Алена Смирнова - Подруга мента

Меня зовут Полиной, мне двадцать пять лет. Человек я несуразный, в том смысле, что раз на раз у меня ничего и никогда не приходится. Но позволю себе подчеркнуть: несуразный человек, а не женщина и не писарь рекламного полка — с этим как раз все в порядке. Отсюда вечная путаница в отношениях с людьми. В общем, все говорят, что со мной не соскучишься. Я спрашиваю: «Разве это плохо?» Они потупятся, помнутся и отвечают: «Извини, иногда, чем так веселиться, лучше сразу повеситься». Я смеюсь, и они начинают смеяться. Я уже давно ушла, а они все смеются. Бедняги. Мне очень жалко людей, которые не способны сами себя развлечь.

В юности я была всезнайкой, и девочки бегали ко мне на душевные беседы. Нет, душещипательные. На душевные мальчики прибегают, да так солидно. Я, правда, никого не призывала разделять мою точку зрения. Не представляю себе, как ее можно разделить. На десяток кусков, и каждый желающий возьмет то, что подтверждает его же измышления? Могу утверждать одно — вариантов у меня хватало на всех, исключая мерзавцев и мерзавок. Это не максимализм. Действительно, есть такие, кто с пеленок гребет под себя… Не стоит подозревать меня в человеконенавистничестве и склонности к грубым издевкам. Не то, что в пеленках оказывается, ножонками пригребают, а все подряд ручонками. И если кто-то вздумает не отдать своего, они в детстве плачут и ябедничают, в молодости пытаются подсидеть обидчика, в зрелости отнять у него силой, а в старости снова плачут и ябедничают, то бишь судятся. Но не о них речь, обо мне. Я тогда носилась со стихотворением Игоря Северянина, посвященным Мирре Лохвицкой. Нежная она была, романтичная, талантливая. У Северянина эпиграф из нее: «Я хочу умереть молодой»… Потом, как водится, первая строчка своего: «И она умерла молодой»… Я зациклилась и тронулась в собственное странное будущее именно с этой поэтической станции. Металась по улицам, глотала слезы и твердила: «Я хочу умереть молодой… И она умерла молодой…»

Замуж я вышла по взаимной любви за мужчину чуть старше себя, красивого и богатого. Не верите? Напрасно: таким, как я, везет. Только я не умею ценить подобного везения и легко свожу его на нет. Впрочем, какое там легко. Как раз жить по-своему мучительней всего. Ну а по общепринятым канонам… Семечки. У нас родился прелестный сын, и поначалу было здорово. Отлично. Восхитительно. Мне завидовали все. Нам завидовали. А потом… Надо же было сделать очередной книксен своей природе и разметать благополучие в клочки, разлетевшиеся по закоулочкам сплетен и пересудов. Ну не вынесла я постоянных откровений мужа. Будто пытаешься закрыть глаза и не видеть гнили, а тебе насильно поднимают веки и вопят в ухо: «Не спи, смотри, делай выводы, позже спасибо скажешь». Да зачем ждать, сейчас скажу: «Спасибо, спасибо, спасибо», только отвяжитесь. В общем, он предупредил, что подруги зовут меня в гости, дабы по заданиям мужей выпытать его коммерческие тайны или пристроиться на работу. Поэтому водиться с ними не следует. Соседи проникновенно здороваются, потому что мы обеспечены, а на самом деле нас, включая малыша, ненавидят. Следовательно, нечего раздражать их внешним блеском. Чем больше похожа на моль, тем спокойнее. Видела я однажды увеличенную фотографию этой самой моли. Пол-одеяла съест и не подавится. Ладно, спрятались мы от малоимущих в коттедж, за глухой забор. И пришла пора одеваться в бриллианты, даже перед стометровкой в хлебный магазин. Чтобы из-за других таких же заборов видели: у нас все о'кей, мы на плаву, с супруги «самого» брюлики и меха не осыпаются, наоборот, размножаются почкованием. Приятелям мужа нужно было улыбаться самой фальшивой моей улыбкой и словно бы невпопад. Иначе вычислят, Нострадамусы недоделанные, что он на самом деле рассказывает мне о бизнесе. Это при том, что он-то лучше всех знал — ничегошеньки. Любых надо было побаиваться, не давая, однако, спуску; на любых оглядываться, но незаметно. Это отвратительное ощущение — что ежесекундно, в спальне, ванной, туалете за спиной стоит конкурент, да не один, гад, а с чадами и домочадцами, и они всем кагалом точат ножики, — отупляло и бесило. А тупой и бешеный редко собой владеет. А ведь и мы сами должны были в идеале маячить за чужими спинами в спальнях, ванных, туалетах. С ножиками, разумеется.

