Да, так и будет, попозже мы усядемся за кипящим чайником и чашками для чая, и я пробегусь по своим наблюдениям и умозаключениям, и Доггер будет восхищаться моими успехами.
Но до того времени мне надо многое успеть.
На сердце у меня было радостно, когда я волокла ведро с птичьим клеем вверх по узкой лестнице. Хорошо, что я додумалась захватить щетку для одежды из чулана, чтобы вычистить снег из каминных труб, и жесткую кисть для обоев из маленькой мастерской при картинной галерее, чтобы размазать клей.
Если и в прошлый раз дверь было открыть трудно, то теперь это оказалась чертовски сложная задача. Я уперлась плечом и толкала, толкала, толкала, пока наконец скрипучий снег не отступил чуть-чуть с ворчанием, чтобы я смогла просочиться на крышу.
Ветер сразу же набросился на меня, и я съежилась от холода.
Я медленно пробиралась сквозь снежные заносы к западному крылу дома, по колено в сугробах. Дед Мороз, как всегда, будет спускаться через камин гостиной. Нет смысла тратить драгоценное тепло тела и птичий клей на то, чтобы мазать остальные.
Сметя снег с основания трех дымоходов, я смогла – хоть и непросто мне это далось – забраться, оскальзываясь и спотыкаясь, поочередно на каждую высокую кирпичную трубу, хотя я должна признаться, что обошлась с меньшими трубами, соединенными с каминами в верхних спальнях, довольно небрежно. Дед Мороз не осмелится полезть в отцовский камин, а что касается Харриет – что ж, туда нет больше смысла идти, не так ли? Я оставила себе несколько узких тропинок для маневрирования, а остальное просто замазала клеем.
Закончив, я на миг неподвижно замерла, размышляя, на крыше под промозглым ветром, рядом с вечно показывающим неправильное направление ветра флюгером, в который когда-то ударила молния.
Но вскоре я снова воспряла духом. Ведь через несколько часов я смогу написать заключение к моему великому эксперименту!
Прокладывая себе обратный путь сквозь снега, я насвистывала известный мотивчик из «Падуба и плюща»[42], тайно подразумевая липкую массу, которую я только что размазала по дымоходам Букшоу. Я даже пропела одну строчку:
Восход солнца, бег оленя…
Пришло время заняться ракетой славы.
* * *
– Чем ты занимаешься? – поинтересовалась Фели, когда я спустилась в лабораторию.
Она сжимала кулаки, а ее глаза, как часто бывает, когда она сердится, стали на несколько оттенков светлее обычного голубого цвета.
– Кто тебя впустил? – спросила я в ответ. – Тебе запрещено входить в эту комнату без моего письменного разрешения.
– О, возьми свое письменное разрешение и приклей его себе кое-куда.
Фели бывает весьма груба, когда хочет.
Тем не менее «приклей» – это жутко точное описание того, чем я сейчас занималась на крыше. Надо быть поосторожнее, подумала я. Возможно, Фели, как Вэл Лампман, нашла способ читать мои мысли.
– Отец прислал меня за тобой, – сказала она. – Он хочет собрать всех в вестибюле. Хочет кое-что сказать, и Вэл Лампман тоже.
Она отвернулась и двинулась на выход.
– Фели… – произнесла я.
Она остановилась и, не глядя на меня, повернулась наполовину.
– Ну?
– Дафф и я заключили рождественское перемирие. Я думала, может…
– Перемирия истекают через пять минут, что бы ни случилось, и ты это прекрасно знаешь. Нет никакого рождественского перемирия. Не пытайся втянуть меня в свои мерзкие козни.
В моих глазах начало печь, как будто они вот-вот взорвутся.
– Почему ты меня ненавидишь? – внезапно спросила я. – Это потому что я больше похожа на Харриет, чем ты?
Если до сих пор в помещении было холодно, сейчас оно превратилось в скованную льдом пещеру.
– Ненавижу тебя, Флавия? – произнесла она дрожащим голосом. – Ты действительно веришь, что я тебя ненавижу? О, как бы я хотела! Все стало бы намного проще.
И с этими словами она ушла.
– Приношу извинения, что мы все оказались здесь в ловушке, – говорил отец, – пусть даже в ловушке мы все вместе.
Что, черт побери, он несет? Извиняется за погоду, что ли?
– Несмотря на свою… э-э-э… полярную экспедицию, викарий и миссис Ричардсон немало потрудились для развлечения самых маленьких.
Боже ж ты мой! Отец шутит? Неслыханно!
Зимняя усталость и приезд съемочной группы наконец повредили его мозги? Он забыл, что Филлис Уиверн лежит – нет, не лежит, сидит – мертвая наверху?
