Я оставила кабинет открытым, чтобы вахтерша могла контролировать мой набег. На столе Лизы, как ни странно, не нашлось ни единого листочка. На перпендикулярно к нему стоящем столе бухгалтера тоже. Ага, кажется, чистую бумагу они теперь держат под столом: на полу белел уголок и, будто гриб или ягода, манил нагнуться. Цепляясь за стулья, я обошла оба стола, но нагибаться не стала. А сразу выплыла обалделым привидением и плотно затворила дверь кабинета.
— Куда она делась? — решила проявить человечность насытившаяся вахтерша. — Вы ведь минут десять прождали? Неужто выскользнула, когда я отвернулась?
— Сейчас сюда мужчина зайдет, — дрожащим голосом пообещала я, — так вы не беспокойтесь, он тоже к ней.
И, перестав себя контролировать, зачем-то добавила:
— Хорошо, что вы уже покушали.
По двору прогуливался Измайлов. Приметив меня, он заулыбался и громко отчитался:
— Симпатичное местечко. Давненько меня сюда не заносило, смотри, что понастроили. Я купил Севе лимонад, не холодный, не волнуйся. А сам выбрался покурить, чтобы не травить ребенка.
Вряд ли раскованный и веселый полковник претендовал на одобрение. Но на то, что я подам голос — пожалуй. После паузы он забеспокоился и двинулся мне навстречу.
— Неприятности? До чего договорились?
— Ни до чего.
— В смысле?
— С ней кто-то пообщался до меня.
— И ты теперь оклеветана молвой, так? — беззаботно поинтересовался Измайлов.
— Слушай, Вик, я сейчас рухну, буду биться, кататься и голосить. Ты не пугайся, ладно? Она лежит между столом и батареей, кажется, мертвая.
Глаза у Измайлова стали большими и потеряли выражение. Однако малюсенькая надежда на то, что мне привиделась гибель вредной бабы и я выдаю желаемое за действительное, еще теплилась в нем.
— Спокойно, детка, не надо подметать собой улицу. Кто лежит?
— Лиза.
— Может, пьяна? Или ширнулась? В жизни всякое случается и с заместителями главным редакторов по рекламе.
— Я была бы счастлива, ей-Богу. Но у нее лицо какое-то… Опухшее? Одутловатое? Синюшное? Не знаю…
— Пойду взгляну, — ровно, будто добил одну клавишу одним пальцем, сказал Измайлов. — А ты, милая, к Севе сейчас не подходи. Подожди меня тут, не сходя с места.
И никакая я не бунтовщица, а очень послушная и покорная страдалица. Велено ждать, не сходя, значит, буду ждать. Я села на асфальт по-турецки. Измайлов пару секунд смотрел туда, где только что нервно подергивалась моя растрепанная голова, и лишь затем медленно опустил взгляд, хмыкнул и одобрил:
— Умница. Сконцентрируйся на удержании этого полезного положения. Одна просьба: ноги в позу лотоса не заплетай, иначе будут сложности с подъемом. Если кто-нибудь появится, не тушуйся. В конце концов, йогой можно заниматься, где приспичит. Я быстро.
Но невозмутимость далась ему с трудом. Я слышала, он побежал и не стал придерживать дверь, которая громыхнула ему вслед, словно выругалась.
Представления не имею, как долго он отсутствовал. Подошел сзади, поднял контуженного впечатлениями бойца в мини-юбке и бережно потащил с поля боя между добром и злом. Севе он объяснил, что я неожиданно заболела, но у меня остались кое-какие обязательства перед редакцией.
— Я поработаю за нее. Мы понимаем, как грустно тебе из-за сорвавшейся прогулки. Но будь мужчиной. Это несложно, если привыкнуть.
Глаза малыша полнились состраданием к своей горе-матери. Оно изгоняло из них печаль, которая на выходе превращалась в частые слезы. Тем не менее Севка пожал протянутую Измайловым руку и пообещал:
— Буду.
Вик присмотрел за нами, пока не подъехала его служебная «Волга». После чего усадил в нее Севу и вернулся за мной. Но я уже довольно твердо сама брела в нужном направлении. И полковник не удержался. Взяв меня за локоть, он ехидно прошептал:
— Юрьев будет в восторге, узнав, кто обнаружил тело.
Пришлось улыбнуться. За это я была удостоена поспешных поцелуев в нос и висок. И сразу стало легче.
Мне было все равно, куда нас везут. Но когда мы оказались у дома моих родителей, я мысленно благословила Измайлова. Потом еще и еще раз. Папа с мамой стояли возле подъезда.
— Насколько я понял полковника, что-то там не стоит слезинки ребенка, — начал папа. — Поэтому мы с Севочкой отбываем в зоопарк.
— Полковник ни при чем, — высказала свое мнение мама, — и Достоевский тоже. Ваш дед и отец отлынивает от сборов в дорогу. Но я его прощаю. Потому что, вертясь все утро у меня под ногами…
Папу с Севой как ветром сдуло. Мама, ни о чем не спрашивая, позвала:
— Пойдем домой.
