– Так что там насчет настоящей Мэри Джейн Келли?
– Иногда называла себя Мари Жаннетт Келли, – отозвалась Элизабет. – Она хвасталась тем, что в прошлом году один богатый клиент возил ее в Париж.
Услышав это, Ирен нахмурилась. Слово «Париж», употребленное в любой связи с делом Джека-потрошителя, действовало на нее похлеще красной тряпки на быка.
– Ее первый муж погиб при взрыве на чугунолитейном заводе, – продолжала тем временем Элизабет. – Мужчина, с которым она сожительствовала в Уайтчепеле, Джозеф Барнетт, не хотел, чтобы она занималась проституцией, но они задолжали тридцать шиллингов за однокомнатную лачугу, которую снимали в Миллерс-корт, а он при этом не работал. Что еще ей оставалось делать?
Мари Жаннетт, она же Мэри Джейн, была хорошенькой женщиной двадцати пяти лет, блондинкой с голубыми глазами. – Голос Элизабет снова дрогнул, словно она могла видеть жертву своим мысленным взором и ее молодость тронула американку. – Стройная девушка, ростом в пять футов и семь дюймов, она была выше большинства мужчин, подозреваемых в убийствах, за исключением одного высокого джентльмена, которого видели в компании Лиз Страйд.
Двое слышали в четыре утра крики: «Убивают!» – оттуда, где находилась ее комната, но при этом несколько свидетелей видели ее между восемью и десятью часами следующего утра. Агент арендодателя пришел за просроченным платежом в десять сорок пять утра, заглянул в окно комнатки и с воплями убежал, в ужасе от того, что он впоследствии описал как «дело рук не человека, но самого дьявола».
Мэри Джейн Келли освежевали, изувечили, выпотрошили и расчленили, – закончила Элизабет.
Мы все замолчали на некоторое время, представляя себе крошечную комнатку, забрызганную кровью и ошметками внутренностей.
– Они не страдали, – прервала молчание Ирен. – Хоть это нам известно.
Элизабет побледнела и вдруг разразилась страстной речью:
– Да разве может кто-нибудь понять, как страдали эти женщины, даже до Джека-потрошителя? Все, чего они хотели, – заработать пару пенсов, чтобы было где провести ночь. «Колыбельки», вот как они их называли, – отвратительные грязные койки, стоящие рядами в дешевых ночлежках. Большинство из этих женщин овдовели, или были вышвырнуты из дома мужьями, или же сами сбежали от постоянных побоев. Они не заслужили того, чтобы их последним клиентом оказался убийца.
Я молчала, вспоминая короткие, но полные отчаяния часы, когда я сама лишилась крова после несправедливого увольнения из лондонского универмага много лет назад. Если бы мне не повстречалась Ирен… вернее, если бы Ирен не увидела моего бедственного положения и не спасла меня… И все-таки мысль о том, что жертвы продавали себя, была мне противна.
– Клиентом! – повторила я с презрением. – Вы так говорите, будто эти несчастные занимались почтенным делом.
– Почтенным – нет, – ответила Элизабет, – но неизбежным, учитывая их жизненные обстоятельства. Дерзкий Джеки не имел права «охотиться на шлюх», если это действительно он написал те записки, опубликованные в газетах[59]. Чем он был лучше своих жертв?
– А почему вы считаете, – перебила Ирен, – что Потрошитель не был автором тех писем?
– Потому что иное бессмысленно, – твердо сказала Элизабет. – В газеты вечно пишут всякие выскочки, чтобы взять на себя ответственность то за одно, то за другое. Во всяком случае в Штатах. – Она быстро заморгала и снова уставилась в свои записи.
– Интересное наблюдение, – произнесла примадонна, – потому как если письма являются подделками, значит, б́ольшая часть того, что мы знаем о Джеке-потрошителе, – неправда. – Она откинулась назад и посмотрела на нас, словно гувернантка на своих учениц. – Итак, давайте обобщим все, что было прочитано вами об убийце.
Мы с Элизабет обе начали говорить одновременно, запнулись, посмотрели друг на друга и снова заговорили вместе.
Наконец порядок восторжествовал, и я начала перечислять наши совместные выводы.
Незадолго до полудня в дверь постучали.
Я в недоумении вздрогнула: кто мог знать о нашем нахождении в этой гостинице? Разве что тот господин с Бейкер-стрит…
Пока я представляла себе худшее, Ирен поднялась, чтобы открыть дверь.
На пороге стоял курносый мальчишка-посыльный в короткой курточке и берете и, улыбаясь во весь рот, протягивал записку.
