– Или что? – наконец спросила Клэр скучным пресным голосом, как будто я нудила, а не умоляла. – Почему бы не рассказать всему миру, что за чудо ваша дочь?
Прежде чем я ответила, раздался короткий гудок: кто-то звонил на параллельную линию. Я взглянула на определитель. Лоренс. Слава богу! Наверное, есть новости от его приятеля из лаборатории.
– Вы что, записываете разговор? – ледяным голосом спросила Клэр.
– Нет.
– А по-моему, записываете, – процедила Клэр. – Больше не скажу ни слова. Захотите продолжить разговор – встретимся у моего адвоката. Завтра, ровно в десять.
– Мне на параллельный позвонили, – объяснила я и различила щелчок: Лоренс оставлял сообщение.
Клэр скороговоркой продиктовала пэскагульский адрес и отсоединилась.
Той ночью я почти не спала – то и дело вставала, коридором шла сперва к комнате Мози, потом к Лизиной и, застыв в дверях, слушала, как сонно дышат в темноте мои девочки.
Ровно в десять утра я, как ягненок на заклание, явилась в адвокатскую контору «Гишин, Тодд, Шарп и Монблан». Секретарь в безукоризненном льняном платье повела меня по широкому коридору, завешанному, по всей видимости, настоящей живописью. Можно было даже разглядеть мазки масляной краски. Ноги буквально утопали в ворсе – такой толстый был ковер.
Секретарь оставила меня у переговорной со стеклянной фронтальной стеной. В коридоре я ждала около минуты и через стекло смотрела в ледяные глаза Клэр Ричардсон. Она сидела лицом ко мне на дальнем конце стола вишневого дерева. Играть мы собирались по-крупному, и по разные стороны от Клэр уже устроились два адвоката в стильных черных костюмах. Думаю, одни их галстуки стоили дороже, чем моя машина.
Единственным козырем у меня на руках был результат анализа, который вчера вечером Лоренс оставил в голосовой почте, и брат-близнец стаканчика с гавайской вечеринки. Отравленный оригинал хранился в лаборатории.
Я снова почувствовала полное, обескураживающее преимущество противника, совсем как в шестнадцать лет, когда швыряла кирпичи в огромный непробиваемый витраж с Иисусом, яркие краски которого защищала стальная рама. Сегодня из-за стеклянной стены на меня смотрела Клэр Ричардсон, и ее лицо было таким же гладким, как у витражного Иисуса. Клэр пригвождала меня взглядом, глядя на меня из-за стекла, читала в каждой черте моего лица поражение и упивалась им.
Ее взгляд лишал надежды, и я мечтала, чтобы рядом оказались Лиза или Лоренс. Пусть помогут, войдут в этот зал за меня. Но я подумала о Мози, представила ее в лучшем платье в цветочек, представила, как чужие люди приедут и заберут ее у нас… Мои плечи тотчас расправились, кулаки сжались. Кирпич бы сейчас… Я бы разнесла эту стеклянную стенку одним ударом.
Тут я впервые поняла, что просчиталась с тем витражом, по-крупному просчиталась. Глупая шестнадцатилетняя девчонка уползла, поджав хвост, но сейчас я видела, как Клэр смакует мою слабость, как взбитые сливки, и чувствовала, что тогда сдалась слишком легко. Если бы хотела победить по-настоящему, не сбежала бы, пока на клумбах не кончились бы кирпичи, пока не взошло бы солнце и меня не увидели бы все проезжавшие мимо водители. Я поставила бы машину прямо на клумбу и залезла бы на ее крышу, чтобы кирпичи долетали до каштановых волос и рук, поднятых в приветственном жесте. До приезда полиции я разобрала бы бордюры всех клумб и швыряла бы кирпичи, пока пальцы не онемели бы. Если бы не побоялась последствий, я расколотила бы каждый кусочек витражного Иисуса.
Я распахнула дверь и, подгоняемая злостью, влетела в переговорную. Садиться не стала. Все молчали. Лицо Клэр казалось гладким, как бумага, в глазах горел гадкий бледно-голубой огонек торжества. Я поглубже вдохнула, вытащила бумажный стаканчик из сумки и буквально швырнула на стол. По дороге сюда я купила целую упаковку таких стаканов. Так же как стаканчики с гавайской вечеринки, каждый из этих украшал тропический рисунок – пальмы и обезьяны. Стаканчик мягко зашуршал по деревянному столу. Лица обоих адвокатов вытянулись так, словно я сунула им под нос дохлую мышь, а вот у Клэр задергалось веко.
– Знаете, что самое удивительное? Я пришла сюда умолять, – с места в карьер начала я. – Но буквально минуту назад, в коридоре, подумала: «К черту! Не стану умолять сучку, которая отравила Лизу!»
– Я никогда… – вскинув брови, начала Клэр, но адвокат постарше (он сидел справа) накрыл ее ладонь своей, тсс, мол, ничего не говорите.