— Мам, вы нас ждали?
— Измайлов позвонил. Я не смогла бы ладить с таким положительным типом, дочка. Мужчина просто обязан давать повод к тому, чтобы его пилить. Иначе — тоска. Иначе он садист из закоренелых.
— Какой положительный, с его-то характером. Но он родился человеком и умрет им назло временам и нравам.
— Любовь зла, — усмехнулась мама, которой тяжко было привыкать к тому, что Измайлов ее ровесник.
— За козла ответишь, — пригрозила я.
— Куда ж деваться, — не испугалась она. И совсем в измайловском стиле скомандовала: — Вперед шагом марш.
О, мама… Я валялась на родительском диване и думала: «Костерила-костерила Лизу и не предполагала, что она мертва. А сейчас мне стыдно. Потому что уже не важно, какой она была. Важно, какой я осталась… Да, а Юрьев наверняка проедется по моим способностям примагничиваться к преступлениям… Он рассматривает меня, как случайно сохранившееся ископаемое, и склонности современного Измайлова к такого рода связям не одобряет. Более того, числит полковника в извращенцах».
С лейтенантами Борисом Юрьевым и Сережей Балковым я познакомилась, когда наш жэковский слесарь повадился использовать инструменты не по назначению — черепа ими прошибал. И если с Балковым мы сразу подружились, то с Юрьевым едва сводим концы вежливости. Ребята — четыре дополнительных руки Измайлова. Полковник у нас вообще смахивает на Шиву. У нас… Наверное, никогда не решусь сказать: «У меня». Измайлов без своего дела не жилец. А я не могу изводить мужчину заклинаниями: «Ты мой, только мой, ты создан для того, чтобы меня ублажать». И тех, кто меня заклинает, посылаю подальше. Люди выдумали, будто меняя ублажателей и ублажательниц, можно быть счастливыми без передышки. И не догадываются, насколько вреден для здоровья режим нон-стоп.
Под мудрые размышления о надежном здравии и губительности излишеств я прямо-таки надралась кофе, накурилась на балконе, отработанным приемом пряча от мамы сигареты, и приобрела грешный, близкий к человеческому облик. Чемодан Севы Измайлов привез сюда еще вчера, так что забот у меня не было. В восемь вечера мама уложила нас с сыном спать. Я заснула первой. А в три часа утра суматоха отъезда безвозвратно привела меня в чувство.
Бывший муж встретил нас у входа в аэровокзал. Выглядел он усталым, чуть излишне отутюженным, но бодрился, как мог. Сева захлебнулся было описаниями зверья, однако быстро сообразил, что отцу не до плененных образчиков фауны, и замолчал. Я пыталась и никак не могла подобрать слово, соответствующее странноватому состоянию некогда близкого человека. Настороженность? Раздражение? Нетерпение? Он будто стремился поскорее от нас отделаться, но шевелиться было лень и приходилось ждать, пока мы сами уберемся. А на меня он вообще смотрел испытующе, как матерый начальник отдела кадров на липовый диплом. Не нравилось мне это. Как будто я сама не в состоянии проводить своих. И лишь когда наши взгляды скрестились в перспективе на щуплой, чуть сутулой фигурке удаляющегося Севы, я почувствовала, что у него отлегло от какого-то места, но от какого именно, так и не разгадала.
— Кофе выпьем? — предложил он.
— Извини, у меня такое ощущение, что ты пива хочешь.
— Да, жены бывшими не бывают, — хохотнул он. — Точно, квасил до полуночи. И никто не догадался, кроме тебя.
Я чуть не полюбопытствовала, много ли народу он успел сегодня встретить. Но замкнулась. Намек на то, что я изучила его, как предмет любимого преподавателя, и всегда готова к отличной сдаче экзамена, приятным не назовешь. Надо же, столько лет прошло, а при встречах с ним я вязну в студенческих ассоциациях.
— Согласна на кофе, — вернулась я на старт.
Он напрасно хорохорился. Я действительно знала его, как облупленного. Не пил он ночью. Даже от малого количества алкоголя его организм избавлялся часов по двенадцать. А уж «поквасив», он проплутал бы в поисках опрометчиво утраченной формы сутки минимум. Но мне не была нужна его правда. Солгал, значит, были причины. С кофе мы расправились как-то несолидно: по три глотка, смущенная ревизия пустых чашек, «может еще», «нет, спасибо»… И сорвались с места.
— Садись в машину.
И вот тут мои глазоньки не на лоб, а на темя вылезли. Он сам был за рулем! А ведь шофер и телохранители полагались к средствам его передвижения, как запаски. Да он ли рядом или брат-близнец? Может, я индийский фильм смотрю? После автокатастрофы он поклялся никогда не занимать водительского кресла.