– Он сейчас поднимется, – протянул он на таком примитивном французском, что даже я поняла его.
Ирен достала монетницу из кармана юбки и положила блестящий кругляшок в не слишком чистую открытую ладонь паренька.
– Ты хорошо поработал. И быстро, – похвалила она его, перед тем как закрыть дверь.
По крайней мере, отметила я про себя, посыльный мелковат, чтобы оказаться переодетым Шерлоком Холмсом.
– Кто сейчас поднимется? – спросила я, пока Ирен, удовлетворенно кивая, читала содержимое записки.
– Брэм Стокер.
Я замолчала. Когда-то это имя и этот человек воплощали в себе все то, что заслуживало доверия и восхищения в ветреном мире актеров, художников и писателей, где вращалась Ирен в пору ее первых лет в Лондоне, еще до того как ее карьера оперной певицы начала набирать обороты. Теперь же я думала о нем с разочарованием и горечью.
Подруга моментально заметила мою реакцию и принялась спорить:
– Ну с кем еще я могу посоветоваться насчет оперы о женах Генриха Восьмого, если не с непревзойденным импресарио Генри Ирвинга, который, в свою очередь, является непревзойденным английским актером нашего времени? Нам повезло, что Брэм наш старинный знакомый, Нелл.
Я ничего не ответила.
Примадонна взглянула на Элизабет:
– У вас есть записи и воспоминания, а еще вам надлежит достать сохраненные Нелл выпуски прошлогодних лондонских газет из сундуков, которые мы вчера привезли с собой из Нёйи: материала для изучения хватает. Отнесите все бумаги в мою комнату. Если хотите, можете остаться и встретиться с мистером Стокером, но мне необходимо обсудить с ним кое-какие театральные дела, и было бы лучше, если бы нам никто не мешал.
– Все в порядке, – ответила Элизабет, – я не против удалиться. Мистер Стокер часто бывает в Америке, когда мистер Ирвинг приезжает туда с гастролями, так что я много читала о нем. Кроме того, я обожаю иллюстрированные газеты, где пишут о преступлениях. Всегда такие сногсшибательные и полны сногсшибательного вранья. Как будто читаешь грошовый бульварный романчик.
И девушка принялась энергично переносить стопки листов в спальню примадонны.
– Ирен, – начала я, когда Элизабет закрыла за собой дверь, – мне очень не хотелось бы снова видеться с мистером Стокером. Только представь, насколько неловкой для нас обоих была прошлая встреча в доме свиданий.
– Именно поэтому новая встреча с ним должна стать очень информативной, Нелл. Ты же не думаешь, в самом деле, будто я собираюсь просить его совета в театральных вопросах, хотя он и является лучшим экспертом в этой области? Я намерена узнать, как и почему он оказался в месте, где произошло убийство.
– А я не намерена! У него есть молодая жена, одна из трех самых красивых женщин Лондона, если верить этому карикатуристу из «Панча»[60], Джоржу Дюмюрье, а также премилый сын, всего семи или восьми лет. Не представляю себе, чт́о человек с такой прекрасной репутацией и чудесной семьей мог делать в подобном заведении!
– Да брось, очень даже хорошо представляешь, именно поэтому ты так расстроена. Но подумай: мы находились в том доме по вполне невинным причинам. Возможно, аналогичные причины были и у Брэма?
– Очень надеюсь, но боюсь, что это не так.
Ирен кивнула, соглашаясь:
– Ты начинаешь понимать, как устроен мир. Он частенько разочаровывает.
– Большего разочарования, чем недавние события, я в жизни не припомню. Мне говорили, что люди по натуре своей аморальны. И вдруг я обнаруживаю, что моя лучшая подруга посчитала целесообразным прослыть аморальной! Получается, если ты хороший человек, живущий в плохом мире, необходимо притворяться плохим – для того лишь, чтобы сохранить то хорошее, что в тебе есть! Это безумие!
У Ирен хватило совести немного смутиться.
– Мы живем в обществе, Нелл, а общество часто бывает лицемерным. Богатство и власть развращают.
– Брэм Стокер не богат и не обладает особой властью, – возразила я. – К тому же… он всегда мне нравился.
Подруга пересела на стул рядом с моим и обняла меня за плечи:
– И пусть нравится и дальше, Нелл! В конце концов, Брэм – один из самых симпатичных мужчин в Лондоне и, осмелюсь предположить, в Париже тоже! Вспомни, что говорится в Завете: «Не судите, да не судимы будете».
Услышать слова Писания из уст Ирен было столь же странно, как если бы их цитировал наш кот Люцифер. Я засмеялась, хотя голос все еще дрожал от недавнего негодования.
