— Скоро твоя хозяйка придет! — заверила Надежда шавку и вошла в магазин.
Должно быть, этот магазин находился на том же самом месте не меньше сорока лет. Но если в далекие семидесятые годы на его полках стояли только банки знаменитых рыбных консервов «килька в томате», пуленепробиваемые брикеты концентрата «клюквенный кисель», перловая крупа и едкие карамельки в липких линючих бумажках, да раз в неделю, «в привоз», появлялись ненадолго хлеб и водка, за которыми тут же выстраивались очереди; если к концу восьмидесятых его полки вообще опустели, и на них остались лишь соль поваренная нулевого помола да жгучая кавказская приправа «аджика» с просроченной датой годности, то теперь эти полки ломились от всевозможных товаров в ярких глянцевых упаковках.
Пожалуй, одно только не изменилось за минувшие сорок лет: магазин оставался поселковым «клубом по интересам», и в нем, как всегда, роились тетки околопенсионного возраста, которые обсуждали друг с другом и с разбитной продавщицей Нюркой животрепещущие местные новости.
— Нюр, а Нюр, — говорила продавщице крепкая шестидесятилетняя тетка в красном тренировочном костюме, — мой-то вчера опять на бровях приполз. Ты ему не продавай, а?
— Как я могу не продавать? — возмущалась в ответ массивная широкоплечая продавщица, увенчанная сложной конструкцией из рыжих волос и лака. — Ему что, восемнадцати нет?
— Какое там! — вздыхала в ответ тетка в «Адидасе». — Третий год на пенсии, а ума как не было, так и нет!
— А коли он у тебя совершеннолетний, так я ему продавать обязана! Такого закону нет, чтобы совершеннолетнему мужику не продавать! А ты, баба Катя, сама за ним следи, такая уж у тебя судьба на всю оставшуюся жизнь!
— А бухгалтерши Костька опять к Верке ходил, — вклинилась в разговор мелкая невзрачная старушонка. — Ох, выдерет Анна Романовна Верке весь перманент!
— А выдерет — так и надо, — одобрила продавщица. — Давно пора! Надо же, выдумала — чужих мужиков сманивать! Анатолий! — крикнула она в подсобку, вспомнив к слову. — Ты чего там делаешь? Я тебя за чипсами послала, а ты и пропал!
— Да щас я… — донесся из подсобки хриплый, придушенный мужской голос. — Тут эти чипсы в самом низу…
— Смотри у меня! — гаркнула продавщица и повернулась к своим собеседницам: — У меня не загуляешь!
Тут она заметила вошедшую в магазин Надежду Николаевну и поинтересовалась:
— А вам, женщина, чем могу помочь?
Надежда подумала, что такой вопрос тоже трудно себе представить лет двадцать назад, и начала перечислять:
— Туалетной бумаги пару рулонов… мыло, вот это, оливковое… порошок стиральный, какой получше… крем от загара, средство от комаров… шампунь у вас есть?
— Для сухих волос, для жирных? — деловито уточнила продавщица, разглядывая Надеждину прическу.
— Для окрашенных, — ответила Надежда и продолжила: — Сосисок молочных килограмм, соли пачку крупного помола… вдруг грибы пойдут?
— Не будет уже грибов, — вздохнула прежняя невзрачная старушонка. — Сушь такая стоит, откуда грибы?
— За Лизаветиным полем есть подосиновики! — авторитетно заявил сутулый мужчина, разглядывающий холодильник с пивом. — Много — не много, а корзинку наберете.
— А ты, дочка, у Аглаи, что ли, поселилась, на хуторе? — осведомилась старушонка, не обратив внимания на реплику мужчины.
— Да, — призналась Надежда, удивившись, как быстро в таких поселках распространяется информация.
— Ой, правда? — оживилась приземистая женщина средних лет с объемистой сумкой на ремне, которая выдавала в ней почтальона. — Не возьмете письмо для Горелова? А то мне туда идти — целый час тратить! Да через лес, такая страсть!
— Для Горелова? — переспросила Надежда Николаевна. — А кто такой Горелов?
— Дак кто? Известно кто! — снова подала голос всезнающая старушонка. — Бирюк этот, что рядом с Аглаей живет, Семен! Он и есть Семен Горелов!
— А! Вот кто! — Надежда замерла от неожиданной мысли. — Тогда, конечно, передам!
Выходит, этот нелюдимый сосед, которого она только что встретила в лесу — отец того В. С. Горелова, которого убил Выборгский маньяк! Ну да, все сходится… инициалы жертвы маньяка — В. С., то есть Владимир Семенович… и Аглая говорила, что сына ее соседа убили несколько лет назад…
— Хорошо, я передам ему письмо! — ответила она почтальонше, и та радостно протянула голубой продолговатый конверт, на котором было написано — Ленинградская область, Выборгский район, поселок Васильки, Горелову С. С.
