Я повернулся и вновь пошел вниз по холму.
Эрик по-прежнему лежал там, где я его оставил, остальных видно не было. Я занялся тем, что внес в мизансцену несколько маленьких усовершенствований. Эрик не заговаривал со мной, а я был рад, что он в кои-то веки молчит. Покончив с задуманным, я отошел от него, зажег сигарету и сел молча ждать наших детективов. Предполагалось, что врач за это время успел приехать и осмотреть тело; выходя из дома, детективы должны были получить копии его отчета, равно как и рапорт констебля.
Наскоро перескажу события следующего получаса.
Сдается мне, ни от одного из наших так называемых детективов в случае настоящего преступления никакого толку не вышло бы. Они, без сомнений, старались, как могли, но общая атмосфера фарса пересиливала. У миссис Фитцуильям оказалась привычка глупо хихикать, и она так и прохихикала всю дорогу (чем больше я видел сию даму, тем менее понимал, откуда у нее берется достаточно ума и изобретательности, чтобы впечатлить читателей ее книг). Мортон Хэррогейт Брэдли (ну и имечко!) смотрел на всех с видом собственного превосходства, однако ничего не делал. Лишь профессор Джонсон всерьез старался добраться до истоков нашей маленькой загадки. Остальные двое расспрашивали меня весьма поверхностно и все время смеялись, однако профессор Джонсон пытался исследовать отпечатки ног и вообще вести дело на научной основе.
Я, само собой, играл роль сельского констебля, охраняющего тело до приезда инспектора из Будфорда. Я старался развлечь гостей, исполняя свою роль как можно правдоподобнее: держался важно, следил, чтобы ненароком не затерли следов до появления инспектора, не подпускал никого близко к телу, чтобы не уничтожить невзначай какую-нибудь важную улику, да и в целом изображал напыщенного и невежественного задиру. Признаться, в глубине души мне казалось, что, учитывая все обстоятельства, играю я достойно, но должен отметить (без комментариев), что наши гости куда охотнее смеялись над неотесанными выходками, коими их время от времени удостаивал Эрик, чем над моими скромными усилиями. Помимо неуклюжих подергиваний, Эрик изыскал способ приподнимать среднюю часть туловища – весьма потешно, наподобие ползущей гусеницы. Не знаю уж, принимали ли зрители это за гротескное изображение корчей умирающего или же просто за бесцельное шутовство, но их этот трюк, похоже, изрядно смешил.
Дознание продолжалось минут десять-пятнадцать. Наконец, в полном соответствии с планом Джона и к глубочайшему моему облегчению, все двинулись обратно к дому. Это означало, что Эрику более не требуется изображать труп, хотя мне все еще следует держаться поблизости на случай, если детективам вдруг взбредет в голову задать еще вопрос-другой.
То, что случилось после того, как мы ушли с лужайки, я должен описать особенно тщательно, ибо теперь мы приближаемся к моменту, когда индивидуальные показания путаются, – что, во всяком случае, для меня, грозит обернуться настоящей катастрофой. Мне самым неделикатным образом уже дали понять, что моему рассказу о последующих пяти минутах веры нет. Поэтому я постараюсь, со всем изяществом, доступным мне в подобных обстоятельствах, ограничиться лишь теми фактами, которые могут подтвердить иные свидетели.
Я сообщил Эрику, что мы уходим, но он никак не прореагировал – лишь снова дернулся всем телом. Разумно предположить, что он просто не желал идти к дому вместе со мной, а желал подождать, покуда мы не скроемся из виду. Во всяком случае, именно такое предположение я и выдвинул. Так или иначе, мы вчетвером пошли вперед: Брэдли и профессор Джонсон возглавили шествие, я же чуть приотстал от них на случай, если по пути потребуется подать руку миссис Фитцуильям. Как я уже упоминал, тропинка и впрямь очень крута. Я посоветовал миссис Фитцуильям не спешить, ссылаясь на известное обыкновение заядлых альпинистов заметно замедлять шаг даже на самом незначительном подъеме. А в результате, не успели мы отойти и на сотню ярдов, как два джентльмена впереди нас скрылись из вида за поворотом тропинки. Вот от таких-то мелочей, как убедится читатель, порой и зависит жизнь человека.
Мы прошли по тропинке, должно быть, около пятидесяти ярдов, хотя она так петляет, что до полянки (скрытой теперь густым подлеском) на самом деле было куда меньше, когда я сообщил миссис Фитцуильям, что у меня развязался шнурок. Сразу же честно признаюсь, что шнурок у меня не развязывался – это был лишь предлог остановиться, поскольку миссис Фитцуильям совершенно запыхалась. Как бы там ни было, она получила возможность присесть на минутку у края тропинки, покуда я, остановившись в нескольких шагах от нее, наклонился, притворяясь, будто завязываю шнурок. Вот тогда мы и услышали снизу, совсем неподалеку, безошибочно узнаваемый звук выстрела.
Меня это совершенно не заинтересовало. В здешних краях нередко слышишь выстрелы.
