Имя Ас Мачо я уже присвоил себе для вавилонского детективного романа, который только что закончил переживать, но мне вовсе не нравилось пользоваться тем же именем в других приключениях. Мне нравилось менять себе имя. Например, когда я был вавилонским героем бейсбола, я пользовался именем Самсон Рут[10] но хорошего понемножку. В сериале мне понадобится другое имя.
Возвращаясь два квартала к намеченной автобусной остановке, я перебрал в уме несколько имен. Мне нравится имя Смит. Не знаю почему, но мне это имя всегда нравилось. Некоторые считают его слишком заурядным. Я — нет.
Смит…
В уме я просмотрел несколько вариаций Смита:
Эррол Смит
Кэри Смит
Хамфри Смит
Джордж Смит (как у Рафта)
Уоллес Смит
Панчо Смит
Ли Смит
Морган Смит
«Канонерка» Смит
«Рыжий» Смит
Картер Смит
Рекс Смит
Коди Смит
Флинт Смит
Терри Смит
Хохотунчик Смит
Майор Смит (Это мне очень понравилось.)
«Оклахомец Джимми» Смит
Ф. Д. Р. Смит
Много в самом деле возможностей, когда пользуешься именем Смит.
Некоторые имена были хороши, но я пока не придумал идеального, а на неидеального Смита я не согласен.
Чего ради?
Ай, черт!
Размышляя о том, каково частному сыщику в Вавилоне носить имя Смит, я прошел два лишних квартала за свою остановку, мимо улицы, на которой живу, поэтому пришлось развернуться и пойти обратно, и я чувствовал себя по-дурацки, потому что не могу себе позволить таких вещей, когда от меня до первого за много месяцев клиента — всего несколько часов.
Опасно мне думать о Вавилоне.
Надо быть начеку.
Я прошел пешком по Сакраменто-стрит, очень тщательно не думая о Вавилоне. По ходу я притворялся, что мне сделали префронтальную лоботомию.
Прибыв на Ливенворт-стрит и пройдя полквартала до своей разбитой много-квартирки, я несколько восторжествовал. Я ни разу не подумал о Вавилоне.
Перед многоквартиркой стоял фургон морга. В доме кто-то умер. Я попробовал себе представить мертвым кого-нибудь из жильцов, но не мог даже вообразить, что в таком месте кто-то умирает. Чего морочиться, если аренду платить — уже разновидность смерти?
А уж как я удивлюсь, когда узнаю, кто это.
Фургон морга был переоборудованным «маковским» грузовиком, где места для трупов хватило бы на четырех новеньких экс-налогоплательщиков.
Я поднялся по ступенькам, открыл парадную дверь и вступил в темный заплесневелый вестибюль здания, которое многие называли домом, а я называл дерьмом.
Хотя вопрос с арендой я несколько остудил, все равно безотчетно глянул на площадку второго этажа и квартиру хозяйки. Дверь была открыта, и два служителя морга выволакивали хозяйкино тело. Оно лежало на носилках, укрытое простыней. У дверей толпились какие-то жильцы. Вели они себя, как только что завербованные плакальщики-любители.
Я стоял внизу лестницы и смотрел, как служители сносят ее тело по ступеням. Несли они очень гладко, почти без усилий — словно из бутылки выливалось оливковое масло.
Сходя по лестнице, они ничего не говорили. Я знал многих парней, работавших в морге, а вот этих парней — не знал.
Жильцы-плакальщики стояли очень тесной толпой наверху, любительски шепчась и скорбя. У них не очень хорошо получалось. Ну еще бы — хорошо ли вообще получится оплакивать квартирную хозяйку с пронзительным характером, к тому же всегда везде сующую нос? У нее имелась скверная привычка высовываться в дверную щель из своей квартиры и пристально осматривать всех, кто входил в дом и выходил из него. Слух у нее был невероятный. Мне кажется, где-то в ее родословной имелась летучая мышь.
Да что там — нынче те деньки для нее закончились.
Теперь ей предстояло путешествие к моему колченогому другу, который вскоре разложит ее на льду. Интересно, а видами ее голого тела он тоже будет любоваться? Нет, не думаю. Она слишком старая и съела в жизни слишком много черствых пончиков. Слишком тусклый фитилек рядом с той проституткой, которая сейчас составляла ему компанию, — той, которую вскрыли ножиком для писем.
На несколько секунд в уме я увидел ее мертвое тело. Выглядела она что надо. Затем я подумал о красивой блондинке, которую встретил на выходе из морга: как она плакала, когда я ее увидел, но перед Колченогом сделалась равнодушной и отчужденной, поглядев на тело мертвой шлюхи. Такой поток мыслей моментально вынес меня к улыбке ее шофера, когда они тронулись с места, — он будто бы знал меня, будто бы мы с ним старые друзья, которым сейчас поговорить недосуг, но вскоре мы непременно увидимся.
