Отложив новость насчет помолвки в банк памяти, Грейс сказал:
— Мы сейчас собираем информацию по этому делу. В течение дня отдел по связям с прессой донесет ее до вашего сведения. И, чтобы вы знали, все наши силы брошены сейчас на поиски мисс Сомервиль. Этим мы занимались и ночью.
— Спасибо, детектив-суперинтендент.
— У меня есть номер вашего мобильного, — вставил Гленн Брэнсон. — Если будут новости, обязательно позвоню.
Шивон поблагодарила его и, повернувшись, направилась к лагуне.
За внутренним кордоном детективов встретил Дэйв Грин, тоже облаченный в защитный костюм.
— Как дела? — спросил Грейс.
— Нашли сигаретный окурок. Я отправлю его на анализ. Больше отправлять нечего.
Пройдя в палатку для переодевания, Грейс повернулся к Брэнсону:
— Смотрю, ты к ней неравнодушен, а?
— Просто налаживаю отношения с прессой — ты же сам меня этому учил. — Инспектор хитровато ухмыльнулся.
— Налаживать отношения — это одно, а трахать — совсем другое, понял?
— Да, в слове «налаживать» больше гласных.
— Не надо. Я серьезно. Если честолюбив, держи прессу на расстоянии руки, а не члена.
Подтягивая защитный костюм, инспектор искоса взглянул на друга.
— Ты только что женился на самой чудесной женщине на свете. Никогда не думал, что у тебя пунктик насчет размера.
— Да пошел ты!
— И все-таки согласись, Шивон — девушка соблазнительная.
— Как и то яблоко, про которое написано в Библии.
Пятница, 12 декабря
Доктор Эдвард Крисп был невысоким подтянутым мужчиной с лысиной на макушке и аккуратно подстриженными, седеющими на висках волосами. Модные современные очки, великоватые для его лица, придавали ему слегка недоуменное выражение, словно он смотрел на мир через увеличительные стекла.
В одежде доктор Крисп был разборчив и в этот день облачился в сшитый на заказ темно-серый костюм от известного брайтонского портного Грешама Блейка, бледно-голубую рубашку с розовым шелковым галстуком — и то и другое было приобретено на Джермин-стрит — и начищенные до блеска черные ботинки-«челси» от «Крокет-энд-Джонс», купленные в лондонском пассаже «Берлингтон аркейд». Под столом, на подушке в проволочной корзинке, спал его черно-белый пес Клякса, любимец большинства пациентов.
Хотя многие семейные доктора, следуя в русле современного тренда, трудились в группе, в медицинском центре, Эдвард Крисп предпочитал старую методику и работал в одиночку, в офисе, который занимал более двадцати пяти лет. Кабинет размещался в просторной комнате на первом этаже безобразного террасного дома, неподалеку от Черч-Роуд в Хоуве. Соседнюю комнату, поменьше, занимала его секретарша Дженни Эктон. Незамужняя пятидесятисемилетняя женщина преданно работала на него уже двадцать лет.
Как и костюм доктора, безупречно обставленная комната отражала его страсть к чистоте, аккуратности и порядку. Вставленные в одинаковые рамочки, на стене внушительным парадом висели дипломы, подтверждающие квалификацию Эдварда Криспа. Будучи врачом общей практики, он был специалистом в области иммунологии, что подтверждал диплом парижского Пастеровского института, и китайской медицины и акупунктуры, а также числился членом совета Королевского колледжа хирургов. Хирургом Эдвард Крисп стал еще до того, как пришел к выводу, что работа семейным доктором с эксклюзивной частной практикой устраивает его больше. Многочисленные частные пациенты Криспа были только рады такому решению, поскольку он пользовался огромной популярностью, и обширный список его клиентов был закрыт на много лет вперед, а новых он принимал только по соответствию особенным критериям.
Одна такая пациентка, Фрейя Нортроп, сидела сейчас, заметно нервничая, на краю одного из двух дубовых, обитых кожей стульев перед аккуратным, с кожаным верхом, столом, пока доктор спокойно и любезно разговаривал по телефону с некоей Максин. Максин переживала из-за матери, которая, судя по тому, что уловила Фрейя, была смертельно больна и доживала последние недели.
Единственным ключом к личной жизни доктора была серебряная рамка на столе со студийной фотографией привлекательной брюнетки лет сорока с небольшим и двух красивых дочерей-тинейджеров по обе стороны от матери на небесно-голубом фоне. Все трое смеялись какой-то шутке, отпущенной, вероятно, профессиональным фотографом.
