Анна Ольховская
Фея белой магии
Ритм барабанов ускорялся, сердце, хрипя и задыхаясь, торопилось успеть за этим ритмом. Быстрее, быстрее, быстрее! Шум в висках, сознание меркнет, казалось, его выталкивает кто-то чужой, кто-то смертельно опасный, чья равнодушно-холодная жестокость не оставляет ни единого шанса всему живому.
Нет, не смей, слюнтяй, тряпка, слабак! Держись, сопротивляйся, силы добра на твоей стороне. Призови свет!
Получилось. В голове вспыхнул яркий, переливающийся всеми цветами радуги свет. Барабан все еще бил, черный колдун, бокор, в трансе застыл над тушей черного козла. Остальные участники ритуала бешено кружились и завывали что-то бессвязное, но все это больше никак не влияло на Франсуа. Он, чтобы не отличаться от других, тоже выделывал безумные па, но способность мыслить трезво и отстраненно вернулась. Не сказать, чтобы очень уж охотно, дама она капризная, как, впрочем, и большинство способностей. Хотя по сравнению с талантами способности – очаровательные бесконфликтные душки. А вот снобы-таланты…
Франсуа усмехнулся – опять его понесло куда-то! Это его бич и в то же время спасение. Бич – когда надежда и гордость курса Франсуа Дювалье вот так же мысленно сбегал со скучной для него лекции в Сорбонне. Спасение – сейчас, когда магический ритуал черного Вуду достиг своего апогея.
Каким неадекватным ветром занесло блестящего (в смысле знаний, разумеется, а не в смысле полированной лысины или любви к стразам) студента Сорбонны в тайное общество черного Вуду Бизанго? Пришлось вот. Да еще и имя, будь оно неладно, с энтузиазмом американского сержанта, бодро проорав: «Сэр, да, сэр!» – пнуло гордого носителя себя прямо в копчик.
И влетел Франсуа Дювалье, полный тезка не к ночи помянутого гаитянского диктатора, больше известного под именем Папа Док, в единственно возможную кандидатуру для выполнения опасного задания – внедрение в тайное общество Бизанго. Да так в ней, в кандидатуре, и остался.
А что прикажете делать беженцу с Гаити, чей дед был безумным (во всех смыслах слова) фанатом Папы Дока, что выражалось не только в присвоении внуку почетного имени Франсуа, но и в первую очередь в службе в подразделении тонтон-макутов, личной гвардии Папы Дока, отличавшейся особой жестокостью.
Разумеется, религия Вуду, единственно возможная на Гаити, была религией семьи однофамильцев диктатора, вот только отец Франсуа, Пьер, никак не желал принять черную сторону Вуду и категорически отказывался вступить в Бизанго.
И он сбежал, забрав всю свою семью. Франсуа покинул Гаити в трехлетнем возрасте. Поэтому не помнил ни деда, ни кошмаров, творимых тонтон-макутами. Он вырос в цивилизованной Франции, поступил в Сорбонну, собирался стать специалистом в области изучения религий.
И станет. Если выживет. Если хватит выдержки, самоконтроля и веры в добро. В светлую сторону Вуду.
Да, Франсуа Дювалье, выросший в цивилизованной Франции, остался приверженцем религии его предков. Да как иначе, если его отец, Пьер Дювалье, стал белым колдуном, унганом? И совершенно естественно, что сын пошел по стопам отца. Хотя… В случае самого Пьера хождение по стопам тонтон-макута естественным никак не казалось. И Пьер ходить не стал, а побежал. В прямо противоположную сторону.
Около года назад малочисленное тайное общество Бизанго, состоявшее в основном из гаитян, обосновавшихся во Франции, стало набирать силу. Из какого колодца тьмы черпалась эта сила, поначалу никто не знал. Потому что никто не следил за деятельностью столь малочисленного общества. До поры до времени малочисленного.
Франсуа вспомнил тот вечер, когда они с отцом расположились у телевизора, собираясь посмотреть выпуск вечерних новостей.
И вот пошел сюжет о заброшенной ферме, на которой, как предполагали полиция и репортеры, устроили лежбище наркоманы. А как иначе назвать бледных до синевы типов, тупо слонявшихся по двору? Они не разговаривали сами и абсолютно не реагировали на чужую речь.
Франсуа не видел в этом ничего необычного. Пока не посмотрел на отца.
Посеревшее лицо, застывший взгляд, судорожно вцепившиеся в подлокотники руки – таким он отца не видел никогда.
– Что случилось? Ты чего так напрягся? Наркош никогда не видел?
– Это не наркоманы, – едва слышно произнес Пьер. – Этого в Европе просто не должно было быть.
– Да чего этого?
– Зомби.
Кто-то другой, возможно, и рассмеялся бы, но не Франсуа.
Пьер связался с остальными унганами, Франсуа провел поиск по Интернету, и картинка получилась страшненькая.
