– Не знаю, как сей напиток именуют в добропорядочных европейских странах, но там, откуда я родом, он называется «кишкодёр», «сивуха» или просто самогон, а индейцы кличут его огненной водой: самодельное пойло, популярное среди тех, кто желает быстро и крепко набраться.
Спутники растерянно уставились на меня.
– Но как американский самогон мог в таких количествах оказаться здесь, в Праге? – наконец спросил Брэм.
Ирен забрала у меня бутылку и задумчиво оглядела:
– Может быть, весь секрет в том, что он, как и я, одновременно и американский, и нет?
Глава тридцать четвертая
Медвежьи пляски
Сердце у меня пускалось в пляс, когда Брэм приглашал меня на вальс. Я знала, что меня ждут триумф, головокружение, экстаз, элизиум, мороженое и флирт.
Танцевальная партнерша холостяка Брэма Стокера (1873)Мне опять не удалось уговорить неотесанного слугу перестать подливать красное вино в мой кубок, однако, несмотря на малочисленную и малоприятную компанию, трапеза, можно сказать, почти стоила свеч.
Главный повар собственной персоной прибыл из кухни, чтобы подать главное блюдо – тушеную оленину под соусом бешамель, как он объявил по-английски с сильным французским акцентом. Повар оказался традиционно полноватым немолодым мужчиной, со следами перхоти в волосах, из-за чего у меня пробудились подозрения по поводу соли на столе.
Тем не менее должна признать, что к еде я приступила с энтузиазмом. После нескольких дней цыганского варева она показалась мне райским угощением, и мне удалось поглотить всю порцию – разумеется, в приличествующей дамам манере, – без обычных угрызений совести по отношению к несчастным животным, принесенным в жертву чревоугодию. Должна признаться, непросто уплетать за обе щеки, когда постоянно думаешь о живых существах, составляющих основу нашего рациона.
Гарнир представлял собой смесь трав и кореньев неизвестного происхождения, и я, памятуя о многообразии растительных ядов, лишь попробовала его.
Слуга, сидящий с нами, не утруждал себя использованием столовых принадлежностей. Он ел и мясо, и овощи руками, как будто поглощал дары природы в полях, где они взросли.
Когда эмоциональный разговор со стариком подошел к концу, Годфри был вынужден перенести внимание на Татьяну.
Полковник Моран наблюдал за их беседой с явным раздражением. Я же, видя адвоката со своего места, особенно на фоне прочей деревенщины, не могла не отдать должное внешней привлекательности, а также подлинному благородству манер и выражений моего друга. И от этого на сердце у меня сделалось неспокойно. Ведь очевидные достоинства Годфри не только служили красной тряпкой для полковника Морана, но и распаляли аппетиты Татьяны.
Вот она, главная опасность. Русская интриганка и ее одержимость молодым адвокатом, каковую я впервые наблюдала в Богемии около года назад, но оказалась не в состоянии в полной мере оценить.
Мысленно я вернулась к недавнему разговору с Годфри, когда мне открылось, что зло может произрастать из благих намерений, а любовь способна превратиться в отвращение. Ведь так легко возненавидеть и в итоге безвозвратно разрушить то, к чему стремишься, лишь потому, что это единственный способ навсегда завладеть объектом вожделения.
Татьяна, как мне казалось, желала получить Годфри в вечное пользование как раз потому, что он был наименее расположен стать ее собственностью, в отличие от ее приспешников: повара-француза, гориллоподобного слуги, цыганских головорезов и наполовину ручного охотника на тигров.
И все лучше я видела, что игра в кошки-мышки вокруг завоевания чужого мужа скоро потеряет для бывшей танцовщицы и шпионки свою прелесть. И тогда единственным выходом станет лишить всех на свете возможности знать и любить неуступчивого адвоката. В первую очередь это касалось Ирен, но также и меня самой, ибо для меня Годфри был и оставался дражайшим другом, который заменил мне несуществующего брата и утешил неизбывную тоску по моему дорогому покойному отцу, взрастившему меня без матери, но в любви и заботе.
Измученный разум нарисовал диковинную картину, будто стол вытянулся до размеров средневековой трапезной, причем Татьяна, Годфри и странный старик превратились в далекие фигуры в хрустальном шаре, через который можно было видеть и прошлое, и будущее.
