Тут сорока опять застрекотала, да так бойко, что Надежда засомневалась насчет писем. Она подумала немного, оглянулась на сороку и тронула калитку.
Против ожидания двор у Семена оказался не такой запущенный, дорожка к дому была чисто выметена и присыпана кирпичной крошкой, на крыльце ничего не валялось. Надежда снова позвала хозяина, и тогда откуда-то из-за кустов вышла на дорожку большая темно-серая собака. Собака явственно хромала на левую переднюю лапу, но поглядела на Надежду очень сурово.
— Я хозяину письмо принесла, — проговорила Надежда, потому что жутко было стоять наедине с опасной зверюгой.
Она показала письмо, а когда неосторожно махнула рукой, собака угрожающе зарычала и сделала движение в ее сторону. Надежда слегка запаниковала и попятилась, собака в ответ шагнула ближе, при этом наступив на больную лапу. Очевидно, ей было очень больно, потому что собака громко взвизгнула и поглядела на Надежду с ненавистью. Надежда с трудом оторвала взгляд от желтых собачьих глаз и увидела, что в окне, что выходило прямо на калитку, слегка шевельнулась вылинявшая занавеска.
«И правда, чокнутый! — раздраженно подумала она. — Я же к нему не лезу, по делу пришла!»
Она бросила письмо собаке под нос, развернулась на пятках и захлопнула за собой калитку, успев услышать, как заскрипели ступени крыльца под тяжелыми мужскими шагами.
Ближе к вечеру Надежда обрызгалась средством от комаров и вышла в лес набрать земляничного листа, который добавляла в чай для аромата и для здоровья. Может, и поздних ягод немножко попадется. Хоть и наелась она земляники утром, а в августе ягода самая сладкая, можно и впрок поесть. Далеко в лес заходить одна она боялась, но тут нужно было пройти всего ничего — до ближней полянки.
Однако не успела она отойти от дома, как услышала за деревьями голоса и взрывы смеха.
Выглянув на полянку, Надежда огорчилась: именно там, где она рассчитывала собрать земляничный лист, стоял трактор с заглушенным мотором, а возле него, расстелив на траве брезент, сидели трое рабочих в куртках с надписью «Лесное хозяйство», и с ними — Люська. Лицо у Люськи полыхало, как маков цвет, она хохотала, запрокинув голову, костылик валялся рядом.
Тут же, на брезенте, был накрыт «стол» — пара початых бутылок водки, помидоры, свежая зелень, чугунок картошки, миска соленых грибов.
Надежда вышла из-за деревьев, поздоровалась с рабочими и обратилась к Люсе:
— Люсь, тебе же завтра в медпункт, гипс снимать… ты бы не пила, а? Доктор ругаться будет…
— Да иди ты! — беззлобно отмахнулась та и снова потянулась к недопитой бутылке. — Не видишь — люди отдыхают! Тебе что — больше всех надо?
— И Николай Иваныч сердиться будет, — продолжила Надежда Николаевна увещевать непутевую соседку. — Ты же знаешь, как он этого не любит…
— Да пошел он! — Люська не гналась за разнообразием. — Кто он мне, чтоб командовать? Не муж, не брат, не отец родной! Подумаешь — полюбовник! У меня таких, может…
— Ну, Люсь, зря ты так! Он же к тебе по-хорошему… помнишь, ты же сама говорила, что все зло от пьянства…
На этот раз Люська вообще не удостоила ее ответом.
Надежда вздохнула: ее воспитательных талантов явно было недостаточно для того, чтобы наставить Люську на путь истинный. Работяги глядели на нее неодобрительно — пришла, мол, мымра какая-то, удовольствие только портит. Один, худой, долговязый, со впалой грудью и длинными темными волосами, забранными в «конский хвост», даже буркнул себе под нос что-то сердито, второй, самый старший, набычился, глядел исподлобья и демонстративно отодвинул от Надежды подальше бутылку водки.
«Да провались они все! — разозлилась Надежда. — Что я — в охранники Люське нанялась или в няньки? Взрослая же баба, сама знает, что делает! А с меня и старухи достаточно. Хотя, ей-богу, со старухой хлопот меньше…»
Очевидно, эти мысли отразились на ее лице, потому что Люська отвернулась и замолчала.
— Мамаша, — уважительно проговорил, вступая в разговор, третий из Люськиных собутыльников — малого роста мужичок с пегими волосами и таким большим носом, что непонятно было, как он помещается на его небольшом сморщенном лице. — Мы тут маленько… закусываем. Может, посидите с нами? Для компании… Мы не какие-нибудь, мы по-хорошему… вот, Людмила нам картошечки отварной принесла, молоденькой… и грибки у нас хорошие… только засолили, со смородиновым листом, честь по чести!
