Ника пошатнулась, глаза ее ввалились, девочка находилась на грани. Грани бытия. Но она не чувствовала этого, из последних сил пытаясь помочь отцу. То, чему противостояла моя кроха, уничтожало, расплющивало малышку своей чужеродной мощью, слишком мала и неопытна была еще моя родная индиго…
Жизнь дочери или жизнь любимого? Что выбрать? Кого выбрать?
Себя. Я выбираю себя. Возьмите все, что у меня осталось, до последней капли.
И я направила дочери поток своей жизненной энергии. Я видела, как протянувшийся от меня луч света нежно окружил девочку, как намного ярче вспыхнул ее ореол, как эта вспышка обрушилась на тело моего мужа. Оно скорчилось в жуткой судороге, а потом из него потекла черная грязь. Липкая струйка мрака потянулась обратно, к хозяину, вот она добралась до него, вот втянулась на треть, наполовину, полностью!
А Лешкино тело обмякло, словно из него вынули кости. Я и без команды Жаклин знала – пора, и, теряя сознание от мертвенной слабости, непослушными пальцами начала открывать бутылку.
И в этот момент колдун, взревев раненым медведем, выхватил из рук остолбеневшего Морено пистолет и направил его на Нику.
Откуда взялись силы? Не знаю. Но я успела.
Боль, разорвавшая грудь, была страшной. Откуда-то появился черный вихрь и втянул меня, унося куда-то далеко. И последнее, что я услышала, был звон разбившейся бутылки.
Так, вижу – упокоиться с миром мне не дадут. И погулять среди райских кущ, бренча на арфе, – тоже. Обязательно выдернут, словно морковку с грядки, и засунут обратно, в мир жуткой боли и совершенно унизительной слабости. А ведь я уже почти разучила «Мурку» на арфе!
Кувалда боли, обрушившаяся на меня, наведению порядка на чердаке сознания не способствовала совершенно. Поэтому первые минуты после возвращения я возмущалась и бухтела, правда, мысленно, поскольку говорить не могла. А кстати, почему это? И вообще, почему я снова в таком состоянии? Причем в совсем уж паршивом таком. Подобного со мной раньше не случалось. Всякое, конечно, бывало, но бомбу внутри меня еще не взрывали. А иных ассоциаций мое состояние не вызывало. Я что, шахидкой-смертницей с какого-то перепугу заделалась?
А потом меня накрыла вторая волна боли, но на этот раз душевной. Я вспомнила. Вспомнила ВСЕ.
Судя по перепуганным лицам медицинского персонала, пытавшегося образумить хрипящую и бесчинствующую пациентку, с подобным поведением в реанимации они еще не сталкивались. Дама, пробывшая две недели в коме после тяжелейшего пулевого ранения в грудь, так вести себя не должна! Она может жалобно постонать, к примеру, слегка пошевелить пальчиком правой или, на худой конец, левой руки, два раза икнуть, уронить радостную слезу возвращения – но и все!
Но срывать с себя провода и выдергивать иглы капельниц, куда-то рваться, хрипеть какие-то имена, выгибаться дугой, пытаясь отбиться, – это ужасно, моветон! Дикость какая-то! Немудрено, что опять сознание потеряла, да еще и едва послеоперационный шов не разошелся!
Зато к следующему моему возвращению основательно подготовились, вызвав группу поддержки в лице…
Впрочем, лиц было много: Хали, зареванная, но счастливая Таньский, Винсент и… Я еще не успела открыть глаза, когда на мои щеки легли маленькие теплые ладошки:
– Мамочка, не притворяйся, ты уже проснулась!
– Ника, – прошептала я, даже не пытаясь удержать слишком шустрые слезы. Пусть текут, не хочу на них силы тратить. – Здравствуй, солнышко!
И открыла глаза. Чтобы утонуть в огромных дочкиных. Малышка наклонилась надо мной близко-близко, ее теплое дыхание шевелило ресницы. Ты в порядке, капелька моя, я вижу, я чувствую это! А где же…
Но бутылка ведь разбилась, а значит, мы не смогли. Очень хотелось спросить об этом у кого-нибудь из взрослых, но не хотелось тревожить дочь. Она ведь так старалась.
– Ты что творишь, вредина, – сквозь слезы улыбнулась Таньский, подходя к кровати. – Зачем умирать вздумала? А я как же? А все мы? А…
Закончить она не успела. За дверью послышался какой-то шум, возмущенный женский голос что-то доказывал на французском, топот, возня, странный стук, словно что-то или кто-то упал, вот дверь распахнулась, появилось колесо реабилитационной коляски, затем она, коляска, вкатилась целиком, а на ней…
– Лешка! – прошептала я. – Ты опять буянишь?
– Кто бы говорил!
См. книги Анны Ольховской «Право бурной ночи» и др.
См. книгу Анны Ольховской «Право бурной ночи».
