Иоанна Хмелевская
Свистопляска
На ярком надувном матрасе, спиной вверх, лежало большое и толстое тело. Оно пришло на пляж и легло на матрас вскоре после обеда и, похоже, заснуло, потому что с тех пор не изменило положения, даже не шевельнулось. Близился вечер. Постепенно курортники расходились с пляжа, торопясь на ужин. На спящее тело никто не обращал внимания.
Я наблюдала за телом с того момента, когда оно появилось и плюхнулось на матрас, предварительно надув его. Наблюдала не специально, просто смотрела в ту сторону, чтобы заранее обнаружить появление на пляже настырного кузена и вовремя скрыться от него. Настырный кузен совсем не походил на заснувшего толстяка, напротив, был худой как жердь. Однако тело на матрасе настолько отличалось от других телес на пляже, было таким огромным и громоздким, что невольно приковывало взгляд, и я то и дело поглядывала на него. И даже с завистью подумала: наверняка такому битюгу ничего не стоит поднять самый большой чемодан. Хотя, основываясь на многолетних наблюдениях, тут же решила, что у этого громилы все чемоданы на колесиках. Вот такие глупые мысли приходили в голову, не иначе, умственное затмение нашло... Сидела я, значит, и поглядывала издали на толстяка краем глаза, высматривая кузена.
Через полчаса пришлось перебраться к телу поближе. Настырный кузен вылез-таки из прибрежной рощицы на дюнах и двинулся в моем направлении, вертя головой во все стороны. Я загодя успела спрятаться за чьим-то тентом недалеко от громилы на матрасе. Кузен прошел совсем близко и, к счастью, меня не заметил, но зато, подлец, сам расположился на песке поблизости и все крутил головой. Того и гляди обнаружит мое укрытие. К тому же выяснилось, что тент принадлежал семейству с тремя неимоверно живыми и громкоголосыми детьми. И пяти минут не прошло, а они уже успели насыпать мне в волосы кучу песка, с помощью мокрого мяча вырвать книгу из рук и проехаться по ногам какой-то чертовой ветряной мельницей на занозистых колесах. И при этом так пронзительно вопили, что я и без кузена бы не выдержала. К тому же криками и беготней милые детки привлекали всеобщее внимание, кузен поневоле проявлял к этому участку пляжа особый интерес. Нет, надо сматываться, пока не поздно.
Вот я и перебралась в более отдаленную часть пляжа, поближе к неподвижному телу. Не шевелится? Ну и что, мне какое дело, не сгорит, ведь уже порядочно загорел, да и солнце на балтийском побережье не такое уж убийственное.
Я на ужин не торопилась и решила — не двинусь с места, пока не удалится кузен, пусть даже останусь одна на пляже. Кузен, я знала, свято придерживался графиков приема пищи, что вселяло определенную надежду.
Такое неродственное отношение к родственнику имело, увы, свои причины. Кузен Зигмусь уже не первый раз отравлял мне жизнь. Начал он это делать довольно давно, когда мне было лет пятнадцать, а ему девятнадцать. Именно в ту пору он влюбился в меня, Христом-Богом клянусь — без взаимности. Мне он страшно не нравился, и даже непонятно — почему. Вроде бы нормальный парень, ничего особенно отвратного в нем не наблюдалось, не кривой, не горбатый, даже не очень прыщавый, а вот поди ж ты! Я прямо-таки смотреть не могла на него, а он упорно и последовательно пользовался любым случаем, чтобы схватить меня в объятия и носить на руках, отнюдь не скрывая далеко идущих матримониальных планов. Он приходился мне такой дальней родней, что не было препятствий для вступления в брак, но одна мысль об этом порождала самые страшные концепции, от самоубийства начиная и убийством кончая. Тогда, по молодости, я сама не могла понять, чем объясняется такое отвращение к Зигмусю, и только немного повзрослев, поняла. Зигмусь был неврастеником, одержимым манией величия, и вообще придурок, так что, выходит, меня спас здоровый инстинкт.
К сожалению, склонность ко мне у Зигмуся с возрастом не прошла, а какие-никакие родственные связи облегчали ему возможности общения со мной. В последние годы вера в себя все возрастала, и в настоящее время Зигмусь считал себя гением сразу в нескольких областях науки и культуры. Естественно, таким проявлением своей гениальности или по меньшей мере недюжинного таланта Зигмусь во что бы то ни стало желал поделиться со мной, вот и таскал, даже на пляж, кучу всевозможных бумаг — научные труды, официальные письма, воззвания и даже поэтические произведения. Господи, сжалься надо мной! Мало того, знакомя с этими творениями своего гения, то и дело хватал меня за коленку, целовал в локоток или прижимал к своей мужественной груди. И так уж мне не повезло, что отдыхать он вздумал как раз здесь, куда я вынуждена была приехать по очень важной причине, и у меня не было ни возможности, ни желания отсюда уезжать.