Влияние Бизанго выросло, причем катастрофически! И вовсе не за счет притока новых членов, хотя и их хватало. Черным сердцем тайного общества стал приехавший из Гвинеи сильнейший колдун. С таким унганы еще не сталкивались.
Колдун назвал себя Папа Калфу, по имени опаснейшего духа ночи, родоначальника тьмы. Он не боялся никого и ничего, но был достаточно умен, чтобы не привлекать к себе внимания светских властей. До поры до времени. А потом… Кеннеди вот тоже пытался осадить Дювалье, пока гаитянский диктатор не провел ритуал с восковой куклой. И ровно через шесть недель Кеннеди убили.
Конечно же, совпадение.
В цивилизованной и политкорректной Европе очень уважают чужие права, с должным пиететом относятся к чужим традициям и верованиям. Вот только почему-то совершенно не уважают собственные традиции и веру.
А уж принимать всерьез всю эту ерунду насчет зомби – курам на смех!
Куры и ухохотались. До икоты.
Зато обладатели банковских счетов с кучей нулей справа очень быстро сообразили, насколько может быть полезен Папа Калфу. И заказы, один гаже другого, посыпались гнилым горохом. Бокор выполнял их, коготь набитого деньгами индюка увязал поначалу совсем чуть-чуть, потом сильнее, а потом… одним влиятельным членом Бизанго становилось больше.
И эта раковая опухоль разрасталась все сильнее, метастазы распространялись в другие страны. Но заметно это было только тем, кто хотел видеть.
Белые колдуны, унганы, не один раз собирались вместе, чтобы решить, как остановить Папу Калфу. И решали. И пытались осуществить задуманное.
Не получалось НИЧЕГО. Равного по силе не было.
Пока полгода назад Мама Жаклин, молодая мамбо, белая колдунья, не встретила случайно в Берлинском аэропорту человека, чей мощный потенциал намного превосходил всех виденных Мамой Жаклин раньше. В том числе и Папы Калфу. Вот только…
Это был ребенок. Крохотная девчушка.
И теперь загадочного ребенка искали все, в том числе и Папа Калфу. Причем он – в первую очередь. И вовсе не ради того, чтобы уничтожить, хотя это было первым порывом, когда он узнал о существовании девочки. После чего порыв был порван на мелкие кусочки и обильно полит едкой щелочью злости.
Зачем убивать? Ведь потенциал в ребенке пока без полюсов. Он и не положительный, и не отрицательный. Он – нейтральный. А вот каким станет, зависит от того, кто будет рядом. От наставника.
Оставалось только найти девочку. И Папа Калфу продвинулся в этом направлении гораздо дальше унганов. Тогда и решено было внедрить в ряды Бизанго своего человека – Франсуа Дювалье.
И у него все получилось, он даже добился права участвовать в заключительном ритуале поиска девочки. Благодаря предыдущим таинствам были отобраны носители информации, в которых могло быть упоминание о ней. Сейчас все эти книги, газеты, журналы были разложены в виде причудливого ритуального рисунка, веве.
Пребывавший в трансе Папа Калфу внезапно выгнулся, затрясся, словно в падучей, окунул правую руку в кровь козла и, закатив глаза, влепил ладонь в обложку одного из журналов.
Сквозь кровавый отпечаток радостно смеялись мужчина и женщина, нежно обнимавшие маленькую девочку с удивительными глазами.
– Ну Алексей, ну пожалуйста, ну что вам стоит!
– Тридцать шесть.
– В смысле?
– За время нашей с вами, гм, беседы, вы ровно тридцать шесть раз употребили такое емкое и насыщенное смыслом «ну».
– Че, серьезно? Ну вы даете! – Паша, один из самых желтушных (нет, печень тут совершенно ни при чем) журналистов Москвы, попытался оскорбиться. Получалось плохо, чувство собственного достоинства у этого представителя членистоногих давным-давно атрофировалось. – Я тут распинаюсь, уговариваю, почти на коленях стою, а вы меня даже не слушаете, «ну» считаете! Я что, не человек, что ли?
– Тридцать восемь.
– Ну, знаете ли!
– Тридцать девять.
Парадокс – желтушный Паша сейчас смело мог претендовать на призовое место в номинации «Томат года». Спелый такой помидор получился, херсонский. Что, впрочем, вполне соответствовало действительности – эпитет, с максимальной точностью характеризующий профессиональную пригодность Паши, был однокоренным с названием города Херсон.
Хотя… высшее журналистское образование, интеллект, склонность к изящной словесности – вся эта ерундистика не имела никакого отношения к работе репортеров, неустанно копавшихся в кучах гламура и бурьяне бомонда. Там, в кучах и бурьяне, никто не обращал внимания на «ну», «че», «типа», там вполне комфортно себя чувствовали и нелитературные термины. Ведь прародительницей основной массы гламурного планктона являлась вовсе не Ева, а незабвенная Эллочка Щукина.