— Грибы? — машинально переспросила Надежда, забыв обидеться на «мамашу». — Нет же в лесу грибов… сухость такая стоит…
— А это места знать надо! — рассудительно продолжил рабочий, которому явно хотелось поговорить. — Это вы, мамаша, если так пойдете, без толку да без разумения, так их и правда нет, а вы пройдите Елизаветино поле, за ним аккурат начнется Егерская тропа. Так вот по той тропе совсем немножечко пройти, и будет грибов видимо-невидимо… хоть косой их коси! Не всякие, конечно, насчет боровиков врать не буду, для боровиков еще время не подошло, а груздей, к примеру, и рыжиков — прям-таки прорва!
— Егерская тропа? — машинально переспросила Надежда. — Это еще что за тропа такая?
— А бог ее знает… тропа и тропа, всегда она так называлась. Может, при финнах еще… а только она от самого Елизаветиного поля аккурат начинается…
— Елизаветино поле, Егерская тропа… — задумчиво повторила Надежда.
Эти названия что-то ей напомнили, что-то очень важное, только вот что?
— Ладно, — Люська залпом выпила полстакана водки, подхватила грибов, затем подобрала костылик и шагнула к Надежде. — Пошли, что ли… все настроение ты мне сбила!
Наутро приехавший за Люськой Николай все же учуял запах вчерашнего «пикника», и на второй половине дома разгорелся скандал. Правда, скандал вышел небольшой, всего на полчаса, поскольку Люська после вчерашнего была не в форме. В конце концов, «молодые» помирились, и Николай заглянул к Надежде.
— Надь, — обратился он к ней просительным тоном, — тебе в поселке ничего не надо?
— А что?
— Да вот Люську нужно в медпункт свозить, на осмотр. Я до поселка-то ее довезу, а дальше нельзя — Анфиса узнает. Так ты бы с нами съездила, там бы ее проводила… и приглядела бы за ней, а то… ты же знаешь… — участковый оглянулся на дверь и понизил голос: — Как бы она до выпивки не добралась…
— Газету мне привези, газета по четвергам приходит! — подала голос Аглая Васильевна, у которой снова случилось временное прояснение сознания.
«И еще попробую с почты мужу позвонить, раз уж такое дело!» — подумала Надежда и согласилась.
Николай Иванович высадил их за железнодорожным переездом, смущенно откашлялся и пообещал подхватить здесь же, у переезда, во втором часу.
Люська посмотрела на него насмешливо, но заедаться на этот раз не стала и поковыляла к медпункту, опираясь одной рукой на костыль, а другой — на Надеждино плечо.
Правда, стоило тарахтящему мотоциклу скрыться за бревенчатым пакгаузом, она тут же перестала опираться на Надежду и пошла гораздо бодрее.
В медпункте оказалась большущая очередь — старуха со сломанной рукой, которую привела смешливая веснушчатая внучка, нетрезвый тракторист с разбитой головой и заплывшим глазом, подросток, которого покусала собака, когда он лез в соседский сад за яблоками, пожилой дядька с синим опухшим лицом, который кряхтел, охал и жаловался на недоброкачественную водку, дородная дачница, которую боднула коза и еще с десяток местных жителей и приезжих, нуждающихся в медицинской помощи.
Люська сразу сцепилась языками со знакомой теткой, которая обварила щами руку и пришла на перевязку.
Надежда не хотела попусту тратить время и отправилась на почту, пообещав вскоре вернуться за соседкой.
Почта была совсем близко, через два дома от медпункта.
Надежда попыталась дозвониться до работы мужа, но там было насмерть занято. На всякий случай позвонила домой, но там трубку снять было некому — муж, разумеется, на работе, а кот Бейсик, хоть и большого ума, снимать трубку пока не научился.
Выйдя в разочаровании из телефонной кабинки, Надежда вспомнила, что Аглая Васильевна просила принести ей газету. Тут она, к счастью, увидела знакомую почтальоншу — ту, что передала ей письмо для старика Горелова.
Почтальонша обрадовалась ей как родной (наверняка потому, что Надежда снова избавила ее от похода на хутор) и отдала свежий номер районной выборгской газеты.
— А вот, — добавила она вполголоса, — ты про Пашку-то Ячменного спрашивала… так вот он как раз!
Около невысокого деревянного барьера, который отделял почтовых работников от прочей гражданской публики, стоял, покачиваясь, здоровенный парень лет тридцати пяти с кудрявыми светлыми волосами и детским обиженным лицом, которое несколько портил синяк под левым глазом.