Вежливые смешки сидевших на стульях, помятых, но внимательных жителей Бишоп-Лейси приветствовали его слова. Сгрудившиеся в углу члены съемочной группы с застывшими лицами неловко перешептывались между собой.
– Я уверен, – продолжил отец, бросив взгляд на миссис Мюллет, с сияющим видом стоящую в проходе, ведущем на кухню, – что мы сможем изготовить достаточное количество варенья и свежевыпеченного хлеба, чтобы продержаться до тех пор, пока нас не освободят из… плена.
При слове «плен» мне вспомнился Доггер. Где он?
Я обернулась и сразу же его засекла. Он стоял в стороне, и темный костюм, сливаясь с деревянными панелями, делал его почти невидимым. В этот момент глаза Доггера напоминали две черные ямы.
Я поерзала на стуле, ссутуливая и распрямляя плечи, как будто чтобы облегчить напряжение, потом встала, сильно потянулась. С небрежным видом приблизилась к стене и прислонилась.
– Доггер, – взволнованно прошептала я, – ее одели после смерти.
Голова Доггера, окинув взглядом обширный вестибюль, медленно повернулась ко мне, в его глазах загорелся огонь, и, когда они встретились с моими, они были словно сияние маяка на скале посреди моря.
– Думаю, вы правы, мисс Флавия, – сказал он.
С Доггером нет нужды в пустой болтовне. Взгляд, которым мы обменялись, значил больше слов. Мы думали в одном и том же направлении, и, если не считать прискорбную смерть Филлис Уиверн, все остальное в порядке.
Доггер наверняка, как и я, заметил, что…
Но времени на размышления не оставалось. Я пропустила завершающие слова отца. Теперь в центре внимания оказался Вэл Лампман, трагическая фигура, цепляющаяся за осветительное оборудование ужасно побелевшими костяшками пальцев, как будто он удерживал себя, чтобы не свалиться на пол.
– …это ужасное событие, – говорил он неуверенным голосом. – Немыслимо продолжать без мисс Уиверн, поэтому я с неохотой принял решение свернуть кинопроизводство и возвратиться в Лондон как можно скорее.
Из того угла, где сгрудилась съемочная группа, донесся коллективный вздох, и я увидела, что Марион Тродд подалась вперед и что-то прошептала Бан Китс.
– Поскольку мы не в состоянии связаться со студией, – продолжал Вэл Лампман, поднося к виску два пальца, как будто получал послание с планеты Марс, – уверен, вы оцените, что это вынужденное решение было сделано исключительно мной. Я проконтролирую, чтобы утром были даны соответствующие инструкции. Тем временем, леди и джентльмены, предлагаю провести остаток этого довольно грустного Рождества, вспоминая мисс Уиверн и то, что она значила для каждого из нас.
Но я подумала не о Филлис Уиверн, а о Фели. С прекращением съемок она утратила свой шанс стать кинозвездой.
Через века, где-то в туманном будущем, историки, изучая подвалы «Илиум филмс», обнаружат пленку с кадрами, на которых письмо осторожно кладут на стол, снова и снова. Что они подумают, интересно?
Некоторым странным образом мне приятно думать, что эти руки на заднем плане с длинными идеальными пальцами – руки моей сестры. Фели – вот и все, что останется от «Крика ворона», фильма, умершего до рождения.
Внезапно я вернулась к реальности.
Отец, подняв бровь, подозвал Доггера, и я воспользовалась возможностью, чтобы убежать вверх по лестнице.
Мне многое предстоит сделать, а времени мало.
Но тем не менее время еще оставалось. Когда я добралась до спальни, я увидела, что еще нет одиннадцати часов.
Миссис Мюллет всегда говорила мне, что Дед Мороз не приходит раньше полуночи или раньше того, как все в доме уснут, – точно не помню. Так или иначе проверять мою ловушку слишком рано: учитывая, что половина населения Бишоп-Лейси свободно бродит по Букшоу, старый джентльмен вряд ли станет рисковать, спускаясь по каминной трубе в гостиную.
И тут мне в голову пришла мысль. Как Дед Мороз может спускаться – и подниматься – по миллионам дымоходов, не испачкав свой костюм? Почему утром в Рождество на ковре никогда не бывает черных следов?
Я совершенно точно знаю по собственным опытам, что углеродистые продукты сжигания оставляют достаточно грязи даже в маленьких количествах, в которых они встречаются в лаборатории, но мысль о взрослом мужчине, спускающемся по дымоходу, покрытому слоем копоти, в костюме, немногим лучше, чем огромная щетка для прочистки труб, – невероятна. Почему я не подумала об этом раньше? Почему настолько очевидное научное доказательство никогда не приходило мне в голову?
