– Доброе утро, миссис Мейер, – поздоровался Хэмблдон и поцеловал ее пальцы с тем же легким жестом, который часто использовал на сцене.
– Доброе утро, мистер Хэмблдон.
Оба разговаривали неестественно веселым ироничным тоном, к которому актеры часто прибегают в повседневной жизни.
Каролин снова повернулась к зеркалу:
– Я ужасно выгляжу, Хейли. Старею с каждым днем.
– Я так не думаю.
– Неужели? А мне кажется, думаете. Наверняка говорите себе: скоро она станет слишком стара, чтобы играть того-то и того-то.
– Ничего подобного. Я люблю вас. Для меня вы не меняетесь.
– Как мило! Спасибо! И все-таки мы стареем.
– Господи, тогда почему вы не хотите воспользоваться хотя бы тем, что нам осталось? Кэрол, разве вы не любите меня?
– Ну вот, еще одна атака. Хватит.
Каролин встала, надела красную шляпу и взглянула на него из-под полей с комическим упреком.
– Идемте, – сказала она.
Он пожал плечами и открыл ей дверь. Они вышли и не спеша отправились по коридору – красивая пара с легкими изящными движениями, отточенными многолетней практикой. В каждое свое действие, даже самое рутинное, артисты вкладывают тот бессознательный профессионализм, который многим кажется неправдоподобным. Возможно, в случае с молодыми актерами это и правда удивительно, но у людей более зрелых – просто привычка. Артисты действительно «всегда играют», хотя и не в том смысле, который подразумевают их критики.
Каролин и Хэмблдон спустились в лифте и вышли через вестибюль на улицу. Здесь они столкнулись с инспектором Аллейном, который тоже остановился в «Миддлтоне».
– Здравствуйте! – воскликнула Каролин. – Вы успели куда-то сходить? Ранняя пташка.
– Я ездил на трамвае вон на те холмы. Оказалось, город внезапно обрывается буквально в милях четырех отсюда, а дальше – зеленая травка, редкие кустики и замечательные виды.
– Звучит мило, – без особого восторга отозвалась Каролин.
– Не просто мило, – возразил Аллейн. – Это действительно волнует. Как себя чувствует ваш супруг?
– Все еще расстроен, бедняга. И синяк во всю спину, как и говорил. Похоже, это действительно был футболист. Вы придете на сегодняшний спектакль?
– Я бы с удовольствием, но у меня нет билета.
– Что за глупости. Альфи-Пух все устроит. Хейли, дорогой, напомните, чтобы я с ним поговорила.
– Нам пора, – вставил Хэмблдон. – Надо торопиться, Кэрол.
– Работа, вечно работа. – В голосе Каролин неожиданно послышались трагические нотки. – До свидания, мистер Аллейн. Заходите ко мне в гримерную после спектакля.
– И в мою, – добавил Хэмблдон. – Хочу послушать, что вы скажете о представлении. До свидания.
– Большое спасибо. Всего доброго, – попрощался Аллейн.
– Приятный человек, – заметила Каролин, когда они отошли подальше.
– Не спорю. Кэрол, вы должны меня выслушать. Умоляю вас. Сколько уже лет я преданно вас люблю – пять?
– Немного больше, милый. Пожалуй, шесть. Все началось, когда мы играли «Работягу» в «Критерионе». Вы помните…
– Отлично помню. Да, шесть лет. Вы говорили, что любите меня, что я вам не безразличен…
– Нам обязательно выяснять отношения сейчас? – перебила Каролин. – Пух говорил, что театр в конце этой улицы. Эй, осторожней!
Она вскрикнула. Хэмблдон подхватил ее под локоть и поспешил увести с оживленного перекрестка.
– Как только придем, я зайду к вам в гримерку, – пообещал Хэмблдон, – и мы закончим разговор.
– Все лучше, чем посреди улицы, – согласилась Каролин. – Как говорит мой бедный Пух, публичность бывает плохая и хорошая.
– Ради бога, – процедил Хэмблдон сквозь зубы, – перестаньте говорить мне о своем муже.
Они еще не успели дойти до театра, когда в отель «Миддлтон» заглянул Кортни Бродхед и спросил мистера Гордона Палмера. Его направили в номер мистера Палмера, где он нашел своего приятеля лежавшим в кровати и имевшим довольно бледный вид. Джеффри Уэстон, его кузен и ментор, устроился в кресле у окна, а мистер Френсис Ливерсидж растянулся поперек кровати и курил сигарету. Судя по всему, он тоже решил проведать Гордона и убедиться, что у него все в порядке.