Однако миссис Фитцуильям вздрогнула.
– Что это? – вскричала она.
Я объяснил и прибавил успокоительно:
– В лесу полно кроликов. Постоянно кто-нибудь стреляет.
– Выстрел прозвучал очень близко! Не опасно ли это?
– Не думаю, – улыбнулся я. – Звуки в лесу обманчивы. Кроме того, никто не станет палить вслепую.
– Ненавижу, когда убивают кроликов. Без шкурок они так похожи на младенчиков, – с чисто женской непоследовательностью вздохнула миссис Фитцуильям. – А вы охотитесь, мистер Пинкертон?
– Увы, не могу – зрение не позволяет.
Я всегда отговаривался от охоты именно так, и предлог этот ни разу меня не подводил. Правда же состоит в том, что мне претит отнимать жизнь у птиц и зверей – сентиментальность, над которой любой «спортсмен» вроде Эрика Скотта-Дэвиса наверняка от души посмеялся бы.
Заметив, что тревоги миссис Фитцуильям отнюдь не развеялись, я вызвался сходить вниз, найти стрелка и предупредить его, что мы рядом.
– Это ведь опасно, – запротестовала она.
– Надеюсь, миссис Фитцуильям, мне хватит духу взглянуть в глаза такой опасности, – улыбнулся я.
– А вдруг он примет вас за кролика?
Я пристально посмотрел на нее, но она явственно имела в виду лишь шорох в кустах.
– В любом случае я забыл на поляне пару вещиц и охотно воспользуюсь возможностью их вернуть, – совершенно правдиво заверил я. – Если соблаговолите подождать меня тут минутку-другую, я долго не задержусь.
И заспешил обратно по тропе.
Вот тут-то и начинается самое трудное.
Право, не знаю, как быть с тем, что случилось в следующие минуты. Полиция упорно не желает верить моему рассказу. Попытка поведать все читателю в таких обстоятельствах, пожалуй, отдавала бы фальшью. Поэтому, в целях самозащиты, буду по-прежнему придерживаться обозначенных выше тесных рамок и говорить лишь о том, в чем нет никаких сомнений.
Я пробыл внизу минуты две, а может, и три, ради спокойствия миссис Фитцуильям притворяясь, будто ищу стрелка, и даже пару раз окликнул его, как вдруг услышал второй выстрел. Похоже, он исходил с дальнего края полянки, на которой происходило представление, то есть гораздо дальше, чем в прошлый раз, хотя точно я не уверен. Как я уже говорил, в глухом лесу очень легко обмануться.
Честно признаю: второй выстрел крайне меня изумил. Не стану перегибать палку и утверждать, что я встревожился, но я определенно подумал, что стоило бы отыскать стрелка, кем бы он ни был, и попросить его удалиться. Фактически меры, предложенные мной лишь ради успокоения моей спутницы, внезапно показались мне очень даже нелишними. Поэтому я пересек ту самую полянку (Эрика на ней уже не было) и снова позвал стрелка. Я звал раза три, не меньше, но ответа так и не последовало. Поэтому, выждав еще с полминуты, я повернул обратно, подобрал забытые на поляне вещи и двинулся по тропинке к тому месту, где оставил миссис Фитцуильям. Всего я отсутствовал минут шесть или семь. (Читатель должен простить мне, что я столь дотошно описываю мельчайшие детали этого богатого событиями дня. Очень скоро важность этих деталей станет более чем очевидна.)
Миссис Фитцуильям на месте не было.
Само по себе это тоже может показаться событием невеликой важности, но смею заверить читателя, совсем напротив, ибо, помедлив пару секунд в совершенно несвойственной мне нерешительности, я не последовал вслед за ней вверх по тропе, а снова направился вниз к ручью. Во-первых, насколько я помнил, ружье так и осталось валяться там на полянке, прямо в траве, и мне пришло в голову, что улика оно или не улика, а Джону это не слишком понравится. В общем, я снова зашагал вниз и, на свое несчастье, двинулся не прямо на большую поляну, а повинуясь внезапному порыву, о коем впоследствии горько жалел, внизу тропинки свернул направо и вышел на вторую полянку, поменьше. Она, как пора бы мне объяснить, тянулась параллельно первой и соединялась с ней узкой тропинкой футов пятнадцати в длину. Как и все прочие тропы в этом лесу, даже за эти пятнадцать футов тропинка успевала сделать несколько крутых поворотов, так что с одного ее конца другой конец не просматривался. Если не считать этой тропки, поляны отделяла друг от друга полоса густого подлеска. Примерно такая же тропка, только еще более узкая и местами поросшая папоротниками, бежала от дорожки, ведущей вверх по склону, к другой части маленькой полянки. По ней-то я и пошел. Хочу упомянуть, что сам я обнаружил эту маленькую полянку всего несколько дней назад и был ею совершенно очарован. Судя по состоянию обеих тропок, по ним практически не ходили. Я взял эту полянку на заметку – как идеальный уголок, если вдруг захочется одиночества.