Никогда я не чувствовала себя столь беспомощной с тех пор, как потеряла работу, крышу над головой и едва ли не саму душу в негостеприимном Лондоне с десяток лет назад. Тогда лишь Ирен Адлер заметила мое несчастье, протянула руку помощи и закружила в вихре бесконечного оптимизма.
И все же в глубине души я так и осталась безработной продавщицей из универмага Уитли, бывшей гувернанткой, сиротой, глупышкой, которая полагает, будто что-то знает о жизни, где ей не находилось места последние десять лет.
Ах, будь я бесстрашной журналисткой, или Ирен, или хотя бы агентом Пинкертона, можно было бы выхватить взведенный револьвер из сумочки, перевернуть стол легким движением руки, сделать хоть что-нибудь, чтобы остановить и повернуть вспять неизбежное развитие событий.
Неожиданно для себя я вскочила. Подол платья зацепился за ножку тяжелого стула, который из-за моего резкого движения опрокинулся назад, громко стукнув деревянной спинкой о каменный пол.
Все в изумлении уставились на меня: повар, полковник, старик в черном, неряха прислужник, Годфри и Татьяна. Даже цыганские смычки скользили по скрипичным жилам все тише и тише. Я сама казалась себе вибрирующей струной, взявшей неверную ноту. Как обычно.
Сама не знаю, что я собиралась сказать или сделать, но внутри меня все буквально кипело. И тут по залу разнесся дикий вой цыганской скрипки, отражаясь от высоких каменных потолков, словно крик умирающего зверя… словно вопль женщины в темном переулке Лондона, Парижа или Праги.
Как пугающе похож плач скрипки на человеческий голос! Он в агонии метался вверх-вниз, пока к нему не присоединились изломанные стенания других инструментов. Музыка играла все быстрее, и хаотические всплески звуков превратились в разнузданную хриплую мелодию, гремящую на весь зал.
Кто-то подобрал стул позади меня и унес его прочь. Я почувствовала, что меня тянут за шлейф платья, будто кошку за хвост, но не успела я оглянуться, как передо мной возник полковник Моран.
– Танец, – скомандовал он, предлагая мне свою руку.
Я бросила взгляд на Годфри, который поднялся было ко мне на помощь, но ужасная Татьяна тоже встала, претендуя на роль его партнерши, а старый охотник повлек меня к центру зала.
Мы закружились в диком вальсе. Мой танцевальный опыт ограничивался чинными упражнениями в школе в паре со старшими девочками, теперь же я оказалась в центре водоворота, где в неистовстве музыки и движения меня держал за талию когтистой лапой полковник Себастьян Моран, он же шпион по кличке Тигр.
Годфри тоже не оставили времени хотя бы надеть перчатки, как подобает джентльмену. Рука Татьяны лежала прямо в его обнаженной ладони, и ему ничего не оставалось, как вести русскую в огненном танце.
Но адвокат, во всяком случае, имел свободу задавать направление и размах навязанного ему танца, меня же крутило как щепку, комната вращалась перед глазами, как палуба корабля-павильона на парижской выставке, который я так стремилась увидеть и который стал мне ловушкой.
Хуже того: распущенные волосы хлестали меня по лицу, ослепляя и мешая дышать. Я вдруг вспомнила, как однажды к детской игре в жмурки присоединился Квентин, дядя моей воспитанницы Аллегры, и всем сердцем пожелала оказаться в его ласковых руках, вместо того чтобы чувствовать железную хватку полковника, который сверлил меня глазами, свирепо улыбаясь.
Музыкальным сопровождением всего этого безумия был стон проклятых скрипок и звон нескольких бубнов.
Пролетая раз за разом мимо стола, я заметила, что сидеть остались только старик и слуга. Татьяна тем временем проделала трюк, свидетельницей которого я уже становилась прежде: она выдернула во время танца шпильки из прически, и ее волосы разлетелись веером, как у цыганки. Как у меня.
Если прежде я была напугана, то теперь меня охватил настоящий ужас. Положение становилось еще хуже, чем во время похищения, ведь тогда меня всего лишь усыпили с помощью наркотика, чтобы сломить сопротивление. Теперь же меня вознамерились затанцевать до смерти.
Неожиданно музыка оборвалась.
Полковник столь же внезапно отпустил меня. Некоторое время я раскачивалась, как колокол на веревке, и наконец остановилась, хотя пол все еще кружился у меня под ногами. Я боялась поднять глаза и увидеть, что стены тоже едут по кругу, словно меня сунули внутрь детского волчка.
