Она все еще разглядывала обстановку, когда в гостиную вошла Розамунда Гастингс, эффектная женщина с льдисто-голубыми глазами и копной светлых завитых волос. Она была в прекрасно сшитом сером фланелевом костюме со светло-желтой блузкой, туфлях-лодочках и тонких шелковых чулках. Розамунда была на пять лет моложе Фейт, но в ней чувствовалось гораздо больше уверенности в себе. Хорошая, хотя и несколько холодная, жена, превосходная мать и отличная хозяйка дома, которая никогда не забывала заказать у торговцев херес или предложить своим гостям на выбор индийский или китайский чай.
Сейчас она радушно приветствовала гостью, протянув ей руку с безупречным маникюром. Дамы расцеловались, и Розамунда усадила Фейт в кресло. Сама она опустилась на диван и вежливо поинтересовалась здоровьем членов семьи Пенхаллоу. В комнату вошла чистенькая горничная с серебряным подносом, на нем стоял хрустальный графин и три стакана для хереса. Девушка поставила поднос на низкий столик рядом с хозяйкой, и Фейт с тоской отметила, что поднос сверкает, как зеркало, а стаканы и графин составляют единый ансамбль.
– Как же мы давно не виделись, – сказала Розамунда. – Расскажите, как у вас дела? Выпьете хереса?
Взяв стакан и осведомившись о здоровье хозяйских дочек, Фейт приготовилась изливать душу.
Розамунда молча слушала, никого не критикуя и ничего не советуя. На самом деле все это ее совершенно не интересовало. Родственников мужа она не любила и не одобряла их поведения. Их беспутства оскорбляли ее чувство приличия, и Розамунда сожалела, что работа мужа вынуждает их жить близко от Тревеллина. Она не возражала, чтобы муж общался с кузенами, но сама приезжала в Тревеллин не чаще, чем того требовал этикет. Ей было известно об обстоятельствах, вынудивших Клиффорда взять Клэя на выучку, и хотя ее возмущала бесцеремонность, с какой этого молодца впихнули в контору мужа, вторжение Клары в ее образцовое жилище Розамунда сочла бы катастрофой. Она никогда не позволяла себе нелестно отзываться о свекрови, но в душе считала ее невыносимой старухой, эксцентричной, неряшливой и способной необдуманным баловством порушить всю систему воспитания своих внучек.
В общем, ожидать поддержки от Розамунды не приходилось. Тем не менее она терпеливо выслушала взволнованный рассказ Фейт об утренней беседе с мужем и искренне согласилась, что тот ведет себя возмутительно. Даже пренебрежительные отзывы о роде занятий Клиффорда не заставили ее измениться в лице. Розамунда лишь слегка подняла брови, услышав, что Клэй слишком умен, чтобы заниматься юриспруденцией.
Клиф явился в половине второго, но надежда Фейт продолжить разговор на волнующую ее тему исчезла, когда горничная объявила, что обед подан.
– Вы знаете дорогу, – улыбнулась Розамунда, и Фейт поплелась в столовую.
Там их уже ждали Изабель, Дафна и Моника, и вести при них приватные беседы было нельзя. Девочки, ходившие в городскую школу, были одеты совершенно одинаково и во всем походили на мать. Прекрасно воспитанные, они с готовностью отвечали на заданные им вопросы и весело болтали о своих школьных делах, пока Розамунда жестом не остановила их. Клиффорд, который очень гордился дочерьми, стал задавать им наводящие вопросы, чтобы продемонстрировать их незаурядные способности. Было ясно, что пока они здесь, Фейт вряд ли уделят внимание. Когда же Клиф, взглянув на часы, воскликнул, что у него важная встреча и он уже опаздывает, Фейт поняла, что обсуждать будущее Клэя он больше не намерен. Пробормотав извинения, Клиф быстро ушел. Дамы вернулись в гостиную, где подали кофе. Розамунда стала рассказывать, что говорила учительница музыки об успехах Изабель, как прекрасно танцует Моника, а Дафну ставят в пример ученикам. Фейт хвалила Розамунду за то, как та воспитывает детей и содержит дом, и поражалась, как в наше время она ухитряется находить вышколенных слуг. За этими необязательными разговорами миновал час, после чего Фейт сказала, что ей пора домой. Розамунда, которая собиралась к знакомым на партию в бридж, не стала задерживать ее. Младшего садовника вызвали с кухни, где он развлекал повара и горничных рассказами о житье в Тревеллине, и Фейт, распрощавшись с хозяйкой, села в кабриолет и отправилась домой.