Если бы я не проявила бдительности и Зигмусь меня заловил, мне бы пришлось все послеобеденное время просидеть в воде, а ведь Прибалтика — это вам не какая-нибудь Полинезия. Да и море, боюсь, не остановило бы Зигмуся, он бы полез за мной в воду и продолжил знакомить со своими творениями, то и дело хватая за ноги и стаскивая с матраса в морские волны. И ещё считал бы это жутко остроумным, совершенно игнорируя мое неумение плавать. Нет, я не фантазирую, по опыту знаю, что так бы оно и было. И к тому же эта раздражающая, идиотская привычка до одури повторять слова, словно забивая их молотком в память собеседнику. С ума сойти!
Тем временем пляж постепенно пустел. Одной из последних его покидала семья с тремя горластыми детьми. Зигмусь удалился раньше, он всегда старался поспеть к ужину вовремя. И по-прежнему неподвижно лежало на матрасе громоздкое тело, о котором я почти забыла.
Открытие сделал средний из горластых безобразников, мальчик лет четырех. Я хотела подобрать к нему какое-то другое, более подходящее определение, но так и не придумала: в природе просто не существует ничего столь же непоседливого, неугомонного, вертлявого. Естественно, он не шел, а несся на всех парах, не разбирая дороги. Меня как-то, к счастью, не задел, споткнулся в нескольких метрах дальше и свалился на упомянутое тело. И вскочил с оглушительным визгом:
— Мама, оно холодное! Этот пан такой же холодный, как мороженое! Мама, купи мороженого!
Закаленные родители не отреагировали на вопли чада, но холодным паном заинтересовалась сестренка вертуна, стрекоза-попрыгунья годиком старше. Подбежала, тут же притворилась, что споткнулась, подобно братику, и тоже повалилась на лежащего мужчину под дикие вопли и восторженный хохот всей троицы.
Ну и случилось то, что должно было случиться. Восторженный хохот мгновенно сменился испуганными, тревожными криками.
— Папуля! Этот пан не такой, как другие. Он замороженный!
— Мамуля! Этот пан не настоящий, он из камня!
— Ой, этот пан искусственный! Он из холодного камня!
Родителям этих невоспитанных детей явно было наплевать на то, как их отпрыски ведут себя по отношению к окружающим, но тут даже их проняло. Не столько замороженный пан, сколько отсутствие реакции со стороны мужчины, на котором прыгали трое расшалившихся разбойников, привлекло внимание и их, и немногочисленных оставшихся на пляже курортников. Подошли и остановились молодой человек с девушкой.
— Может, солнечный удар? — неуверенно предположил молодой человек. — Я врач...
— Надо же, как везет некоторым! — завистливо прокомментировала толстая баба в ярком халате, тоже остановившись рядом. — Чуть что — и уже врач под рукой! А вот когда мне надо — не допросишься.
— Езус-Мария, а он и в самом деле как ледяной! — взвизгнула мать кошмарных деток, осторожно пощупав неподвижно лежащее тело. — Гжесь, Малгося, а ну отойдите!
И она подхватила младшенького, который рвался из её объятий к мороженому пану с воплем, не уступающим по децибелам пароходной сирене. Судя по поведению Гжеся и Малгоси, те готовы были когтями и зубами разорвать замороженного на мелкие кусочки.
— Помогите же мне! — обратился молодой человек к папочке этих цветов жизни. — Надо его перевернуть.
Еще до того как молодой врач поставил диагноз, я уже поняла, что произошло. Вот интересно, что скажет теперь завистливая баба в цветастом халате? А вокруг нас уже собралась небольшая кучка зевак, привлеченная необычным происшествием на пляже. Странно, откуда они взялись, мне казалось, что на пляже уже никого не было.
Зато был самый настоящий труп, лежащий в нескольких метрах от меня. Я могла встать, спустить воздух из матраса и отправиться по своим делам. Такой большой и толстый труп — наверняка не особенно привлекательное зрелище. Но я не ушла, победило чувство ответственности. А может, чувство долга, мой тяжкий крест, пронесенный сквозь всю жизнь? Я была долгое время недалеко от этого человека, я могла быть или причастной к его смерти, или просто свидетельницей, подозреваемой или бесценным свидетелем, наверняка менты принялись бы меня разыскивать, зачем создавать для них дополнительные трудности? Пусть уж я буду у них под рукой. А этот человек мог умереть от сердечного приступа, так что никакого преступления. Однако расследование все равно будут проводить.