Пока доктор разговаривал и вроде бы обещал постараться устроить мать Максин в хоспис «Мартлетс», Фрейя Нортроп оглядывала комнату. Большинство врачебных кабинетов, видеть которые ей довелось, не представляли собой ничего особенного и выглядели довольно невзрачными. Но этот производил впечатление и больше походил на музей, чем на рабочее место. На стене слева висели фотографии и портреты великих пионеров медицины. В одном Фрейя узнала Александра Флеминга, первооткрывателя пенициллина, в другой — Марию Кюри, создательницу учения о радиоактивности; их короткие биографии были изложены в рамочках под портретами. Ряд дополняли копии анатомических рисунков Леонардо да Винчи.
У другой стены располагалась застекленная витрина с моделями человеческих черепов. Рядом с ними, гордо выпрямившись, словно председатель на собрании, стоял на постаменте человеческий скелет. Он частично заслонял вид из окна с поднятыми жалюзи, выходившего на парковку с тыльной стороны здания.
Продолжая успокаивать женщину, которую он называл Максин, доктор сделал пометку в лежавшем на столе блокноте, воспользовавшись для этого черной ручкой «Монтеграппа», и отстучал что-то на компьютере.
Сходство с музеем дополняли несколько бюстов на расставленных по комнате постаментах. Внимание Фрейи привлек один, изображавший мужчину со странным, эллиптической формы, лысым черепом и бородой, напоминающей пламя.
— Прежде всего — не навреди! — Тон доктора изменился.
Вздрогнув от неожиданности, Фрейя оглянулась и увидела, что доктор прикрыл ладонью трубку и смотрит на нее с почти детским лукавством.
— Не навреди? — растерянно повторила она.
— Гиппократ! Это на него вы смотрите. Как говорится, старый мудрый филин. Врачи по всему миру принимают клятву Гиппократа, обещая заниматься своим делом честно и все такое. Вообще-то принцип «Не навреди» сформулировал не Гиппократ, а живший в девятнадцатом веке хирург Томас Инман.
— А!..
— Я сейчас закончу. — Он показал на телефон. — У меня там одна очень расстроенная леди, и мне надо подождать, пока она поговорит со своей матерью. Да, Гиппократ!
Продолжая разговор по телефону, доктор изучал сидящую перед ним новую пациентку. Двадцать с небольшим. Одета консервативно. Красивое классическое лицо с глубокими карими глазами. Волосы разделены прямым пробором. Она напоминала ему актрису Джули Кристи, от которой он был без ума в юности. Напоминала она и кое-кого еще, воспоминание о ком отозвалось болью, а потому доктор задвинул его поглубже.
Завершив наконец разговор, Эдвард Крисп широко улыбнулся.
— Итак… Мы ведь не встречались раньше, верно? — Он посмотрел на экран компьютера, и ему пришлось приложить усилие, чтобы сосредоточиться. — Фрейя?
— Нет, я не обращалась к вам раньше, — сказала Фрейя Нортроп.
— Интересное имя, Нортроп. Хм-м-м. Нортроп Фрай. Читали его?
Она рассеянно покачала головой.
— Замечательный литературный критик! Написал несколько блестящих эссе о Томасе Элиоте. Весьма содействовал росту его популярности. И о Мильтоне тоже — о «Потерянном рае».
— А… — все так же безучастно отозвалась Фрейя.
— Его звали Герман.
— А…
Разговор получался довольно странным, и ее это немного обескуражило.
Ее лучшая подруга Луиза Брайс сказала, что Крисп — замечательный доктор и такой забавный. Но Фрейе он казался скорее чудным, чем забавным. И еще она чувствовала, что раздражает его своим невежеством.
— Т.С. Элиот, я о нем слышала.
— «Бесплодная земля»?
— Да, точно.
— Знаете эту поэму?
— Нет, не знаю.
Мысли вернули Эдварда Криспа к прошлому вечеру. К прогулке с Кляксой по Лагуне. Зимой собак там можно выгуливать без поводка. И иногда вечером, когда уже темно, доктор отпускал Кляксу, свою белую дворнягу с черными пятнами по бокам, полученными лет десять назад, когда она была спасателем, справить нужду, где ей заблагорассудится, и не утруждал себя подборкой дерьма пластиковым пакетом или, как делают некоторые кретины-собачники, специальным совочком.
Жуткая картина с женским черепом и фрагментами туловища, торчащими из ямы на развороченной дорожке, стояла перед глазами, и он никак не мог стереть ее.
— «Бесплодная земля»?
Голос молодой пациентки вернул его на землю.
— «Я старею, старею, — процитировал он. — Надо брюки подвернуть поскорее».
