– Хотите кофе? Я как раз пью. – Лоренс прошагал мимо нас и взял со стойки кружку, простую, белую, вероятно, тоже из «Икеа».
– Ты ничего не забрал из… – Я запнулась, не зная, как выразиться. В комнате было столько мин замедленного действия, что от одного неосторожного слова все взлетело бы на воздух. – Из дома Сэнди, – наконец решилась я.
– Не забрал, – эхом повторил Лоренс. – Так проще. Ты в курсе, что мы разбежались?
– Ага, – кивнула я и показала на белую кружку: – Ты даже кружки со свиньями не взял.
– С арканзасскими свиньями-футболистами, – машинально уточнил он.
Разговор был почти как раньше, когда по утрам мы голыми лежали в постели и пили кофе, отходя от ночного бурления по простыням. Я вспыхнула всем телом.
Лоренс судорожно сглотнул: он тоже вспомнил.
– Сэнди ведь не любит футбол! – проговорила я звенящим от гнева голосом.
Если он все помнит, почему ко мне не вернулся? Если знает про Лизин инсульт, то явно в курсе, что я до сих пор не замужем. Лоренс должен был появиться у меня на пороге через тридцать секунд после расставания с женой.
Лоренс пожал плечами, в буравящих меня глазах появилась настороженность.
– Захотелось чего-то свежего. Порвать с прошлым и начать с чистого листа.
– Ясно, – отозвалась я и, не удержавшись, спросила: – И как зовут Мисс Свежесть?
Лоренс поднял брови.
– Я сказал – чего-то свежего, а не кого-то, и имел в виду квартиру. Слушай, прекрати!
– Я ничего и не начинаю, – соврала я.
Конечно же, я начинала, причем что-то гадкое.
В тот момент я видела только Лоренса: если он уже не принадлежит Сэнди, почему же моим не стал?! Я напоминала себе сжатую пружину. Хотелось ударить его, швырнуть в него чем-нибудь или разозлить так, чтобы забыл обо всем и сам на меня набросился.
Нельзя, ни в коем случае нельзя! Нужно действовать хитрее и выпытать, в чем Рик Уорфилд подозревает Лизу и узнал ли он тайну Мози.
Я поглубже вдохнула и отвернулась от Лоренса. Лиза стояла в своих ходунках и беззвучно наблюдала за нами.
– Тебе что-нибудь нужно? – спросила я, накрыв ее ладони своими.
Лиза заглянула мне в глаза и улыбнулась, подбадривая меня. Славная получилась улыбка: даже правый, инсультный уголок рта немного поднимался, а не просто кривился вслед за левым. Но тут я заметила, как сияет ее здоровый глаз – в предвкушении выходки, совсем как у настоящей Лизы. Той, которая что-то-замышляет.
Я строго подняла брови: не смей, мол, хотя что именно «не смей», понятия не имела.
– Я собирался тебе позвонить, – за моей спиной сказал Лоренс. Вывернулся. Будто и впрямь собирался.
– Ага, когда руки дойдут, – съязвила я. О деле заговорить никак не получалось. Хотелось врезать ему, как следует врезать и уйти. – Наверное, зря мы здесь.
Я повернулась к Лизе объявить, что мы уходим, а она… Она закатила глаза и медленно сползала с ходунков.
– Лиза! – крикнула я и бросилась к ней, чтобы поддержать. В следующий миг Лоренс стоял рядом. Вместе мы усадили ее на диван с сосновыми подлокотниками. – Малыш, ты как, ничего? – спросила я, злясь на себя и Лизу за то, что перегибаем палку, и на Лоренса – за все, даже за то, что дышит. Самым отвратительным казалось то, что Лиза чуть не потеряла сознание, а я чуть не умерла от страха, но даже в такой момент не подавила крамольную мысль: вот бы придвинуться к Лоренсу немного ближе (он как раз Лизу на диван укладывал) и вдохнуть его запах!
– Сейчас воды принесу, – пообещал Лоренс и скрылся на кухне.
Я нащупала у Лизы пульс и, почувствовав ровные мерные удары, немного успокоилась. А когда подняла глаза, моя дочь улыбалась, здоровый глаз озорно блестел. Едва по полу заскрипели шаги Лоренса, она закатила глаза и улыбка исчезла.
Я пожала ей здоровую руку, но Лиза хмыкнула и улеглась поудобнее. У меня аж челюсть отвисла: она прикидывалась.
– Как она? – спросил Лоренс. Он держал в руках стакан воды.
– Просто… устала, – ответила я.
Что задумала Лиза, я толком не представляла. Она понимает, зачем мы сюда приехали и что цель еще не достигнута? Или просто упивается напряжением, бурлящим в воздухе, и драмой, которая развертывается у нее на глазах?
Лоренс поставил стакан на журнальный столик, взял плед со спинки дивана и стал укрывать им Лизу. Я переступала с ноги на ногу, мечтая сбежать, а он подложил ей под голову диванную подушку. Еще немного – и убегу за барную стойку. Лоренс приподнял Лизе ноги, словно делал это всю жизнь, устроил ее поудобнее и подоткнул одеяло. И минуты не прошло, а Лизу заботливо укутали. Казалось, она сладко спит, только я-то знала, в чем дело, и даже видела, как она улыбается – слабо, но ямочка на здоровой щеке проявилась.
