– Возможно. Я об этом не думала. Мы всегда зовем его Брэмом. Иной раз интересоваться такими вещами – все равно что спрашивать, почему «Пинк» заменяет «Элизабет» или почему Элизабет никому не говорит своей фамилии.
Я почувствовала, как краснею. Какими бы ни были эмоции – гнев, тревога, негодование, – я всегда в ответ краснела. Единственная эмоция, от которой я не заливалась краской, был стыд, потому что я никогда его не испытывала. Факт, который привел бы в изумление мисс Пенелопу Хаксли.
– Кокрейн, – сказала я резко.
– Ирландка, – задумчиво ответила Ирен. – Благословенная нация.
– Благословенная на то, чтобы миллионами умирать от голода не более чем сорок лет назад.
Она внимательно посмотрела на меня, словно я только что созналась в чем-то таком, что должна была хранить в секрете.
– Вам присуща тяга к справедливости, Элизабет Кокрейн, это очень необычное качество для обитательницы борделя.
Я еще сильнее покраснела, злясь, но не в силах ответить.
– Мне тоже присуща тяга к справедливости, – призналась она. – Это удивляет меня саму, но так и есть. Я потрясена, что лондонская полиция столь легко махнула рукой на Джека-потрошителя, посчитав его мертвым. Если он жив, еще многие женщины умрут ужасной и бесполезной смертью.
– Вы ведь понимаете, полиция надеется, что эти убийства были последним жестом сумасшедшего.
– А вы думаете?..
– Я видела жестокую сторону жизни. В каждой стране есть много бесполезного страдания и слишком много тех, кто его причиняет. Подобные злодеяния – не редкость, и обычно они прекращаются так же просто и внезапно, как в Лондоне.
Ирен кивнула. На нашу прогулку она надела ансамбль а-ля амазонка, однако более практичный, чем красивый, но ограничивающий движения английский костюм для верховой езды.
Например, вместо длинного шлейфа, грациозно драпирующего дамское седло, на ней была юбка с расходящимися полами удобной для прогулок длины, доходившая до верха ботинок. Котелок надо лбом был задрапирован вуалью, которая крепилась к украшенной перьями кокарде. Кроме того, мне показалось, что Ирен специально подбирала юбку, жакет, обувь и шляпку так, чтобы они не сочетались друг с другом.
Глядя на ее одеяние, я с изумлением поняла, что своей неподражаемой парижской элегантностью оно в каком-то смысле напоминало наряд мисс Энни Оукли[86], Малютки Меткий Глаз, как прозвал ее вождь Сидящий Бык, которая выступала под своим вторым именем, а в действительности звалась мисс Фиби Моузи. Я улыбнулась. Женщины, выступавшие на сцене, редко используют свои настоящие имена, как Ирен Адлер.
Женщины-стрелки из шоу «Дикий Запад» купались в восхищении как среди труппы, так и за ее пределами. Моя спутница тонко присвоила их уважаемое положение, сымитировав их манеру одеваться.
Я задумалась о своем универсальном платье-пальто в клетку, аккуратном и практичном. Конечно, оно заслужило бы одобрение Нелл и пришлось бы ко двору на вытоптанной земле шоу «Дикий Запад» но, в отличие от меня Ирен Адлер Нортон неизменно будет выглядеть здесь своей среди чужих. Она приготовилась к этому походу, как актриса к спектаклю.
Мне оставалось лишь гадать, ждет нас мелодрама или трагедия. Или же просто выставка.
Купола, шпили, мансарды, заостренные крыши, пагоды и верхушки палаток сгрудились вокруг основания Эйфелевой башни, словно яркие цирковые фургоны вокруг ярко-красного центрального столба шатра, сотканного из пасмурного парижского неба.
Башня Гюстава Эйфеля поражала своей смелостью и была у всех на устах. Ее широкое изогнутое основание стояло, широко расставив ноги, над сливками французской архитектуры, затмевая все своими тремястами метрами высоты, увенчанными пятидесятиметровым цельнометаллическим фонарем на самой верхушке.
Короче говоря (если подобное выражение вообще можно применить к храму современного высокомерия вроде Эйфелевой башни), она была самым высоким строением в мире и служила гигантским громоотводом для Парижа. И эта роль становилась буквальной, когда ночью освещение загоралось по всей высоте конструкции. Башня мерцала красным отсветом тлеющих углей с золотыми огнями вокруг каждого из трех уровней и четырех сводов у основания. Мощный луч на вершине светил вверх, в облака, и вниз, на сверкающие купола и стеклянные потолки выставочных павильонов. Я часто смотрела на нее из окон нашего отеля, когда не могла уснуть.
