— Эй! — он приоткрыл один глаз и зевнул.
— Ну слава Богу! — выдохнула я.
— За что?
— За то, что проснулся наконец!
— Я долго спал, Вэл?
— Восемь часов.
— А ты что делала?
— Копалась в себе.
— Много золота накопала?
— Да, если ты знаешь, что по-русски называется золотом.
— Что так?
— Это долго объяснять. Скажи лучше, куда мы теперь едем?
— А разве я не сказал?
— Я похожа на сумасшедшую?
— С чего ты взяла?
— Куда мы едем, Юджин?
— Домой.
— Надеюсь, не ко мне?
— Именно к тебе.
— Ты шутишь?
— Закуривайте, гражданка! Везучая вы, надо сказать…
— Я?!
— Ты.
— Потому, что встретила тебя?
— Тупость для везучего человека — это даже не минус.
— Спасибо на добром слове.
— Ты очень везучая, Вэл… — он потянул меня к себе, и я буквально рухнула на его грудь. Раскладушка жалобно простонала. — Ты родилась в сорочке от Коко Шанель, дорогая! Ты появилась на свет с зубами, причем все как один платиновые.
— Юджин, миленький, у меня в сумке должен быть аспирин…
— Зачем?
— Примешь таблетку, пропотеешь… Полегчает…
— Мы сейчас примем что-нибудь поинтереснее… — он легко и бережно, словно фарфоровую статуэтку на рояль, поставил меня на ноги и решительно двинулся в конец трейлера, где была оборудована походная кухня с газовой горелкой, мини-холодильником и пластиковым шкафом.
— Неужели накормишь девушку?
— Будет видно… — он открыл холодильник и извлек оттуда длинную бутылку с горлышком, обтянутым серебряной фольгой. Аккуратно, без вульгарной пальбы пробками, он откупорил шампанское, наполнил пластмассовые стаканчики и вернулся ко мне.
— Я никогда не пила шампанское днем.
— Вот за это и выпьем!
— За что?
— За новую жизнь, для которой ты родилась второй раз.
— Ты уверен?
— В чем? Что за это стоит выпить?
— Нет, что я родилась второй раз.
— Хочешь испортить тост?
— А был тост?
— Ах да! — он поднял свой стаканчик. — Я предлагаю выпить за самого дорогого мне человека. За… Юрия Владимировича Андропова!
— Юджин, — я поставила свой стакан на пульт перед мониторами. — Это не смешно.
— Если бы не Андропов, милая, мы бы никогда не встретились. Хочешь или не хочешь, а я выпью за него. Составь мне компанию.
Я молча взяла стакан, мы беззвучно чокнулись и выпили.
— Вот теперь он может совершенно спокойно сдохнуть! — Юджин вытер губы рукавом свитера.
— А мы — поговорить! — я усадила его рядом. — Поговори со мной, дорогой мой!
— О чем?
— Ой, у меня миллион вопросов. Ну, во-первых, почему это я такая везучая, а?
— Я предвидел, что ты будешь меня расспрашивать. Я верил, что будет именно так. Но знаешь, Вэл, я настолько вымотан, что не способен даже вспомнить весь этот кошмар. Не то что рассказывать о нем…
— Мы летим в Штаты?
— Да.
— К тебе?
— К нам.
— И никто меня не выкрадет в аэропорту?
— За всю историю существования военно-воздушных баз НАТО оттуда еще не выкрали ни одного человека. Надеюсь, ты не составишь исключения…
— Я теперь — важная персона, да, милый?
— Не то слово. VIP.
— Тебя это радует?
— А тебя?
— Я первая спросила!
— Нет, милая. Меня это не радует. Но и не вгоняет в тоску.
— Сдержанный оптимизм, — пробормотала я. — Это по-нашему, по-американски.
— Лучше, конечно, засунуть руку в горло, зацепиться за окончание прямой кишки и вывернуть себя наизнанку. Тогда это будет по-нашему, по-достоевски.
— Не злись.
— Не зли — не буду злиться.
— Ты стал лучше говорить по-русски… — я погладила его по небритой щеке. — Но хуже понимать.
