— Полчаса? Надо было позвонить мне, Рэй.
— Будь я там, так бы и поступил. Но я не появился на сцене, пока они не проникли в квартиру и не обнаружили труп. Только тогда и позвонили, ну и я приехал и как раз осматривал покойного, когда раздался звонок. Это ты звонил?
— Не пойму, о чем ты…
— Ладно, не рассказывай сказки. Два звонка с интервалом минут в пять. Оба раза подходил я, и оба раза там молчали… Только не говори мне, что это был не ты, Берни. Напрасная трата времени. Я узнал твой голос.
— Интересно, как это? Ты же сказал, что там молчали.
— Да, но молчать можно по-разному, и это был твой стиль. И не пытайся убедить меня в обратном.
— Тебе видней, Рэй.
— Я сразу тебя узнал. Ну, и должен признаться, с самого начала подумал на тебя. Ты знаешь, где лежал труп?
— Откуда мне знать? Я ведь там не был.
— Помнишь такой маленький круглый столик, а на нем лампа, похожая на букет лилий?
Это была настольная лампа Тиффани в стиле модерн, почти наверняка копия. Она стояла на столике с ножками в стиле кабриоль.
— Не знаю никакой лампы, — пробурчал я. — Сроду не бывал у него в квартире. Знаю, что он жил где-то в Верхнем Ист-Сайде, кажется, у меня даже записан его адрес, но точно не помню. И никогда у него не был.
— Конечно… — протянул Рэй. — Никогда не был, однако твой кейс почему-то… — тут он забарабанил пальцами по прилавку, — навестил этого господина. Знаешь, это даже я не скушаю, Берни, ни под каким соусом. Я уверен, что ты там побывал, возможно даже прошлой ночью. Правда, когда ты звонил, я еще не знал, что это твой кейс. Но видел чек на пять баксов на том самом круглом столике. А на чеке черным по белому значилось: «Барнегат Букс», а также стояла дата покупки — позавчера.
— Я же говорил тебе, Рэй. Он купил у меня томик стихов.
— И назывались они, — он сверился с записью в блокноте, — «Пред».
— Это имя поэта. Уинтроп Макуорт Пред.
Он небрежно отмахнулся, давая понять, как относится к человеку с таким именем.
— И этот Пред, конечно, помер.
— О, уже давно.
— Как большинство других поэтов. Ладно, ну его к дьяволу. Пред не убивал, как бы ни хотелось мне привязать его к этому делу. Знаю, что и ты тоже не убивал. Ну к чему тебе убивать этого Кэндлмаса?
— Совершенно ни к чему, — согласился я. — Он был хорошим покупателем и довольно приятным человеком. Так мне, во всяком случае, показалось.
— А что ты вообще знаешь о нем, а, Берни?
— Не слишком много. Франт, любит принарядиться. Тебе это что-то дает?
— Ему тоже ничего не дало. Ему следовало бы носить под рубашкой жилет из кевлара.[13] Может, тогда что-то и дало бы. Так ты говоришь, франт? Да, похоже на то, потому как какой человек будет торчать у себя дома в костюме? Обычно приходишь домой и первым делом срываешь галстук, вешаешь пиджак на спинку стула. Лично я поступаю именно так.
— Охотно верю.
— Да? А какие еще варианты? Самое милое дело… И знаешь что еще, Берн? Благодари бога за то, что твое имя не Кей Фобб.
— Чего нет, того нет, — согласился я. — И никогда не было. О чем это ты?
— Кей Фобб… Это тебе о чем-нибудь говорит?
— Нет. А кто она такая, эта Кей Фобб?
— Ты считаешь, это женщина? Не знаю, может, я произношу неправильно, Берни… Вот, взгляни-ка сам и скажи, с чем прикажете это кушать?
Он снова приподнял кейс и повернул его ко мне боком. На светло-бежевом фоне крупными печатными ржаво-коричневыми буквами было выведено: «Caphob». Это слово можно было также прочитать как «Кэпхоб» или «Кэфоб».
В «Тупике» Богарт играет Мартина по прозвищу Детское Личико, который из сентиментальных побуждений посещает дом своего детства в Нижнем Ист-Сайде. Конец картины трагический: сперва ему влепляет пощечину матушка, Марджори Лейн, затем на пожарной лестнице он получает пулю от Джоэла Маккри. Вообще в фильме занято целое созвездие замечательных актеров, в том числе Клэр Тревор, Сильвия Сидни и Уорд Бонд, а также Ханц Холл и Лео Горси. Сценарий Лилиан Хелман, режиссер — Уильям Уайлер. Но больше всего мне понравились костюмы, художником по которым был некто по имени Омар Хайям.
Во время эпизода гибели Богги Илона взяла меня за руку.
И так и продержала до конца фильма, а выйдя во время перерыва из туалета, взяла уже обе руки.