Темой выставки был Жюль Верн и предсказанные его романами индустриальные изменения: механические киты в океане и прочие чудеса.
Ирен стояла на набережной реки, глядя на волнующуюся перед нами толпу. Она привыкла к пасторальному спокойствию деревни, подумала я, и приезжает в Париж только по особым случаям.
Затем взгляд примадонны привлекла выставка «История человеческих поселений», расположившаяся вокруг основания башни.
– Это работа великого архитектора Гарнье, – сказала она восторженно, почти мечтательно. – Он спроектировал Парижскую оперу, совершенно необычайное здание. Хочется петь от одного лишь взгляда на него. И это только если смотреть снаружи! Мы должны увидеть выставку.
– А как же мистер Стокер?
– О, он достаточно высокий, чтобы мы его заметили или чтобы он заметил нас. У нас есть время осмотреться.
Она взяла меня за руку, и скоро мы уже бродили под привезенными издалека пальмами, разглядывая суданские лачуги, а всего мгновения спустя проходили мимо низкорослых азиатских деревьев рядом с китайскими и японскими строениями, замысловатыми, как бумажные фонарики.
Только что мы осматривали грубую пещеру первобытного изготовителя стрел, а в следующее мгновение – трехмерный макет элегантной этрусской виллы или персидского особняка.
Рядом с этими архитектурными красотами соседствовали покрытые грубыми шкурами лачуги саамов и эскимосов, камышовые хижины африканских племен…
Мы остановились полюбоваться простым высоким треугольником индейского вигвама.
– Совсем не похоже на дом свиданий, – пробормотала Ирен, пока мы рассматривали сооружение из палок и шкур, которое тем не менее излучало простоту и силу, способную посоперничать с самой Эйфелевой башней. – Предполагается, что это дикий мир, а башня – мир цивилизованный. Подумайте, Пинк, какому обществу было бы легче выследить Потрошителя?
– Ну вот опять, – буркнула я.
– Что «опять»?
– То, на что жаловалась Нелл.
– И что же это?
– Вы рифмуете имена: «…хорошо, Нелл», «…подумайте, Пинк»[87].
– Я и правда так делаю?
Я кивнула.
– Возможно, я привыкла петь в рифму или, по крайней мере, в созвучии. В любом случае меня интересует ваше мнение: мания Потрошителя берет начало в излишней дикости или излишней цивилизованности?
– Ответ кажется очевидным.
– Да, но очевидные ответы всегда опасны. Ага! – Она задрала подбородок, словно изящная гончая, учуявшая добычу. – Вот и знаменитая рыжая голова Брэма. Скоро у нас появится шанс встретиться с дикостью лицом к лицу.
Я послушно бросилась за примадонной, поскольку она поспешила к очень высокому и очень рыжебородому человеку в костюме и шляпе, который озирался поверх голов публики, словно искал кого-то.
У меня была возможность рассмотреть его, чего я не могла сделать в нашем номере в гостинице. Это был солидный и крепкий мужчина среднего возраста, не тучный, как принц Уэльский, но впечатляющих размеров в ширину и в высоту, довольно привлекательный в своем роде, с аккуратно подстриженной бородой и серыми глазами, которые засияли от удовольствия при виде Ирен.
Но в его поведении и выражении лица не было ничего предосудительного, только легкая дружелюбность, так часто встречающаяся у крупных спокойных людей, которым удалось избежать самодовольства.
Взяв ее руку, он слегка прикоснулся к ней губами.
– Моя дорогая Ирен, – пробормотал он радостно, затем вежливо повернулся ко мне.
И замер от ужаса.
Я тотчас поняла, что он тоже по-новому оценил меня и что, должно быть, он видел меня в доме свиданий, поскольку на первый взгляд во мне нет ничего такого, что внушало бы ужас любому мужчине – если только тот не догадывается, на что я способна, а такой проницательностью мужчины не страдают. Меня часто называют маленькой, хотя мой рост – пять футов и пять дюймов, но я стройная и достаточно миловидная. Мужчины неизменно со мной галантны, и я никогда не возражаю, ибо это выгодно.
– Вы уже встречали эту юную леди в моей гостинице, хоть я и забыла представить ее, – быстро сказала Ирен. – Мисс Элизабет Кокрейн из Пенсильвании.
– Действительно. – Брэм Стокер не сводил с меня глаз. – Я бывал в ваших краях во время гастролей Ирвинга, прекрасное место.
– И Генри Ирвинг – превосходный актер, – сказала я, – так что они хорошо подходят друг другу. – Я протянула руку, которую он мягко пожал. – Вы его импресарио?
