— Вика, а тебе говорили, что ты хорошая? — не в тему, зато очень ласково спросила Марина после секундной паузы.
— Я? В каком смысле? Потому что на самом деле не делала тебе гадостей?
— Потому что не стала бы злиться на человека, которого обидела. Большинство людей несомненно стали бы.
Вика пожала плечами. Маринка страшная выдумщица, вечно у нее разные заумные фантазии! Впрочем, авторы все такие.
— Так, значит, Преображенский замышлял козни сразу против нас обеих?
— Или ни против одной — я теперь и сама не понимаю. Это можешь узнать только ты у своих друзей-критиков. Я вчера хотела послушать, о чем они сплетничают, да не было сил. Я думала, все равно никогда не стану больше писать пьес, и мне было почти безразлично.
— Неужто безразлично? — усомнилась Вика.
— Почти. Меня настолько радовало, что премьера позади, как будто я жизнью на этой премьере рисковала и теперь спасена, — усмехнулась Марина. — Сегодня сама удивляюсь.
— А на премьерах это обычное дело. Кстати, знаешь, Талызин… он сказал, что Евгений Борисович очень хорошо ему обо мне отзывался. В смысле, как о режиссере и организаторе.
— Я рада.
— Но почему он тогда… почему он издевался надо мной? Чуть с ума не свел!
— Как раз поэтому. Не одни мы с тобой волновались перед премьерой, он тоже, только мы по-разному это проявляли. Евгению Борисовичу требовались сильные эмоции, и он получил их от нас. Зато и играл как! У меня до сих пор стоит перед глазами! А как подумаю, что больше этого не увижу, хочется плакать. Ощущение какой-то невосполнимой ужасной потери. Я, конечно, эгоистка. Человек погиб, а я переживаю больше не из-за него, а из-за себя. У меня чувство, будто меня ограбили, украв что-то необычайно ценное, понимаешь?
— Он, конечно, гений, — не стала спорить Виктория Павловна, — но все равно… Я ведь тебе говорила про Ташиного котенка, да? Надо быть последней сволочью, чтобы это сделать! Ладно, нас с тобой помучить, раз это полезно спектаклю, но ты бы видела, что было с Ташей!
— Я толком так ничего и не поняла. Расскажи!
Вика помнила жуткий Наташин рассказ почти дословно. Марина слушала внимательно, напряженно. Дождавшись конца, переспросила:
— Она так и произнесла? «Я знаю, что тебя вот так же кто-нибудь убьет, и я прошу Бога, чтобы это сделала я». Вот так?
— Ну, примерно. А что? Не думаешь же ты…
— Я и сама не знаю, что думать. Но, если это сделала она, не имею ни малейшего желания ее выдавать.
— И дернул же его черт! — вырвалось у Виктории Павловны. — Знала, что он зараза, но не настолько же, прости его Господи!
— Наверное, он уже чувствовал себя убийцей, — мрачно предположила Марина. — Он ведь вживался в роль по-настоящему, почти на уровне переселения душ. Он готовился играть убийцу — и вел себя как убийца. Гений преображения — так его называли? Он заигрался, понимаешь? Словно это был уже не он, а его герой. А, снова став самим собой после премьеры, Евгений Борисович извинился. Реально?
— А вот и нет! — радостно сообщила Вика. — Ты сама себе противоречишь. Если на генеральной на Преображенского покушались с помощью открытого люка, так это была не Таша. У нее еще не было причин, правда? И у Тамары Петровны тоже не было. Если были, так у одной Галины Николаевны да у Дениса.
— Ну, у Дениса ревность, это ясно, а что Галина Николаевна?
— Как что? То же самое.
— За тридцать лет совместной жизни, пожалуй, ей пора бы и привыкнуть. Насколько я понимаю, ее супруг никогда не склонялся к моногамии.
— Изменял, конечно, но до развода все-таки раньше не доходило.
— И теперь бы не дошло, — уверенно прокомментировала Марина.
— Да, Даше он, конечно, даром не нужен, но Галина Николаевна этого не понимала!
— Даже и был бы нужен, сомневаюсь, что развелся бы. Мне кажется, он очень ценил жену и понимал, что ни с кем другим ему не ужиться.
— Но угрожал, что бросит ее в любой момент, стоит Дашеньке кивнуть. Помнишь?
— Слова. Он знал, что она не кивнет. Не такая она дура, какой притворяется!
— По-твоему, если кто не такой умный, как ты, значит, обязательно притворяется? Прости, Маринка, но ты на редкость к ней необъективна.
— Да, — покладисто согласилась Марина, — сама удивляюсь. Но ее настолько обожают остальные, что без моей любви уж как-нибудь обойдется. Не нравится мне подобный тип женщин!
