Эрик Вальц - Тайна древнего замка

Мне не хотелось смотреть на изувеченное тело женщины, ведь я знал, что это я повинен в том, что приключилось с нею. Но я понимал, что нужно внимательно осмотреть и ее саму, и все вокруг, делая вид, будто я провожу расследование.

С некоторой поспешностью – сейчас, по прошествии времени, она кажется мне неразумной – я повернулся к стражнику:

– Служанка покончила с собой.

– Но ей пришлось бы протискиваться в узкое окно комнаты, господин. Оно не намного шире бойницы…

– Она худая, ее тело прошло бы в проем.

– Да, господин, может быть, все так, как вы и говорите, но сброситься с крепостной стены было бы намного проще.

– Я полагаю, что Бильгильдис в очередной раз вырвало кровью. От отчаяния при мысли о неминуемой смерти от страшного недуга несчастная выбросилась в окно. Ты сомневаешься в моих словах?

– Нет, господин.

Больше стражник не оспаривал мои заключения – так больные не сомневаются в диагнозе, поставленном врачом.

И, в сущности, на этом все могло бы и закончиться.

– Пока я ждал вас, господин, я немного отошел от трупа, – сказал стражник. – Было не очень приятно стоять рядом с этим камнем, понимаете, господин…

– Да, конечно. К чему ты говоришь мне об этом?

– Я прошел вдоль скалы, господин. Вон туда, видите? И там я кое-что нашел.

– Нашел?

– Господин, может быть, вы могли бы пойти туда и посмотреть? Я там ничего не трогал, честное слово.

Я нехотя последовал за ним. Сейчас в моей голове крутилось столько мыслей и на душе было так плохо, что у меня не было сил на эту пустую, как я полагал, трату времени. Кроме того, мне пришлось перебраться через несколько упавших деревьев и крупных камней, а в моей широкой накидке сделать это было не так просто.

Но я сразу же осознал важность найденного, когда увидел все собственными глазами. Там, присыпанное листвой, лежало то, что и привлекло внимание стражника. Белая, некогда ночная рубашка, посеревшая и истрепавшаяся от непогоды. Она лежала здесь уже давно, но я разобрал выцветшие пятна на груди и по краю сорочки – кровь. Осмотрев это место, я нашел следующее: дорогой кинжал с гравировкой «Konradus Rex»; искореженную шкатулку со свитками, которую мне едва удалось открыть; старый, покрытый вмятинами шлем, найденный нами с Элисией в потайной комнате; кольцо короля; ключ от сокровищницы.

– Тут, внизу, никто обычно не ходит, господин. Все эти вещи могли бы пролежать здесь незамеченными десятки лет.

Я посмотрел на отвесную скалу, переходившую в стену замка.

– Скажи мне, – спросил я стражника, – чьи покои находятся прямо над нами?

Недавно, вскоре после того как я проснулась, ко мне пришел стражник и передал мне письмо от викария: Бильгильдис мертва, мой сын в замке, надо мной и Эстульфом нависла смертельная угроза. Конечно, письмо Мальвина было длиннее, чем то, что я написала здесь, но не намного.

– Я уже распорядился, чтобы перед вашей дверью поставили трех часовых, госпожа, и столько же перед дверью графа, – сказал стражник.

– Нет. Я хочу, чтобы ты убрал всех стражников из этой части замка.

– Но госпожа…

– Я недостаточно ясно выразилась?

– Нет, но…

– Ты уберешь отсюда всех стражников, в том числе и тех, кто уже стоит перед дверью моего супруга. И ты не должен ему об этом сообщать.

Я двадцать шесть лет прожила в этом замке, и потому мое влияние как графини было достаточно велико для того, чтобы добиться у стражника покорности, хотя слушаться он должен был не моих приказов, а приказов нового графа. Чтобы придать своим словам большую убедительность, я сняла кольцо с пальца и передала его этому бедняге. Глаза стражника жадно блеснули, и он схватил кольцо так, будто я угостила его жирной гусиной ножкой под конец поста.

– Ты получал от викария другие приказы?

– Он сказал, что я должен выставить часового у двери госпожи Элисии и сообщить другим стражникам, чтобы они нашли в замке монаха и задержали его.

– Ты можешь выставить часового у двери моей дочери, но монаха искать никому не следует. Как и сообщать кому-либо о нем. Скажи моим служанкам, чтобы они не заходили ко мне сегодня, я никого не желаю видеть. Где викарий?

– Он осматривает в лесу тело служанки.

– Хорошо. Викарию ни слова. Теперь иди. Да, кое-что еще. Отпусти венгерскую девушку. Дай ей коня, краюху хлеба, головку сыра и вот эти монеты. И не смей оставлять эти деньги себе!

– Конечно, госпожа.