Не поручусь, что тогда это чувствовалось именно так, а не выплыло в анализе и синтезе задним числом. Но жутковатое впечатление, что мой молодой муж безудержно стареет, и я не могу спасти ни его, ни себя, было. И навязчиво поглощало все преимущества нашей жизни. Потому что засыпать и просыпаться богатой замечательно: бытовых хлопот немного, на прихоти времени и денег навалом, к чему лукавить. Только муж все старел и старел. Умудренный печалями из числа хронических, он неустанно поучал в моих и сына интересах, для моей и сына пользы. Словно ему со дня на день в гроб укладываться, и он спешит нас довоспитывать. Он даже в постели учил: «Ты не манекенка на выход, а жена. Значит, юбчонку одевай подлиннее…» Прости меня, Боже, я долго верила, что Софья Андреевна чем-то перед гением Львом Николаевичем провинилась. Если бы муж родился не на пять лет раньше меня, а на двадцать пять, мне было бы все понятнее. Я бы ужаса такого не испытывала. Возможно, ему «на выход» и подошла бы истинно семнадцатилетняя «манекенка», но от меня, законной половины, он требовал юной внешности и внутренней дряхлости. Я не сдавалась, лезла с расспросами:

— Как ты будешь жить в шестьдесят?

Он твердо информировал:

— Идентично.

И однажды я заорала:

— Я хочу умереть молодой!

— У тебя получится, если будешь такой доверчивой, — посулил он.

— Нет, это Мирра Лохвицкая хотела умереть молодой в буквальном смысле. Я не поэтесса. Я согласна умереть лет в девяносто, но молодой. Доверчивой. Наивной. Доброй.

— А вот это не получится, — опять заладил он.

— Попробую, — пообещала я.

И ушла от него. Сына муж отдал мне без истерик: боялся, что мальчика могут похитить ради выкупа. Не доверять же няням и гувернанткам. Так что он действовал «в целях его безопасности». А сейчас «действует в целях его благоденствия». Имея счет в банке, я могла бы не работать. И всю себя посвятить ребенку. Но я не бесплатное приложение к отпрыску золотоносного папы. Сыну давно оплачена учеба за границей. Мальчик отца любит, я не препятствую их встречам. Да и сама не прочь потрепаться с отставным благоверным, Теперь, когда ему нет нужды заставлять меня «по-волчьи выть», он мог бы расслабиться и снова помолодеть. Но у него это уже не получается. «Честно у вас», — сказал он как-то и вздохнул. Вздохнул, потому что жить по-иному не сможет. Деньги в дело, дело ради денег — это одержимость, это одаренность особого рода. Нельзя требовать, например, от актера не актерствовать, от писателя не писательствовать, от банкира не банкирствовать. Актерство, писательство, банкирство — суть образы жизни, а не роды занятий. И кто сказал, что это счастливые, гармоничные, богоугодные образы жизни?

Месяц назад бывший муж позвонил и поставил меня перед фактом: он отправляет сына с моими родителями отдохнуть на Кипр.

— С сыном разберемся, — опешила я. — Но родители — люди самостийные. Как ты можешь их отправить?

— Я договорился, — насмешливо сообщил он. — Ради единственного внука они готовы и не на такие жертвы.

Я не стала ломаться и поблагодарила.

— Ты почему деньги со счета не снимаешь? — строго спросил он. — Хоть процентами пользуйся, гордячка. Средства к твоему существованию не разбоем добыты. Я тебе что, враг?

— Нет. Но я работаю, нам с малышом хватает.

— Ерунду всякую рекламируешь? Разве это работа?

— Кусок хлеба, — сказала я, не обидевшись. — А откуда тебе известно, снимаю я деньги или нет? Тайна банковского вклада…

Он рассмеялся без мефистофельщины и мягко положил трубку. Хозяин жизни. Ни родных. Ни друзей. Ни веры. Каждая женщина — алчная шлюха. Каждый мужчина — потенциальный заказчик или исполнитель убийства. Каждый ребенок — попрошайка. Нет, он у жизни в заложниках. И все-таки добавить мальчику лета в конце сентября — чудесная фантазия. Он славный отец. И малыш сумеет это оценить.

— Кто, собственно, собирался сегодня с Севой в зоопарк? — спросила я ранним прозрачным, но уже по-осеннему блеклым сентябрьским утром. — Завтра в пять утра самолет. И перевозбужденному ребенку в нем будет тяжело.

— В зоопарк с Севой собирались ты да я, да мы с тобой, — охотно откликнулся еще небритый полковник Виктор Николаевич Измайлов, засыпая в кофемолку душистые коричневые зерна.

— Тебе удалось уговорить мальчика не брать с собой кота, чтобы натравливать его на тигра?

Требовательность моего тона ни к чему Измайлова не обязывала. В конце концов, отвечать на идиотские вопросы мука мученическая. Но он меня и Севу любит.