Рабочий день Рэймонда начинался очень рано, поскольку кроме поместья под его началом были конюшни и небольшой конезавод. Хотя там трудились отличные конюхи, он не считал возможным пускать на самотек столь ответственное дело, как чистка, кормление и выгул лошадей. Ни один конюх, пытающийся вычесывать лошадь щеткой или наводить на нее блеск посредством лошадиных доз мышьяка, не имел шансов укрыться от всевидящего ока хозяина. Рэймонд имел скверную привычку появляться в конюшнях в самый неподходящий момент и моментально обнаруживать любые огрехи и нарушения. Его уважали, но не любили. Среди работников он слыл человеком, которого бесполезно водить за нос.
Его братья, Ингрэм и Барт, тоже пытались заниматься лошадьми. В свое время Ингрэм сумел убедить отца, что им следует заняться коневодством, чтобы немного подлатать пошатнувшиеся финансы, тем более что условия в Тревеллине были просто идеальные. Но воплотил идею в жизнь не Ингрэм, а Рэймонд. Благодаря его настойчивым усилиям и здравому смыслу старые ветхие конюшни с их сеновалами, высокими яслями и покатыми стойлами снесли и на их месте возвели современные четырехугольные постройки с внутренним двором. Именно Рэймонд с его практическим умом отверг бредовую идею Барта разводить скаковых лошадей. Благодаря его острому глазу в конюшни Тревеллина почти не попадали больные и бракованные лошади. Даже старик Пенхаллоу, который не слишком жаловал Рэймонда, был вынужден признать его умение безошибочно оценивать лошадь и в спорных случаях всегда вставал на его сторону.
Рэймонд и Ингрэм были погодками. Брюнеты с орлиным профилем и отцовскими серыми пронизывающими глазами, но Ингрэм был на полголовы выше, что его весьма огорчало, поскольку ограничивало выбор лошадей, на которых он мог ездить на охоту. Братья выросли в одной детской, ходили в одну школу, имели одинаковые вкусы и интересы, но никогда и ни в чем не соглашались друг с другом. В детстве бесконечно дрались, а став постарше, не упускали случая поставить друг другу палки в колеса. Сейчас они сохраняли вооруженный нейтралитет, но были постоянно начеку, чтобы в случае чего немедленно пресечь любые попытки противника посягнуть на свои неприкосновенные права и прерогативы. Первая мировая война оставила Ингрэма с несгибающимся коленом. Он служил в кавалерийском полку, его наградили Военным крестом. Рэймонд же был освобожден от военной службы, поскольку защищал национальные интересы, снабжая продовольствием страну.
После войны Ингрэм, в один из отпусков женившийся на девушке из Девоншира, осел в Дауэр-Хаусе, где жил на пособие, полагавшееся после увольнения из армии, и проценты с небольшого капитала, оставленного матерью. Он был любимчиком отца, тот безропотно оплачивал все его расходы, будь то операция по удалению аппендицита у Майры, обучение Рудольфа и Бертрана, содержание полудюжины лошадей для охоты или строительство гаража. Это расточительство раздражало Рэймонда, как и то, что Ингрэму досталось все материнское наследство. На любой сторонний взгляд это было вполне справедливо – ведь поместье должен был унаследовать Рэймонд, но то, что мать даже не упомянула сына в своем завещании, больно задевало его.
Он был единственным из братьев, кто родился не в Тревеллине, хотя горячо любил здесь каждый камень и каждую травинку. Но даже Ингрэм, знавший все его слабые места, не догадывался о том, как горько Рэймонд переживал данное обстоятельство. Вся его натура восставала против несправедливости. После свадьбы Пенхаллоу повез жену в длительное свадебное путешествие. С ними поехала ее горничная Марта и сестра Делия. Рэймонд попал в дом своих предков уже трехмесячным ребенком. А вот Ингрэм, Юджин, Чармин, Обри, близнецы и даже Клэй появились на свет в большой комнате рядом с главной лестницей, выходившей окнами на долину Фовей.
Рэймонд был капризным и упрямым ребенком, из которого вырос замкнутый молодой человек, обещавший в старости превратиться в эксцентричного чудака. Все его интересы были сосредоточены в границах Тревеллина, и поскольку родители его не слишком любили, он рано обрел самостоятельность и привычку держать свои мысли при себе. Братья побаивались Рэймонда, а отец, узнавая в нем свой упрямый нрав, уважал сына. Правда, его раздражали здравый смысл и прозаичность Рэймонда, так сильно отличавшиеся от его буйной сумасбродности. Поскольку Пенхаллоу не собирался выпускать бразды правления из своих рук, они были вынуждены постоянно встречаться, что явно не шло на пользу их отношениям. Отец называл Рэймонда скупердяем с душой лавочника, а тот с горечью повторял, что если папашу не обуздать, поместье придет в упадок еще до того, как попадет в более надежные руки.
