Эрик Вальц - Тайна древнего замка

Он бросил свою любовь в грязь. Это было чудовищно. А ведь любовь – это светлое и чистое чувство. Как можно изнасиловать кого-то по любви? Как можно называть это чувство любовью? Кто этот мужчина, стоящий передо мной на коленях? Жестокое дитя, знающее лишь войну и привносящее ее даже в любовь? Одинокий мужчина, который не мог жить без войны? Или просто человек, такой же, как и все, запутавшийся в паутине вражды и раздора?

Вести войну ради мира, строить счастье на гóре, насиловать по любви. Есть одно – есть и другое. Действительно ли Бальдур так уж отличался от меня? От нас? От тебя, читающего мое послание на стенах этого замка?

Бальдур протянул мне черные перья, еще теплые от погасшей ныне жизни, а я смотрела на кровь на его руке и растроганно думала о том, что жест этот исполнен любви, но в то же время и зловещего предзнаменования: Бальдур не знал, да и не мог знать, что у меня на родине черные перья имеют особое значение. Черное перо – это повеление убить кого-то.

Он передал мне три пера.

Одной рукой я приняла его черный подарок, вторая же готова была метнуться вперед и нанести удар. Но мое стремление к жизни победило. Смерть Бальдура привела бы и к моей погибели. Бежать не имело смысла. Оказаться зимой в чужом краю, не зная дороги домой и оторвавшись от преследования всего на день… Это не лучшие условия для побега. Но к чему эти перья? Совпадение? Или боги хотели передать мне знак, использовав для этого ничего не подозревавшего Бальдура? Убей трех человек, и ты будешь свободна? Графа и графиню, которые хотят моей смерти? Немую старуху, ненавидящую меня и мой народ? Элисию, которая добра ко мне, но не отпустит меня, ведь я ее единственная подруга и мне суждено стать кормилицей ее ребенка? Бальдура, которого мне в одно мгновение хочется зарезать, а в другое – простить? Или еще кого-то, о ком я даже не подозреваю? Или эти перья означают, что должно умереть три человека, прежде чем я обрету свободу? Может быть, я неверно толкую знамение богов? Имеют ли они вообще отношение к этому? Или все это лишь выдумки? Возможно, я схожу с ума, как графиня, которая вот уже несколько недель только и делает, что плачет и кричит? Схожу с ума, как Бальдур, влюбленный насильник? Схожу с ума, как Элисия, заблудившаяся в мире своих страхов?

Мне не место в этом замке, но я стала его частью. Я больше не способна отличать безумие от разума и добро от зла.

Прошло около трех месяцев с тех пор, как я писала в последний раз. Это было еще до отъезда Мальвина. В замке было холодно, я чувствовала себя такой одинокой. Хотя я и жила в своем доме, у себя на родине, мне казалось, что я попала в изгнание.

Бильгильдис по приказу Эстульфа уехала куда-то вместе с Раймундом. Эстульф сказал, что каким-то его родственникам якобы нужна помощь, но я-то знаю, что он отослал мою служанку только для того, чтобы доставить мне неприятности. Мало ему того, что мой Бальдур, точно жалкий батрак, живет на сеновале, а я провожу те дни, когда под сердцем моим растет дитя, в своей комнате, будто жалкая приживалка. Нет, ему еще нужно было лишить меня той женщины, которая не отвернулась от меня. В январе, когда моя мать родила ребенка, Эстульф забрал у меня и моих трех «Ф». Да, моя мать родила. Десятимесячного. Мальчик маленький и слабый, он выглядит недоношенным, а не переношенным. Судя по тому, что мне рассказали, роды проходили очень тяжело и длились два дня. Я поставила в часовне перед Богородицей свечку, а когда все закончилось, отправила к матери Фернгильду, чтобы передать ей мои искренние поздравления. В результате Фернгильда тут же стала кормилицей младенца, а на следующий день у меня забрали Фриду и Франку, мол, нужно же кому-то присматривать за моей ослабевшей после родов матерью. По словам Эстульфа, Фрида и Франка лучше всего подходят для этого. Беспокоясь о здоровье матери, я не стала возражать и осталась без служанок. Эстульф предложил мне замену, но я отказалась. Все остальные девицы в замке – просто дурочки, которые ни волосы заплести не могут, ни платье в порядок привести. Они скорее навредили бы мне, чем помогли. Воткнули бы мне шпильку в ухо, а не в косу. К тому же они стали бы доносить Эстульфу обо всем, что я делаю.

Он повсюду. Я знаю, никто не верит мне, но Эстульф охотится за мной. Правда, теперь он изменил свои методы. Он больше не пытается убить меня, потому что нашел другой, более действенный способ свести меня со свету.