Надпись была сделана красным карандашом, торопливым, но разборчивым почерком поверх другой надписи, в которой Надежда с изумлением узнала английские буквы. Адрес был выписан правильно, Семен был назван мистером Горелофф.
— От кого это Семену письмо? — полюбопытствовала неугомонная старушонка.
— Да не знаю! — отмахнулась почтальонша. — Буквы заграничные, Катерина в райцентре вон написала по-нашему, а то бы я и вовсе не разобрала.
Надежда рассматривала обратный адрес: миссис Эвелина Грин, Мидл-Роуд, 117, Аделаида, Австралийский союз.
«Ничего себе, деду Семену аж из Австралии письма приходят»! — удивилась она, но, встретив горящий от любопытства взгляд старушонки, сделала непроницаемое лицо. Отчего-то ей казалось, что Семен Горелов не слишком обрадуется, если все в поселке будут обсуждать его корреспонденцию.
— А вы, наверное, всех в поселке знаете, — обратилась она к почтальонше, считая, что теперь имеет на это моральное право. — Не скажете, где мне Павла Ячменного найти, который в газету районную заметки пишет?
Почтальонша еще и рта не успела открыть, а всезнающая бабка уже зачастила:
— Эка, вспомнила прошлогодний снег! И зачем тебе только этот охламон понадобился? Пашка-то Ячменный, он же совсем спился, ни в какую газету его и близко не пускают! Торчит в «Васильке» день-деньской, там его и найдешь, коли понадобился, только приличной женщине с ним и разговаривать-то не о чем!
Тут Надежду Николаевну отодвинула от прилавка дородная дачница в фиолетовой соломенной шляпе с огромными полями, которая принялась выяснять у продавщицы, почему в магазине нет диетических макарон и обезжиренного масла. Продавщица включилась в бурную дискуссию, бывает ли масло обезжиренным, а макароны диетическими, и Надежда покинула магазин.
Кудлатая собачонка все еще маялась перед входом. Она взглянула на Надежду умными блестящими глазами в поисках сочувствия и тихонько взлаяла.
— Ну, потерпи еще немножко! — проговорила Надежда Николаевна, потрепав четвероногую страдалицу по лохматому загривку. — Видно, твоя хозяйка все еще не наговорилась! Дома-то ей, кроме как с тобой, и поговорить не с кем!
Она решила отложить встречу с бывшим корреспондентом Ячменным до следующего раза, потому что сумка с покупками оказалась неожиданно тяжелой.
Путь обратно занял гораздо больше времени из-за набитой сумки, зато Надежда вдоволь наелась поздней земляники и видела двух ящериц, греющихся на солнышке.
Люська сидела на своей половине и не показалась, потому что третьего дня Николай Иваныч провел с Надеждой воспитательную работу и строго-настрого запретил покупать для Люськи спиртное — ни водку, ни даже пиво, ни самое дешевое пойло под названием «Плодово-ягодная настойка».
Увидев эту настойку в магазине, Надежда едва не прослезилась и поразилась, до чего бывают вечными и неизменными некоторые вещи, поскольку именно это вино они с ребятами, будучи в студенческом строительном отряде лет тридцать назад, покупали в деревенском магазине и называли его «Плодово-выгодное», поскольку стоило оно по тем временам баснословно дешево, а именно 87 копеек бутылка.
Надежда разобрала сумку и наткнулась на письмо. Идти к Семену было боязно — вдруг и вправду собаку спустит, однако победу одержало чувство долга, и она отправилась.
— Ты, главное, не бойся, — неожиданно сказала ей вслед Аглая Васильевна, эту фразу следовало трактовать так, что у нее опять наступило временное просветление.
Надежда помахала старухе рукой и подошла к мрачному дому. Непонятные густые кусты так разрослись, что не видно было, что творится на участке, Надежда приблизилась к ободранной калитке, когда-то выкрашенной зеленой краской, и взялась за ручку.
— Семен Степанович! — крикнула она. — Я вам письмо принесла, почтальонша просила передать!
Ответом ей было зловещее молчание, даже сорока, сидевшая неподалеку на елке, перестала трещать.
«Что делать? — думала Надежда. — Хоть бы ящик почтовый на калитку повесил… Может, заложить письмо между калиткой и засовом? Помнется, порвется или вообще потеряется, а там, может, документ какой важный… Бросить через забор и уйти? А вдруг дождь пойдет… Брать-то некому, вроде бы сороки писем не воруют…»