— Остановить автобус — ты сойдешь?
— А я могу?
— А ты хочешь?
— Если я скажу, что очень люблю тебя, ты мне поверишь?
— Да.
— А если я скажу, что, тем не менее, хочу выйти из этой машины?
— Поверю. Ты всегда хочешь то, что нельзя.
— Скажи, я когда-нибудь увижу свою мать?
— Даже если бы я был госсекретарем США, я бы не смог дать такую гарантию. Правда, есть одно обстоятельство… Ты теперь действительно very important person.
— И что из этого вытекает?
— То, что они не посмеют причинить вред твоей матери. Пока ты жива — не посмеют.
— Объясни мне, дорогой, может быть, я чего-то не понимаю: что вообще случилось? Они что, с ума все посходили?! Я же самая обычная женщина, я ни хрена не понимаю в ваших делах! Какую угрозу я представляю, милый? Самая страшная тайна, которой я владею, — это цифровой код сейфа моего несчастного редактора, в котором он хранил редакционную печать и рублей тридцать партвзносов. И то этот код наверняка уже сменили…
— Не знаю, дорогая. Честное слово. Я только догадываюсь…
— Неужели все так серьезно?
— А что это меняет в наших отношениях?
— Практически ничего. Просто мы не сможем выходить из машины тогда, когда захотим.
— Но ведь мы будем вместе в этой машине. Понимаешь, Вэл, вместе!
— А ты уверен, что не наступит такой момент, когда мы из-за этого возненавидим друг друга?
— Знаешь, кто тебя спас?
— Ты.
— Нет. Одна женщина…
— Она меня знает?
— Нет. Это очень гордая женщина, Вэл, чем-то похожая на тебя. Они думали, что сломали ее, понимаешь, сломали пополам, как стебель камыша… Ей угрожали, ее шантажировали. Им казалось, что они нащупали слабое место: у нее был сын, которого она безумно любила. И они стали бить точно в это место. И когда они решили, что из нее можно вить веревки, она переиграла их, Вэл. Очень сильная и самолюбивая женщина, у которой было в жизни все, о чем только можно мечтать… Она приставила пистолет к виску и застрелилась. Она даже не знала, что спасет тебя. Для нее было важно другое: что таким страшным способом она спасает своего сына. Ее корежила и ломала самая мощная и самая безжалостная разведка в мире. А она все-таки ушла непобежденной…
— Зачем ты мне рассказываешь это? — прошептала я. — Зачем ты пугаешь меня после всего, что я вынесла?
— Потому, что ты тоже не дала себя победить. Вы обе стали жертвами одной порочной системы, одной скотской концепции. В ее основе — фанатичная убежденность в животной основе любой личности, у которой, как правило, не хватает мужества противостоять грубой силе, шантажу, угрозам и которая чаще всего ломается. Ты сильный человек, Валентина Мальцева. И я тебя очень люблю. Я знаю, твои соотечественники сделали немало, чтобы сломать тебя. Даже если бы ты была им абсолютно безразлична, они бы все равно делали это. В назидание другим. Но ты сумела выстоять. И не только выстоять, но и выжить. Тебе повезло, Вэл. Так пользуйся этим, живи! Тебе ведь только двадцать восемь… А если у тебя появится желание пустить, как Кло Катценбах, пулю в висок, это будет означать только одно — что они победили твою любовь ко мне. И тогда все теряет смысл, все превращается в нелепость. Ты правильно сказала там, в Женеве: мы одни в этом мире и нужны только друг другу. Я принимаю эту формулу и готов жить в согласии с ней столько, сколько нам суждено быть вместе. И если кто-то захочет вновь сломать тебя, — неважно, твои это будут соотечественники или мои, — им придется ломать и меня тоже. И если они не сумели справиться с тобой, то с нами им вообще ловить нечего! И хватит об этом! — он привлек меня к себе и очень бережно, будто прощаясь, поцеловал в глаза. — Ну, быстренько: что сказала бы по этому поводу твоя непотопляемая подруга?
— Ничего бы она не сказала, — я уткнулась носом в его колючий свитер. — Она бы просто сдохла от зависти…