— Что, подобная увела у тебя когда-нибудь парня? — Виктория Павловна с искренней заинтересованностью подождала ответа и, не дождавшись, добавила: — Ладно, не будем ссориться. Я-то убеждена, что у него седина в голову, бес в ребро. И Галина Николаевна тоже убеждена, иначе зачем она стала бы таскаться к нам на репетиции? Такого никогда раньше не было!
— Ты права, да. Главное, не то, собирался ли он ее бросать на самом деле, а то, что мнилось ей. А ей явно что-то мнилось. Значит, ты считаешь, это сделала она?
— О господи! — воскликнула возмущенная Вика. — Ничего подобного я не считаю! Я просто сказала, что она ревновала к Дашеньке, вот и все. А блок упал случайно, и люк был открыт случайно. Тебе вечно чудятся какие-то сложности там, где все просто.
— Две случайности подряд как-то маловероятны. Еще ладно одна… О, идея! На генеральной действительно была случайность — кто-то открыл люк и забыл его закрыть, например уборщица. Но эта случайность навела убийцу на мысль. Он понял, как легко подстроить несчастный случай в театре, понимаешь? Пошуровал с блоком и вызвал Евгения Борисовича на разговор в подсобку. Ты ведь помнишь тост? «Разговор еще не закончен…» Что-то в этом роде. Я хорошо помню, потому что сперва отнесла к себе. Но я ему встреч не назначала, и он мне тоже. А кто-то назначил, это точно! И если сделал это без дурных намерений, то должен был признаться милиции. Ты случайно не в курсе, кто-нибудь признался?
— Нет, — неохотно выдала тайну Виктория Павловна, — никто. Талызину это не понравилось. Он тоже считает, что в подсобке была назначена встреча.
— Вот видишь!
— Что вижу? Он считает, человек скрыл, чтобы лишний раз не связываться с ментами. Люди, мол, вечно от них что-то скрывают. Я и сама утаила про люк — не хочу, чтобы он ходил и все вынюхивал! А он собирается нас допрашивать и искать, с кем же была назначена встреча.
— Ты, значит, про люк не сказала? — задумчиво пробормотала Марина. — Это хорошо.
— Почему?
— А вот почему! — горячо поведала та. — Предположим, убили не Галина Николаевна или Денис, а Таша или Тамара Петровна. Кто-нибудь, у кого на генеральной еще не было никаких причин. Пусть даже мы с тобой!
— Кто? Ты что, совсем спятила?
— Я не утверждаю, что это мы, я говорю к примеру. Да ты не ахай, ты представь! Позавчера у нас с Преображенским все было гладко, а вчера он пригрозил разрушить наши планы. Пусть не наши, пусть мои. Я вспомнила про открытый люк и поняла, что сумею подстроить нечто схожее. Подпортив блок, я позвала Евгения Борисовича в подсобку — и дело сделано. Естественно, первая надежда, что смерть примут за несчастный случай, — это всего безопаснее. Но судьба привела за наш столик Обалдевшего поклонника, оказавшегося следователем. Он слышал странный тост и догадался о назначенной встрече, а догадавшись, заподозрил убийство.
— Да ничего Талызин не заподозрил! Он и словом не обмолвился. Ведет расследование, поскольку это его участок, вот и все.
— Ты считаешь, следователи делятся с подозреваемыми своими мыслями? Наоборот, они усыпляют бдительность. Такая у них профессия.
— Глупости! Он был очень со мной любезен — даже обещал допрашивать не в прокуратуре, а здесь или на работе. И вообще, он мой поклонник!
— Неужели? — подняла брови Марина. — Хочешь сказать, между вами что-то было?
— Пх! — фыркнула Вика. — Очень надо!
— Ладно, спрошу иначе. Он хотя бы делал какие-то попытки? Пусть минимальные.
— Нет, не делал. Я тоже думала, что в машине он обязательно… странный мужик, да?
— Ничего не странный. Просто он побоялся ухаживать за подозреваемой, чтобы ему что-нибудь не пришили за это на работе. Очень логично!
— Да? Ну не знаю. Слава богу, я держала рот на замке. Послушай, ты что, действительно считаешь, что я могла убить Евгения Борисовича? Я, конечно, готова была выцарапать ему глаза, но…
— Вот именно, — засмеялась Марина. — Если б его нашли с выцарапанными глазами, я бы не усомнилась, что это сделала ты. Впрочем, ты вряд ли сумела бы это скрыть.
— Нечего считать меня дурочкой! — неожиданно обиделась Вика. — Очень даже сумела бы. Думаешь, я прямо-таки всем вам показываю, что у меня в душе? Между прочим, хитрю получше всякого, и с тобою тоже.
— Макиавелли наших дней! Да хитришь, хитришь, успокойся, и вертишь всеми нами, как заблагорассудится. Твоя черная, черная, черная душа скрыта от нас непроницаемой завесой, заглянуть за которую ты не позволяешь даже избранным. Твое коварство парализует нашу волю и заставляет приходить в студию, а там — о ужас! — принимать участие в постановке спектаклей, да еще с удовольствием.