Мысленно я вернулся к своим неотложным делам: смотреть, как служители завершают спуск тела мертвой хозяйки по лестнице. У них очень неплохо получалось. Конечно, такова их профессия, но я не мог не восхищаться. Мне кажется, все, что делаешь, может стать искусством, и они подкрепляли мою теорию, перемещая труп этой старой кошелки так, будто она была ангелом или, по меньшей мере, миллионершей.
— Хозяйка? — спросил я, когда они закончили спускать ее по лестнице. Именно так спросил бы частный сыщик. Мне нравится поддерживать форму.
— Угу, — ответил один.
— Что было? — спросил я.
— Мотор, — ответил другой. Плакальщики-любители тоже спустились по лестнице посмотреть, как служители заканчивают выкатывать хозяйку из здания. Ее тело сунули сзади в похоронный фургон. Внутри уже лежал один труп, поэтому ехать до морга в центр города ей будет не так одиноко. Наверное, всяко лучше, чем в одиночку.
Служители закрыли за ней и ее новообретенным другом дверцу. Медленно обошли фургон и забрались на переднее сиденье. Во всей их манере сквозила бесцеремонная обыденность. К мертвым телам они относились примерно так же, как молочник — к пустым бутылкам. Их просто подбираешь и увозишь.
Когда хозяйка уехала, я пошел по коридору к своей квартире, как вдруг передо мной отчетливо проступила светлая сторона ситуации. Старуха владела зданием, была вдовой и не имела ни родственников, ни друзей. Наследство у нее наверняка в полном беспорядке. На то, чтобы во всем разобраться, уйдут месяцы, поэтому никто не станет теребить меня с задолженностью по квартплате.
Какая удача!
Сегодня и вправду мой день.
Такого дня у меня не бывало с тех пор, когда пару лет назад по мне проехал автомобиль и сломал мне обе ноги. Компенсацию за это мне выплатили недурную. Хоть я и пролежал на вытяжке три месяца, это гораздо лучше, чем зарабатывать себе на жизнь, — и — что за дивное было время — грезить о Вавилоне в больнице.
Я чуть не проклял выписку.
Наверное, было заметно.
Медсестры даже пошутили.
— Почему такой мрачный? — спросила одна.
— Как на похороны собрались, — добавила вторая.
Они не знали, как уютно в больнице — просто лежать, все твои прихоти выполняют, а делать практически нечего, можно лишь грезить о Вавилоне.
В ту секунду, когда я выбрался из дверей больницы на костылях, все покатилось под уклон. И не выходило из штопора до сегодняшнего дня, но день этот — я вам доложу: клиент! Патроны для револьвера! Пять долларов! И лучше всего — мертвая домохозяйка!
Кто может требовать большего?
Промозглая неряшливость моей квартиры ничуть не изменилась, пока меня не было. Ниже падать уже некуда… Господи, как я мог жить так, как жил? Даже страшно. Я переступил через какие-то неопределенные предметы, валявшиеся на полу. Я намеренно к ним не очень присматривался. Не хотелось знать, что это такое. Кроме того, я старался не смотреть на кровать.
Моя постель напоминала нечто уместное в палате психиатрической клиники для буйных. Я не был мастером по заправке постелей, даже когда на меня находил стих заправлять их, а такие дни давно минули.
Мать постоянно орала на меня:
— Почему ты не заправляешь постель? Неужели я должна все делать за тебя?
Когда же я заправлял постель, она орала:
— Почему ты не заправляешь постель, как полагается? Посмотри на свои простыни! Они петлями перекручены.
Я прямо не знаю, что делать! Смилуйся, Боженька, смилуйся надо мной!
И теперь я должен ей восемьсот долларов, постель моя напоминает виселицу, на которой вздернули тех, кто покушался на Авраама Линкольна, а матери я на этой неделе не позвонил.
Чтобы произвести впечатление на клиента, следовало принять душ, поэтому я разделся и уже совсем было повернул кран, когда понял, что у меня нет мыла. Последний обмылок я смылил несколько дней назад. Кроме того, бритва моя обладала лезвием настолько тупым, что им и грушу не побрить.
Я подумал было снова надеть на себя одежду, выйти и купить мыла и бритвенных лезвий, но вспомнил, что на милю в округе не осталось ни одной лавки, которой я не был бы должен. Стоит сверкнуть этой пятидолларовой банкнотой перед каким-нибудь лавочником, и он меня на куски разорвет. Нет, сэр…