– Дурацкая мысль! – пробормотала я, не до конца уверенная, чью мысль имею в виду – свою приехать сюда или непонятно-дьявольскую Лизину.
Лоренс выпрямился и повернулся ко мне. В его карих, как у овчарки, глазах читалась грусть. Я смотрела на него и не знала, что сказать. Я злилась, Лиза ломала комедию, но ни то ни другое не помешало заметить, как бережно он обращался с моей больной дочерью. С самого первого дня решение Лоренса-отца я одобряла целиком и полностью, но не понимала решение, которое он принял сейчас, когда сыновья выросли и уехали в колледж, а его брак распался. Теперь я поняла, что вклинивать вопросы «по существу» в обычный разговор не получится, потому как не получится обычного разговора. Я не могла просто болтать с Лоренсом, не могла спросить, как его мама, как мальчишки. Абсолютно любая тема вызывала желание шарахнуть Лоренса по голове белой кружкой из «Икеа», а его доброта по отношению к Лизе тоже к пустой болтовне не располагала.
Мы так и стояли, глядя друг на друга, будто сами себя загнали в тупик. Как из него выбраться, я не знала, поэтому спросила в лоб:
– Что Рик Уорфилд думает о костях с моего двора?
– Ты ради этого ко мне приехала? – спросил Лоренс, вперив в меня непроницаемый взгляд.
– Да, – ответила я, пытаясь быть сильной, но нижняя губа предательски дрожала. Взгляд Лоренса скользнул к моему рту – он все видел. – Только ради этого, – излишне громко и резко добавила я.
Лиза раздраженно заворчала, словно мои вопли мешали ей спать. Лоренс не спускал с нее глаз, пока она не успокоилась, а потом миролюбиво предложил:
– Пойдем в другую комнату, там и поговорим.
Лоренс направился к закрытой двери, я следом.
Лоренс аккуратно закрыл дверь гостиной и зашагал по коридору к двум спальням. Где-то негромко пело радио.
– О текущем расследовании особо распространяться нельзя, – предупредил Лоренс. – Джинни, ты лучше сама вопросы задавай. На какие смогу, отвечу.
– Боюсь, Уорфилд в чем-то подозревает Лизу только потому, что кости нашлись у нас во дворе. Разумеется, она ни при чем, но рассказать не может.
Лоренс открыл дверь в конце коридора, и, когда мы вошли, сказал:
– Я бы из-за этого не переживал. Следствие движется в другом направлении, совершенно в другом.
Лоренс сказал именно то, на что я надеялась, но я будто онемела. Он привел меня в спальню, такую маленькую, что, переступив порог, мы автоматически оказались у кровати. И здесь стены были белые, неукрашенные, шкаф и тумбочка – та же хлипкая дешевка из «Икеа», а вот кровать… Я сразу ее узнала, это старая двуспальная кровать Лоренса из вишневого дерева! И постельное белье я узнала – сливочно-желтое с клюквенно-красными полосками, от частой стирки тонкое и мягкое. Кровать была незаправлена, простыни сбились в комок и источали слабый аромат, который я слишком хорошо помнила, – запах стирального порошка и теплый древесный аромат чистого спящего Лоренса.
Лоренс был немногословен, но сумел меня успокоить. Мы так и стояли у кровати, на которой полсотни раз занимались любовью. Я даже сглотнуть не могла. Он был по-прежнему он, я это знала – и знала эту кровать.
Все, что я считала гневом, вспыхнуло внутри меня сильно и жарко, как гневу не дано. Чуть ли не машинально я поднялась на цыпочки и прильнула губами к еще говорящему рту Лоренса. Руки обвили его шею, скользнув по жесткому ежику волос и теплой коже на затылке. Все такое же, точно такое – мое тело прекрасно помнило Лоренса и растворялось в нем.
Его тело тоже меня помнило. Его рот приоткрылся, подарив моим губам вкус Лоренса и зубной пасты. Его руки легли туда, где им самое место, – накрыли мой зад с обеих сторон, подтянули меня ближе, почти от земли оторвали и припечатали бедрами к его бедрам.
«Черт подери!» – шепнул он мне на ухо, но получилась скорее молитва, чем ругательство. Мы задышали в унисон. Сколько дней прошло, сколько раз солнце вставало и садилось, а Лоренс меня не касался! Все эти дни, когда солнце вставало и заходило, а он все не прикасался и не прикасался ко мне, были неправильными, неисправными; лишь сейчас, когда его руки ласкали меня, все встало на свои места. Моя ладонь скользнула между нами и сжала его, вновь почувствовав упругую тяжесть мужского желания. Лоренс согнул ногу в колене, притянул меня к себе, и мы, плавясь, вместе упали в расплесканное по матрасу солнце. Так все и случилось.