Но сейчас, лежа в темноте без сна (Кэрол мирно посапывала в его объятиях), Цинк с беспокойством размышлял о том, что не почувствовал ничего иного. Сколько у него в жизни было связей на одну или две ночи? Пятьдесят? Сто? Двести? Да какая разница? Это развлечение для молодых, а он уже не молод. Важно другое: после такой любви без любви он чувствовал опустошенность.
В молодые годы Цинка сильнее всего пленяло в женщинах (он полагал, что это имеет и обратный ход) то, как сложно угадать по внешнему облику, чего следует ждать в постели. Одна из самых скверных любовниц Цинка вне его объятий бурлила энергией, точно ядерный реактор. А заводя роман с одной из лучших своих женщин, с виду — типичным синим чулком, Чандлер искренне полагал, будто делает бедняжке большое одолжение.
Может быть, он не хочет уравнять секс и любовь оттого, что его молодость пришлась на шестидесятые? Почему он чувствует себя беженцем, затерянным в мертвой морали прошлого? Он и здесь ощущал себя сторонним наблюдателем. Чужаком. Там, где дело касается эротической сферы, не следует держать дистанцию.
Цинка все чаще пугали предметы его размышлений. Ведь легче легкого растерять все лучшее, что в тебе есть…
Он лежал в темноте рядом с Кэрол, свернувшейся калачиком, и гадал, что чувствует она. Может быть, то же самое? Тейт, днем такая независимая, уверенная в себе, сдержанная, сейчас, во сне, льнула к нему. Два незнакомца ищут убежища от ветра, гуляющего между мирами…
«Такая чудесная женщина, — думал Цинк. — Почему ты ничего не чувствуешь?»
Снаружи над замерзшим прудом скорбно стенала вьюга.
Англия. Лондон
3: 16
Хилари Ренд была в ярости. Ее правая рука сжималась и разжималась, костяшки пальцев побелели.
Накануне во второй половине дня было обнаружено обезглавленное тело детектив-инспектора Дерика Хона. Его обнаженный труп был распростерт на залитой кровью постели, на полу валялась гильотина. В сердце мертвого Хона рука убийцы вонзила косу, пришпилив к груди жертвы записку: «Ле-грасс, берегись звезд!» Ярд перевернул вверх дном всю квартиру, но голова Хона исчезла.
А теперь это.
Больница неподалеку от Кингс-Кросс была маленькая, старая, без вывески. За окнами, забранными снаружи решетками, горели огоньки северного Лондона. Ренд стояла в душной комнате на третьем этаже и смотрела на труп зарубленной топориком медсестры. Зрелище не для слабонервных: из расколотого черепа торчало орудие убийства.
К Ренд подошли главная медсестра и женщина-констебль.
— Мы обыскали все здание. Их нет, — доложила констебль.
— Что-нибудь пропало или не на месте?
— Дверь в котельную — ее обычно держат на замке — взломана. Мы нашли в коридоре их ботинок.
— С какой стороны взломали дверь?
— Изнутри.
— Из котельной есть другой выход?
— Да. В старый туннель-бомбоубежище.
— Этот туннель соединяется с канализацией?
— Да, — ответила главная медсестра.
«Как он это делает? — задумалась Ренд. — Под землей в ключевых точках установлено больше сотни камер и детекторов света, но не поступило ни одного сигнала. В том числе и от трех устройств, расположенных вблизи больницы. Что же это за дьявол? Человек-невидимка?»
— Обследуйте каждый дюйм туннелей под прилегающими улицами, — приказала Ренд и повернулась к главной медсестре: — Они сами могли это сделать?
— Господь с вами, детектив! Конечно, нет, — ответила та.
— А выжить без медицинского ухода они могут?
— Едва ли, — покачала головой сестра. — Коэффициент интеллектуального развития у них около восьмидесяти пяти. А уж искалечены они…
— Почему их не разделили? — спросила Ренд.
— Это нельзя сделать хирургическим путем: слишком много общих органов.
— У вас есть фотография?
— Да, — ответила сестра. Она открыла папку, которую держала в руках, и протянула Хилари снимок.
«Скажите на милость, что здесь происходит? — подумала Хилари. — Зачем было их похищать? Это же сценарий фильма ужасов!»
