Я потрясла головой и снова перечитала подпись:
«Филлис Уиверн и Норма Дюранс освежают макияж между дублями. Смотрите на птичку, девочки!»
Какое разочарование! Должно быть, я ошиблась. На секунду я подумала, что наткнулась на что-то, но имя Норма Дюранс ничего мне не говорило.
Если только…
Не видела ли я это лицо в одном из предыдущих выпусков? Поскольку эта женщина не была сфотографирована с Филлис Уиверн, я не обратила на нее внимания.
Я вернулась к пролистанным журналам.
Да! Вот оно, в «Серебряном экране». Актриса на скотном дворе, бросающая пригоршню зерна из подобранного подола юбки куче обезумевших цыплят.
«Хорошенькая Норма Дюранс талантливо играет роль Дориты в “Маленькой красной курочке”. Мы слышали, что она работает не за цыплячье зернышко!»
Я подняла журнал повыше, чтобы лучше рассмотреть. Пока я внимательно изучала черты лица женщины, обложка на миг прижалась к лампочке. За секунду сухая, как трут, бумага покоричневела, потом почернела – и не успела я моргнуть, как она вспыхнула.
Удивительно, как мозг работает в таких ситуациях. Я отчетливо помню, что первая моя мысль была: «Вот Флавия с огнем в руках в чулане, набитом легковоспламеняющимся топливом».
Историями с похожими заголовками заполнены первые страницы «Таймс».
«Дымящееся пепелище – все, что осталось от исторического сельского дома. Букшоу в руинах».
И неприятная фотография, само собой.
Я бросила горящий журнал на пол и начала топтать его ногами.
Но из-за водоотталкивающего раствора, которым Доггер добросовестно натирал нашу обувь, – ведьминская смесь из льняного и касторового масла, а также копалового лака, – мои туфли сразу же загорелись.
Я сорвала с себя кардиган и набросила его себе на ноги, хлопая по нему руками, пока огонь не потух.
К этому моменту мое сердце стучало, как двигатель гоночной машины, и я обнаружила, что задыхаюсь.
К счастью, я не обожглась. Огонь быстро и почти бесследно погас, оставив лишь кучку пепла и остатки дыма.
Я быстро убедилась, что среди стопок бумаги не осталось искр, потом выбралась в проход, кашляя по дороге.
Я натягивала на себя подпаленную кофту и соскребала золу с носков дымящихся туфель на доски пола, когда открылась кухонная дверь и появился Доггер.
Он внимательно посмотрел на меня, не говоря ни слова.
– Непредвиденная химическая реакция, – сказала я.
Атмосфера усталости опустилась на вестибюль. Никто не обратил на меня ни малейшего внимания, пока я шла мимо. Повсюду жители Бишоп-Лейси сидели, глядя в пространство и погрузившись в свои мысли. В углу для допроса приспособили карточный стол с двумя стульями, и сержант Грейвс бормотал с мисс Кул, деревенской почтальоншей и владелицей кондитерской лавки.
«Оглушенные» – так можно было описать всех остальных. Прежнее ощущение общего веселого приключения стерлось, притворство исчезло, и все ослабели, утомившись и демонстрируя свои настоящие лица.
Букшоу превратился в бомбоубежище.
В дальнем от полиции углу шофер Энтони посасывал сигарету, которую прятал в руке. Он взглянул вверх и поймал мой взгляд, точно как раньше, когда я обрушила небольшую снежную лавину.
О чем он думает?
Я с небрежным видом профланировала в сторону западного крыла, чтобы взглянуть на дедушкины часы, стоящие в коридоре рядом с кабинетом отца. Должно быть, уже поздно.
Стрелки старых часов показывали семнадцать минут одиннадцатого! Куда девался день?
Даже двадцать четыре часа кажутся вечностью, когда ты заперт в доме и дни самые короткие в году, но смерть Филлис Уиверн под крышей Букшоу сделала из времени неразбериху.
Крыша Букшоу! Мое ведро с птичьим клеем!
Время поджимает. Если я собираюсь исполнить свой план – планы! – мне лучше поторопиться. Рождество почти наступило. Скоро здесь будет Дед Мороз.
И гробовщик.
Бедная Филлис Уиверн. Я буду скучать по ней.
Быстрый поход в одно место – все, что мне требуется. После этого я смогу сосредоточиться на своих планах.
Ближайшие удобства находились наверху кухонной лестницы, через две двери от спальни Доггера. Когда я дошла туда и распахнула дверь…
Мое сердце остановилось.
На унитазе сидел голый выше пояса Вэл Лампман, неловко пытающийся сам себе забинтовать мускулистую руку. Обе его руки были ужасно исцарапаны и кровоточили. Он удивился не меньше моего, и, когда он изумленно уставился на меня, внезапно его глаза стали похожими на глаза раненого ястреба.
– Извините, – сказала я. – Не думала, что вы здесь.