– Ладно, это был не яд, – согласилась я. – Вообще-то так даже лучше. Куда сложнее связать вас с крысиной отравой, которая хранится в сарае у каждого первого. В Лизин коктейль вы бросили свою таблетку для подавления аппетита. Фентермин. Клэр, вы дали производное амфетамина бывшей амфетаминовой наркоманке! Надеюсь, травить вы ее не собирались, но явно замышляли недоброе.
На лице Клэр не дрогнул ни один мускул.
– Ну, фентермин – обычное лекарство, – проговорил младший из адвокатов таким бесцветным голосом, словно умирал со скуки.
– Да, верно, – кивнула я. – Но готова спорить, у вашей тощей клиентки есть на него рецепт.
Клэр старательно изображала спокойствие, но младший адвокат смерил ее молниеносным взглядом. Он мне поверил, поэтому следующую фразу я адресовала ему:
– Вы в курсе, что Лиза вымогала у вашей клиентки деньги на обучение Мози в школе Кэлвери?
Не сомневаюсь, бухгалтер-криминалист сможет отследить те деньги. Вот вам и мотив. Клэр хотела, чтобы Лиза снова взялась за старое и сбежала из города. А получилось даже лучше – Лиза чуть не погибла. Мотив у Клэр имелся, средства, благодаря рецепту на фентермин, тоже, да и возможностей на гавайской вечеринке было хоть отбавляй. Сколько жителей Иммиты могут рассчитывать на такое тройное везение?
– Насчет жителей – не знаю, а вот жительниц наверняка немало, особенно замужних! – фыркнула Клэр. – У вашей дочери слабость к чужим мужьям.
– А с кого все началось? – парировала я. – Лиза же ребенком была. Ваш педофил-муж совратил…
Клэр села неестественно прямо, побледнела и, перекрикивая меня, заорала:
– Ваша потаскуха дочь совратила его! Она разрушила мой брак…
– …четырнадцатилетнюю девочку!
– Довольно! – громким, не терпящим возражений голосом осадил нас старший адвокат, и мы с Клэр разом замолчали и попытались отдышаться. – Мисс Слоукэм, вас я в виду не имел, – сказал мне он. – Продолжайте, прошу вас! Я законспектирую и подготовлю небольшой, но приятный иск за клевету.
– Вперед с песней! – огрызнулась я. – С каких пор правда считается клеветой?
Губы адвоката растянулись в зловещей улыбке.
– Если нет доказательств, значит, это клевета. Чувствуете разницу? – Он лениво махнул рукой на бумажный стаканчик: – Максимум, что есть у вас, – косвенные доказательства.
Я снова повернулась к Клэр:
– Оставьте мою семью в покое! Понимаю, вы подумали, что кости под ивой – ваш ребенок, и захотели проверить. Но это не так, потому касается лишь членов моей семьи и никого другого.
Клэр собралась возразить, но я ее перебила:
– Слушайте внимательно. Если вы продолжите в том же духе, я на каждом углу буду о вас кричать. Все, что знаю, расскажу! Каждый услышит, что вы стервозная убийца, что вышли замуж за извращенца, но не смогли с этим смириться, хотя верить – верили, причем настолько, что откупные отстегивали. Вся Иммита услышит, что вы отравили мою дочь ради того, чтобы сохранить свои мерзкие секреты. Упечете нас с Лизой за решетку – мне плевать; возбудите иск за клевету, разорите – тоже плевать, потому что Мози останется моей. Я ее вырастила, воспитала, и по-настоящему вам ее не отнять. Звоните в попечительский совет штата, заявите о похищении ребенка – посмотрим, смогут ли они ее увезти. Мози сбежит и вернется ко мне. В судах страшная волокита, пока вынесут решение, Мози исполнится двадцать, и она уедет в колледж. А знаете, чем отвечу я? Влезу в любые долги, на любые ваши иски подам встречные, любой ценой стану мутить вам воду и смешаю ваше имя с дерьмом. Сунетесь к нам – я испорчу вам жизнь, пусть даже вместе с собственной. Чтобы добиться своего, мне нужно потянуть резину лишь три года. Клэр, неужели вы хотите провести три следующих года, ежедневно, ежесекундно думая о Лизе и обо всех своих потерях? Неужели хотите, чтобы в вашей замечательной церкви по воскресеньям смаковали ужаснейшие тайны семьи Ричардсон? – Добавить мне было нечего. Я замолчала.
Клэр откинулась на спинку стула, глядя на меня как на совершенно незнакомого человека или даже на существо, особь. Она словно впервые меня увидела. Что же, наверное, отчасти так оно и было. По лицу Клэр особо ничего не прочтешь: напичканное химией, чувств оно почти не отражает. Наконец я заметила, как шевельнулась ее шея: Клэр судорожно сглотнула. Ну, теперь и мне можно расслабиться.
Старший из адвокатов собрался заговорить, но Клэр подняла руку: не надо, мол.