В последнее время из моей комнаты пропадают всякие вещи. Вот они еще здесь, а на следующий день их уже нет. Точно так же полгода назад из моих покоев пропал кинжал, которым убили папу. Ночью эти вещи забрать не могли, потому что я всегда запираю дверь на засов, но вот днем я иногда выхожу – на кухню, на крепостную стену, к Бальдуру на сеновал, к моим лошадям на конюшню. В это время любой мог бы проникнуть в мою комнату. Стражникам, которые стоят у моей двери, я не доверяю. Кто платит, тот и музыку заказывает. Я не знаю, сами ли они воруют мои вещи или просто отворачиваются, когда кто-то из слуг Эстульфа роется в моей комнате. Пропал шлем моего отца, который я забрала из потайной комнаты. Пропали подаренные мне отцом на семилетие четки – он сам смастерил их для меня. Пропали мои перья. Пропало драгоценное кольцо короля – я позабыла надеть его с утра. То, что пропадают столь разные предметы, может означать лишь одно – Эстульф хочет досадить мне. Он хочет свести меня с ума или выгнать из замка. И сегодня он продвинулся в своих намерениях. Пропала… я едва отваживаюсь написать это… шкатулка с моими записями. Она была спрятана в двойном дне одного из сундуков, спрятана и заперта, а ключ я всегда ношу с собой, но как маленькая шкатулка может противостоять бургграфу? Эстульф взломал ее быстрее, чем я чихнула бы.

Я хотела перечитать то, что написала о себе и Мальвине, мне нужно было что-то, что порадовало бы меня. И я обнаружила, что шкатулка пропала.

Я этого не понимаю. Никто не знал о моем тайнике. Разве что одна из трех моих «Ф» могла бы когда-то заметить двойное дно в сундуке. Да, а теперь все три «Ф» служат моей матери и Эстульфу… Это ужасно. Если мои опасения верны, то все, что я написала за последние месяцы после смерти моего отца, попало в руки этому тирану. Он знает о моих разговорах с Бальдуром, о моих тайных чувствах, о моих переживаниях, мечтах, воспоминаниях. Он знает, что я думаю о моем муже, о моей матери. Он знает о Мальвине и обо мне. Он знает, что Мальвин – отец моего еще не рожденного ребенка. Он знает. И он в любой момент может применить эти знания против меня. И против Мальвина. Возможно, он уже отослал письма герцогу в качестве доказательства моего прелюбодеяния и греховных действий Мальвина. Или ему достаточно знать, что я знаю? Знать, что я знаю, что он может это сделать? Да, это вполне в его характере. Возможность шантажировать меня. Как это подло! Так он избавится от меня, не испачкав рук. Он не прольет мою кровь и при этом получит то, что хочет. Я вынуждена буду отказаться от всех моих притязаний. Так он думает. А мать ведет себя как всегда. Делает вид, что ни о чем не знает.

Я отправилась к Бальдуру на сеновал. Это далось мне нелегко.

– Эстульф завладел тем, что может очень навредить нам, – призналась я.

Бальдур невозмутимо лежал на сене, выстругивая очередную стрелу. Когда мой супруг не гуляет по зимнему лесу, он вот уже несколько месяцев только тем и занимается, что целыми днями выстругивает стрелы. Их уже достаточно для того, чтобы вооружить целую армию. Вот только, к сожалению, у Бальдура нет ни металлических наконечников для стрел, ни солдат.

– Ты не услышал, что я сказала? – нетерпеливо переспросила я.

– Я же не глухой.

– Речь идет о… бумагах. О… записях. Я изливала на бумагу мою ярость, печаль и тоску, я винила тех, кто против нас, понимаешь?

– Я же не тупой.

– Раз ты не глухой и не тупой, то сейчас самое время для того, чтобы ты поговорил со мной.

– Ты хочешь поговорить со мной? Это что-то новое. Ну хорошо, что там с этими потерявшимися бумагами?

– Потерявшимися… Ты так говоришь, будто я сама положила их куда-то и забыла. Их украли. Их украл Эстульф… по крайней мере, я не знаю, кому еще это могло понадобиться. При помощи этих записей он сможет шантажировать меня, а значит, и тебя.

– Ты была настолько неосторожна, что записывала туда что-то щекотливое?

– Именно по этой причине люди и делают подобные записи. Если бы речь шла не о чем-то щекотливом, то я могла бы поговорить об этом с кем угодно, хоть с прачками.

– Ты могла бы хранить тайну в себе.

– Я не собираюсь спорить об этом с человеком, который считает умение писать чем-то вроде болезни, от которой целители еще не нашли снадобья.

– И кто теперь не дает нам спокойно говорить, ты или я?

Три месяца, проведенные на сеновале, превратили Бальдура в философа – насколько это возможно, конечно. Он был никому не нужен, как эти его стрелы без наконечников, и поэтому погрузился в раздумья. Мой муж стал спокойнее и перестал колоть орехи голыми руками.