«Детеныш», как Хэмблдон прозвал Гордона Палмера, был семнадцатилетним юнцом, очень изощренным в некоторых вопросах, но абсолютно ограниченным во всем остальном. Он не обладал ни той обаятельной неловкостью, которая свойственна юности, ни ее живостью: место энергии заменяла в нем вертлявость, а честолюбия – ненасытность. Внешне он выглядел довольно привлекательно, хотя в нем чувствовалось что-то подпорченное и пошловатое. То обстоятельство, что он крепко привязался к комедийной труппе Каролин Дэйкрес, и в еще большей степени к самой Каролин Дэйкрес, было вполне в его характере. Гордона совершенно не смущало, что Каролин не обращала на него ни малейшего внимания. Зато Ливерсидж и Валери были от юноши в восторге.
– Курт, привет, дружище, – поздоровался Гордон. – Ты со мной сейчас помягче, ладно? А то развалюсь на мелкие кусочки. Вчера в поезде пришлось общаться черт знает с кем. Господи, ну и ночка! Мы играли в покер до… до какого времени, Джеффри?
– До чертовски позднего, – холодно ответил Уэстон. – Ты глупец.
– Он думает, что должен говорить со мной в таком тоне, – объяснил Гордон. – И у него неплохо получается. Какие новости, Курт?
– Я пришел отдать карточный долг, – ответил Кортни.
Он достал свой бумажник и вынул из него несколько банкнот.
– Твои деньги тоже здесь, – добавил Бродхед, невесело рассмеявшись. – Возьми, пока можешь.
– А, ну и отлично, – беспечно отозвался Гордон. – Я уж и забыл.
Ливерсидж просунул голову в дверь офиса. Он должен был появиться только во втором акте и теперь болтался без дела, пока Гаскойн прорабатывал сцену с Валери Гэйнс, Акройдом и Хэмблдоном. Мистер Мейер в одиночестве сидел за своим столом.
– Доброе утро, сэр, – поздоровался Ливерсидж.
– Доброе утро, мистер Ливерсидж, – ответил Мейер, развернувшись в кресле и удивленно уставившись на первого инженю. – Хотите со мной поговорить?
– Я услышал про то, что с вами приключилось в поезде, зашел узнать, как вы себя чувствуете. Ужасная история. Просто нет слов.
– Да уж, – сухо отозвался Мейер. – Большое спасибо.
Ливерсидж небрежно переступил порог комнаты.
– А бедняжка Вэл! Она потеряла все свои деньги. Что за несчастная ночь!
– Пожалуй, – буркнул мистер Мейер.
– Отличный отель этот «Миддлтон», не правда ли, сэр?
– Да уж, – повторил мистер Мейер.
Повисла неловкая пауза.
– Вижу, вы при деньгах, – добавил вдруг мистер Мейер.
Ливерсидж звонко рассмеялся:
– О, я кое-что скопил. В последний раз мы неплохо заработали, правда? И сегодня утром привалило счастье. – Он искоса взглянул на Мейера. – Кортни заплатил карточный долг. Вот уж не ожидал. Вчера он чуть волосы на себе не рвал.
– Закройте дверь, – бросил мистер Мейер. – Мне надо с вами поговорить.
Каролин и Хэмблдон стояли в гримерной в свете неяркой лампы. Большая часть вещей была уже разобрана, баночки с театральным гримом лежали на своих местах. Комната казалась мрачной и серой, как погреб, а в воздухе сильно пахло косметикой. Хэмблдон включил верхний свет, и сразу стало уютней и теплей.
– Выслушайте меня, – попросил он.
Каролин села на один из сундуков с вещами и взглянула на него. Он перевел дух.
– Вы любите меня больше, чем кого-либо другого. Альфред не в счет. Зачем вы вышли за него замуж, наверное, не знает и сам господь бог, а вы и подавно. Я не предлагаю вам стать тайными любовниками, тем более что об этом сразу все узнают. Такое положение неприемлемо для нас обоих. Я прошу вас уехать со мной после гастролей и развестись с Альфредом. Или просто расскажите ему о наших отношениях, и пусть он сам все устроит так, как ему удобно.
– Милый, мы уже сто раз это обсуждали.
– Знаю, но я дошел до точки. Я не могу видеть вас каждый день, работать вместе и чувствовать, что вы обращаетесь со мной как… как с чем-то средним между школьником и ручным щенком. Мне сорок девять, Кэрол, и… я схожу с ума. Почему бы не сделать это ради нас обоих?
– Потому что я католичка.
– Вы плохая католичка. Иногда мне кажется, что вам совершенно плевать на религию. Когда вы в последний раз ходили в церковь, чтобы исповедаться и тому подобное? Сто лет назад. Так зачем за это держаться?
– Меня держит церковь. Где-то там, внутри. Я чувствую, что погрязла в грехе, милый, правда чувствую.
– Ну да, конечно. Грешите напропалую.
– Хейли!
Она рассмеялась – тем мягким грудным смехом, который, словно золотая нить, пронизывал сыгранные ею роли.
– Перестаньте! – воскликнул Хэмблдон. – Хватит!
– Простите, Хэйли. Я просто свинья. Милый мой, я вас обожаю, но не могу, просто не могу жить с вами во грехе. Жить во грехе. Жить во грехе-е, – повторила она нараспев.