Она смотрела на фотографию, и ее сердце сжималось от жалости: сиамские близнецы, сросшиеся боками. Непомерно большие головы и тусклые пустые глаза. У одной близняшки две ноги и нет рук. Зато другой достались четыре неестественно вывернутые руки. Каждая заканчивалась пятью скрюченными пальцами.
3: 22
Дверь-зеркало заскрипела, открываясь: Вурдалак вернулся из канализации.
Он прошел в глубь подвала и остановился, выискивая на самодельном коллаже на стене за телевизором нужную картинку.
Камера запечатлела цирковых уродов: безрукого и безногого Рэндиана, бородатую женщину Ольгу, Пита — живой скелет, Джозефа-Джозефину — полумужчину, полуженщину, сиамских близнецов Фиалку и Маргаритку и четырех лилипутов — Шлитци, Зипа, Пипа и Дженни-Ли.
Это был кадр из фильма «Уроды», снятого Тодом Браунингом в 1932 году.
«Тебе каюк, Ренд», — подумал Вурдалак.
MOTLEY CREW (ПЕСТРАЯ КОМПАНИЯ)
Провиденс. Род-Айленд
5: 15
Цинку Чандлеру отчаянно хотелось курить. Во-первых, дым заглушил бы мерзкий вкус во рту (зубная щетка Цинка по-прежнему лежала в сумке, а сумка — в брошенной ими на дороге машине). Во-вторых, он не знал, куда девать руку, не занятую чашкой с кофе. И в-третьих, и последних, поскольку до завтрака они с Кэрол опять занимались любовью, в голове у него засела дурацкая шутка времен ранней молодости: «Ты опосля того дымишь?» — «Не знаю, не смотрел». «Брошу, когда закончится расследование», — пообещал он себе. Увы, это было типичное для курильщика оправдание собственного слабоволия.
Ресторанчик с видом на пруд — заведение типа «У мамочки-папочки» — притулился под боком у мотеля. За ночь снега навалило на два с половиной фута. Небо по-прежнему затягивали тучи, но в заплатанном облачном пологе то и дело возникали прорехи, откуда било слепящее солнце, заставляя снежные кристаллики на земле взрываться бело-голубыми сверхновыми.
— Я не в претензии, — нарушила молчание Кэрол Тейт. Она глядела в окно. На другом берегу пруда четверо тепло укутанных ребятишек катались с горки. За санями с лаем бежала собака.
— Я тоже, — ответил Цинк.
— Тогда чем займемся вместо взаимных попреков?
— Выследим Розанну Кийт, если это возможно. И поговорим с Рональдом Флетчером.
Они заказали крестьянский завтрак: сосиски, бекон, по два яйца-пашот и маленькую горку оладий. Пока они ели, на дерево за окном села сойка и выщипнула кусочек жира из вывешенного на мороз пластикового пакета.
— Что еще известно о Розанне? — спросил Чандлер.
— Всякого понемножку. Она очень похожа на свою мать, и отец души в ней не чаял, просто молился на нее. До восемнадцати лет Розанна жила в поместье, потом уехала в Европу учиться живописи. Кажется, в Париже. Говорят, она росла очень избалованной, распущенной, сумасбродкой, купалась в деньгах и устраивала сногсшибательные вечеринки. Чтобы войти в ее круг, нужно было ко всему относиться наплевательски. Как-то раз она устроила вечеринку, где одна из парочек занималась любовью, и никто, в том числе и сами участники, не знал, кто с кем развлекался.
— Это как же?
— Подробностей я не знаю.
— Что случилось с ее отцом, Енохом Кийтом?
— В пятьдесят пятом умерла от рака его жена, и у него произошел нервный срыв. Все, с кем я говорила, в один голос твердили, что Кийт так и не оправился от него. Он профинансировал несколько постановок, но все они провалились. Тогда он заперся в имении и все больше замыкался, тоскуя о любимой жене. Год назад, летом, он умер.
— Как?
— Утонул. Упал возле бассейна, когда рядом никого не было, ударился головой о бетон и соскользнул в воду. Ходил старик с трудом, опираясь на трость. В медицинском заключении говорится, что смерть наступила от несчастного случая. В тот день слуги были выходные, и тело обнаружили только поздно вечером.