— Бирнаард, — протянула она.
— Илона…
— Я так боялась, что ты сегодня не придешь. Весь день боялась.
— И что это тебе в голову взбрело?
— Сама не знаю. Когда я уезжала вчера в такси, ужас так и сжал сердце. И я подумала: «Я его больше никогда не увижу».
— Ну, как видишь, я здесь.
— О, я так рада, Бирнаард.
Я легонько стиснул ее ладонь в своей. Вторым шла «Левая рука Бога», один из последних фильмов Богарта. Там он играет американского летчика в Китае во время войны, который работает на Ли Джея Кобба, ярого китайского милитариста и злодея. Люди Кобба убивают священника, а сам Богарт спасается, переодевшись в его сутану, и продолжает выполнять задание, но уже под видом священника и против злодея, что немножко напомнило мне Эдварда Г. Робинсона в «Брате Орхидее».
И все, разумеется, кончается хорошо.
Мы перешли через улицу, выпили по чашке капучино и съели один эклер на двоих. Она долго молчала, затем сказала:
— Я так волновалась, Бирнаард…
— Правда? А я с самого начала был уверен, что у него с этой медсестрой все будет о’кей. Правда, я думал, что он прикончит этого Ли Кобба прямо на месте, но они сперва метнули кости. И знаешь, так даже лучше. Изящная деталь.
— Нет, я не о фильме.
— О…
— Я думала, что потеряла тебя. Мне показалось, что ты едешь к другой женщине.
— Разве я не говорил, что еду по важному делу?
— Но ты ничего не объяснил… А если бы и объяснил… — опустив глаза, она начала разглядывать свои пальцы. — А знаешь, я бы поняла, если бы ты завел другую. Я… была слишком… сдержанна. Но эти последние недели мне приходилось очень трудно. Я ощущала, что живу, только когда мы сидели рядом с тобой в кинотеатре. А все остальное время… почти задыхалась.
— А что случилось, Илона?
Она покачала головой.
— Я не могу об этом говорить.
— Можешь.
— Не сейчас. В другой раз. — Она отпила глоток капучино. — Расскажи мне об этом важном деле. Или это тайна?
— Просто один человек хотел показать мне свою библиотеку, — ответил я. — Обычно такого рода встречи я назначаю на конец рабочего дня, но мы с тобой каждый вечер ходим в кино, и потому пришлось назначать на более позднее время.
— И еще я никогда тебя не приглашала, да?
— Ну…
— Хочешь посмотреть еще одну библиотеку, Бирнаард?
— Нет.
— У меня есть несколько книг. Не думаю, что слишком ценные, но, может, ты все же взглянешь?.. — Протянув руку, она провела указательным пальцем по моему подбородку, затем коснулась губ. — Но, может, у тебя сегодня снова деловая встреча и мне придется ехать домой одной?
Выяснилось, что живет она на Двадцать пятой улице, между Второй и Третьей авеню, на пятом этаже без лифта, в доме, нижний этаж которого занимал магазин под названием «Нехитрые забавы». Тут продавались магические кристаллы, фимиам, карты Таро, а в витрине висела реклама, гласившая, что здесь вы можете приобрести все необходимое для колдовства и приворота.
Ступеньки были пологие, но их оказалось страшно много. Я вспомнил капитана Хобермана: каково бы ему, бедняге, пришлось?
Она занимала одну из угловых квартир, из одной комнаты и с единственным окном, из которого открывался вид на вентиляционную шахту и глухую стену высокого здания напротив, на Двадцать шестой. Сперва она включила голую лампочку, висевшую под потолком, затем латунную под зеленым абажуром, студенческого вида, стоявшую на письменном столике с единственным выдвижным ящиком, и погасила верхний свет. А потом зажгла три свечи на сундучке, похожем на солдатский, в дальнем конце комнаты и погасила настольную. Неверное пламя свечей озарило маленький домашний алтарь. Там были фотографии в рамках и без. Икона Мадонны с Младенцем, другая икона, изображающая какого-то святого с бородой и запавшими глазами, а также целая коллекция разных мелких предметов, в том числе и кристалл кварца — возможно, из магазина внизу.
В остальном квартира была вполне безликой. Вся библиотека поместилась в двух пластиковых ящиках из-под молока; а вязаный тряпичный коврик, замызганный и вытертый, покрывал примерно половину облезлого паркета. Кровать и туалетный столик, похоже, достались ей вместе с квартирой или же были куплены в лавке старьевщика. Стены — абсолютно голые, если не считать висевшего на гвоздике календаря «Птицы мира» и прилепленной скотчем карты Восточной Европы, вырванной из «Нэшнл джиографик». В сумрачном свете детали было различить невозможно, но я все же заметил на ней небольшой кусочек, обведенный жирным красным фломастером.