Я пыталась не смотреть на одинаковые якоря, вытатуированные на его предплечьях.
Он был моряком?
– На что ты смотришь? – грубо спросил он.
– Ни на что, – ответила я. – Вам помочь?
– Нет, – сказал он, внезапно обеспокоившись. – Спасибо. Я пытался помочь парням передвинуть платформу одного из грузовиков, и она на меня упала. На самом деле моя вина.
Как будто он думает, что я ему поверю! Кто в здравом уме будет передвигать декорации в кузове ледяного грузовика с голыми руками и грудью?
– Простите, – сказала я, забирая у него бинт и разматывая его. – Вы еще грудь порезали. Наклонитесь немного, я вас перевяжу.
Моя услужливость позволила мне хорошенько рассмотреть его раны, которые уже покрылись легкой корочкой и покраснели по краям. Не свежие, как бы то ни было, но и не старые. Навскидку были нанесены двадцать четыре часа назад.
Ногтями, насколько я могу судить.
Хотя меня выставили из отряда девочек-бойскаутов за отсутствие субординации, я не забыла их полезные уроки, включая мнемоническое ПДЗ: прижать, дезинфицировать, забинтовать.
«Пэ-дэ-зэ! Пэ-дэ-зэ! Пэ-дэ-зэ!» – бывало, кричали мы, катаясь по полу приходского зала, колошматя друг друга изо всех сил и заворачивая наших жертв и себя, словно толстые белые мумии, в бесконечные рулоны из бинтов.
– Вы помазали йодом? – спросила я, совершенно точно зная, что нет. Предательских красновато-коричневых следов от этой тинктуры нигде не было видно.
– Да, – солгал он, и я впервые заметила в мусорном контейнере испачканные кровью повязки, которые он только что снял.
– Так любезно с вашей стороны помогать передвигать реквизит, – мимоходом заметила я. – Не думаю, что многие режиссеры поступают так же.
– С тех пор как пострадал Макналти, нам приходится нелегко, – сказал он. – Делаем что можем.
– Ммм, – протянула я, стараясь звучать сочувственно и надеясь, что он расскажет что-нибудь еще.
Но мысленно я уже мчалась по коридорам Бук-шоу, вверх по лестнице, обратно в Голубую спальню, обратно к телу Филлис Уиверн, обратно к ее ногтям…
Удивительно чистым. Под ними не было остатков содранной кожи, следов крови (хотя ее алый лак для ногтей мог скрыть следы).
Я внезапно осознала, что глаза Вэла Лампмана неотрывно смотрят в мои, намеренно гипнотически, словно у кота, загнавшего мышь в угол. Если бы у него был хвост, он бы им помахивал.
Он читает мои мысли. Я уверена.
Я постаралась не думать о том, что полиция могла уже извлечь остатки улик из-под ногтей Филлис Уиверн; пыталась не думать о том, что, кто бы ни убил ее, он потратил время на то, чтобы переодеть ее, накрасить ногти и в процессе этого избавиться от любых следов до нашего прихода, вычистить остатки тканей, которые могли там остаться.
Я постаралась не думать – не думать, – но тщетно.
Его глаза впивались в мои. Наверняка он о чем-то догадался.
– Мне надо идти, – внезапно сказала я. – Я обещала помочь викарию с…
Хотя я чувствовала, как мое сердце колотится и гонит кровь к лицу, я никак не могла придумать, чем завершить мою ложь.
– …кое с чем, – слабо добавила я.
Я уже открыла дверь и ступила одной ногой в коридор, когда он схватил меня за руку.
– Погоди, – произнес он.
Краем глаза я заметила, что Доггер входит в свою комнату.
– Все в порядке, Доггер, – сказала я. – Я просто показывала мистеру Лампману, где туалет.
Лампман ослабил хватку, и я отступила назад.
Он стоял, неотрывно глядя на меня, бинты на его груди поднимались и опадали с каждым вдохом-выдохом.
Я закрыла дверь перед его лицом.
Доггер уже исчез. Старый добрый Доггер. Его воспитанность не позволяет ему вмешиваться, за исключением крайних случаев. Что ж, это не был крайний случай.
Или был? Позже я поговорю с Доггером, когда у меня будет время все обдумать. Тем не менее время поджимает.
Неужели я разоблачила убийцу Филлис Уиверн? Что ж, возможно, а может, и нет.
Маловероятно, чтобы кто-то такой с виду мирный, как Вэл Лампман, задушил собственную мать, переодел ее и загримировал, чтобы она выглядела наилучшим образом, когда ее тело обнаружат.
А эти царапины на его руках и груди? Может, он просто подрался с Латшоу, угрюмым начальником съемочной группы?
Без сомнения, мне надо поговорить с Доггером.
Да, так и будет, попозже мы усядемся за кипящим чайником и чашками для чая, и я пробегусь по своим наблюдениям и умозаключениям, и Доггер будет восхищаться моими успехами.