– Я благодарю тебя. Да сохранит тебя Господь.

Я сняла козью шкуру с окна и залюбовалась величественными водами реки, этой животворящей жилы земли, чья серебристая лента тянется через многие земли. На берегах этой реки происходят различные события, такие же, как произошли со мной, – хорошие и плохие, веселые, грустные или трагические. Наверное, можно целое тысячелетие рассказывать о том, что происходит на берегах Рейна. Сколько легенд и преданий сокрыто в этих водах. И моя история – лишь одна из многих, и, вероятно, не лучшая. Но это история моей жизни, и она достойна того, чтобы о ней знали.

Моя птица пережила зиму в деревянной коробке, которую я приказала сделать для нее. Вчера вечером я вдосталь накормила ее зерном. Не знаю, зажило ли ее крыло. Сегодня утром птица исчезла. Наверное, она расправила крылья и, влекомая ветром, вылетела в долину. Возможно, что ее крыло так и не зажило, и она упала в пропасть.

Я до сих пор сижу у трельяжа, тут я начала писать и пишу до сих пор, поглядывая время от времени на дверь. Я ожидаю, что она медленно, тихо откроется и я увижу край монашеской рясы. Я не боюсь предстоящего. Все это справедливо. После моего удивительного выздоровления пару недель назад я часто спрашивала себя, за что мне такая милость. Теперь же я понимаю, что кара моя еще настигнет меня и это произойдет сегодня, невзирая на смерть Бильгильдис. Есть какая-то ирония в том, что судьей моим будет лицо не светское, каким был бы викарий, а в каком-то смысле духовное, хотя палач мой носит рясу лишь для сокрытия своего лица.

Почему насилие столь привлекательно, а кротость – нет? Вчера поздним вечером ко мне пришел Эстульф. Он в слезах признался мне, что накануне убил Бальдура. Конечно, я не стала спрашивать его о смерти Агапета – к чему?

Мое разочарование беспредельно. Я вкладывала в Эстульфа все свои надежды, в нашей паре он должен был стать хорошим человеком, не без греха, конечно, но не оскверненным кровью – ни убитых, ни врагов на войне. Я считала его человеком, которому отвратительно как насилие коварное, скрытное, так и гордое, вынесенное на всеобщее обозрение. В моем представлении Эстульф был воплощением нового времени, нового мировоззрения, и я хотела быть той, кто перекинет мостик между миром старым и миром новым. И я пыталась это сделать, видит Бог. Я ждала от Эстульфа намного большего, чем, к примеру, от Элисии и Оренделя – им достаточно было просто быть моими детьми. Эстульф же был – и остается – моим возлюбленным, моим супругом, моим счастьем. Он был моей верой. Я отчаянно цеплялась за его представление о лучшем мире, как птица на моем окне хваталась лапками за тонкую жердочку.

А когда Эстульф убил Бальдура, он стал частью того мира, что стремится к добру, проливая кровь врагов. Я все еще люблю его, и мне некуда деться от этой любви. Но мы словно заблудились. Добро и Справедливость далеко от нас, и дорога к ним затянута туманом, к тому же никто из нас не знает, каковы они на самом деле, а потому возможно, что мы ходим по этой дороге кругами.

Мне опостылел этот замок. Я хочу уехать отсюда вместе с Эстульфом, сбежать из этого места, где расцветают любовь и смерть, где вянут правда и надежда. Я никогда не чувствовала себя здесь дома, и все же я жила здесь. Я принимаю то, что…

Мне приснился сон.

Я стою во дворе замка.

Там царят шум и гам, ибо после возвращения Агапета из похода в замке собралось много народа. Со всех сторон доносятся приветственные возгласы. Агапет восседает на коне, вскинув к небу кулак. Странно, но я радуюсь его триумфу. Я, пленница, побежденная, радуюсь его победе. Я заговариваю с ним. Я что-то говорю ему, но он не удостаивает меня и взглядом. Агапет подходит к Элисии, обнимает ее и смеется. Позже, на пиру, я еще раз подхожу к нему. Я вижу, что графиня уже удалилась в свои покои. Мне хочется, чтобы Агапет обнял меня, сказал мне что-то приятное. Я надела для него красивое платье – не знаю, откуда оно у меня. Бард начинает петь. Агапет танцует со мной, но недолго. Появляется Элисия, и он оставляет меня ради нее. Я стою в стороне, стараюсь держаться подальше от происходящего. Служанки раздевают меня. А потом… Не знаю, я ничего больше не знаю…

Я в каком-то маленьком, узком месте, возможно, в могиле. Тут темно. Становится еще темнее… Ночь… Пар, сколько пара… И вдруг – я в купальне, в воде. Мне становится жарко. Там Агапет. Я поднимаю руку, замахиваюсь… Кровь, кровь, повсюду кровь…