесла Ирен.
Я ждала, когда она продолжит говорить.
– Они не смогут разобраться в том, что здесь произошло, пока не осмотрят тела в морге.
– То есть нам не придется?..
– Осматривать останки самим? Полиция нам и не позволит, а что касается нашего анонимного… мм, клиента, то ему наше мнение на этот счет будет неинтересно.
Ирен выпрямилась и машинально прикрутила фитиль лампы, как мы обычно делали из соображений экономии в Нёйи, где масло для ламп привозилось и расходовалось бочонками.
Но здесь, посреди окружавшего нас роскошного упадка, ее жест был не более чем инстинктивной попыткой приглушить яркий свет и сгладить резкие тени, делавшие комнату похожей на черно-белую иллюстрацию к сенсационной статье в газете.
– Что ты знаешь об убийствах, совершенных Джеком-потрошителем в Лондоне, Нелл? – спросила она.
Чувствуя себя виноватой, я начала говорить. Мне вспомнилось, что ту же вину я ощущала несколько часов назад (хотя сейчас казалось, будто с того момента прошли годы), когда обрадовалась отсутствию Годфри и нашему с Ирен уединению.
Воистину, сейчас мы с ней были совсем одни.
И еще я чувствовала себя виноватой потому, что прошлой осенью испытывала непреодолимый интерес касательно серии зверских убийств, происходивших в городе, который сама я покинула лишь за несколько месяцев до того. Любопытство было столь велико, что я буквально поглощала все англоязычные газеты, попадавшие мне в руки. К моему удовольствию, Годфри регулярно покупал прессу, чтобы быть в курсе новостей политики и юриспруденции. Немудрено, что после стольких черно-белых набросков отвратительных сцен из Уайтчепела[28], виденных мной в газетах, теперешнее место преступления представлялось мне словно нарисованным углем на дешевой серой бумаге.
– Я спрашиваю только потому, – сказала Ирен, – что, признаться, не слишком интересовалась этой историей: просто порадовалась, что мы вовремя уехали из злополучного города.
– Значит, ты не в курсе? – Такое случалось не часто. Хотя я подозреваю, что Ирен вообще не интересовалась газетами, если только речь в статьях не шла о ее успехах. – А я везде натыкалась на истории о тех зверствах. Поистине их совершал безумец. Случалось, его почти ловили, но каждый раз ему удавалось ускользнуть, словно людоеду из страшной сказки, поедающему детей, с той только разницей, что тех женщин, его жертв, никто не назвал бы невинными. Не имеющая причин, бессмысленная жестокость. Совершенно не в духе Англии.
– Разве? – Взгляд Ирен пронизывал меня насквозь. – Тогда что ты скажешь о Балаклаве?[29] Или о Майванде?[30]
– Ну, то было во время войны. Мужчины убивают мужчин, привычное дело. А те бедные женщины, кем бы они ни являлись, были беззащитны.
– И бедны в прямом смысле слова, – вздохнула Ирен и протянула мне игольник: – Пускай пока побудет у тебя. Нам пора снова наведаться к Пинк. Теперь, когда мы увидели все собственными глазами, она сможет быть с нами более откровенной.
