Елена Логунова - Джип из тыквы

Быстро придумываю, зачем мне фото с камеры. Сказать, что я выслеживаю супруга, укатившего с любовницей? Это вряд ли вызовет сочувствие у брутальных мужиков, скорее наоборот, побудит их к проявлению солидарности.

О, знаю!

– Да сын мой, сопляк восемнадцатилетний, на маминой машине тайно катает подружку, а той вообще еще шестнадцати нет, – сочиняю я. – Хочу припугнуть его: мол, полиция уже зафиксировала ваши покатушки, смотри, дождешься обвинения в растлении малолетней!

– Ох, ни фига се! Сурово! – озадачивается мой собеседник.

– Сурово, но справедливо, – настойчиво давлю я. – Вот вам бы хотелось, чтобы вашу пятнадцатилетнюю дочку какой-нибудь озабоченный сопляк в машине тискал?

– Моей всего пять, – бормочет служивый, но не уходит – значит, заинтересовался и ждет продолжения.

– Я точно знаю, что они тут проезжали четвертого июня между половиной второго и половиной третьего ночи, – продолжаю я. – Вы не найдете для меня этот снимок?

– В начале июня? Фьюююю! Спохватились вы, мамаша! У камер-регистраторов памяти хватает на трое суток максимум, потом запись заново идет, по кругу, – огорчает меня служивый.

– В самом деле? Как жаль, – причитаю я. – Ну, может, вы в другом мне поможете? Я не знаю, куда сыночек ездил, он, паршивец, не говорит, но машину мне вернул с какой-то блямбой на стекле – с блестящей такой наклейкой в виде бомбы. Вы не в курсе, что это значит?

– Вань! – не трогаясь с места, орет мой собеседник. – Еще одну жалобу на наклейки примем? Вот тут мадам тоже в претензии по поводу светоотражающей бомбы на лобовом стекле!

– Что-то поздно спохватилась эта мадам, – рокочет в помещении низкий голос. – Бомбы – это ж когда было? Летом!

– Что, что было?! – оживляюсь я.

В окошко высовывается округлый предмет, который я в первый момент принимаю за кастрюлю с ручками, но затем благодаря исходящим из него звукам человеческой речи опознаю как крупную бритую голову с огромными ушами.

– Рок-фестиваль это был, – объясняет говорящая голова.– «Бомба рока» в Тамани, неужели не слышали? Народ ого-го как там гудел, а эти самые наклейки вместо пропусков на стоянку давали.

– И когда был фестиваль? – спрашиваю я.

– Щас скажу.

Голова-кастрюля прячется, изнутри доносятся бумажные шорохи, потом снова слышен голос:

– С третьего по пятое июня!

– Сходится, – киваю я и в глубокой задумчивости обессиленно сползаю с крыльца.

Итак, голая и пьяная я ехала с рок-фестиваля.

Несмотря на то что своего участия в этом или других подобных мероприятиях я не помню, мне представляется, что злоупотребление спиртными напитками и развратное поведение вполне в духе музыкально-сексуальной революции.

У меня возникает непреодолимое желание увидеть место, где проходил фестиваль. Я там была, значит, могу об этом вспомнить. Или, может, кто-то там вспомнит меня?

– В Тамань – это туда? – деловитым криком с дороги уточняю я направление у служивых.

Они подсказывают: надо ехать на Анапу, а оттуда в сторону Темрюка.

Минут сорок, заметно беспокоя постовых, я топчусь на обочине – поджидаю попутный транспорт и в конце концов уезжаю на проходящем автобусе.

Как это Мотя сказал – нет ничего лучше Анапы?

Вот и проверим.

На рассвете море гладкое, дымчато-серое, как мягкий шерстяной войлок, приятно теплое на вид. Я смотрю на него и мысленно греюсь.

Душе тепло, но тело мерзнет, хотя я уже притерпелась и почти не замечаю ни холода, ни ноющей боли в костях. Краешком сознания фиксирую: руку ломит, ногу крутит, но я ухитряюсь оставаться выше этого. Наверное, так себя чувствуют засыпающие в снежном сугробе.

Я сижу у подножия дюны на редкой сетке затянувшей песок голубой травы рядом с колким кустом осоки, который мне сейчас почти друг. В тоскливый предрассветный час я взахлеб рассказала ему свою грустную историю, и куст сочувственно трясся, совсем как я сама. Исповедавшись ему, я будто очистила свое сознание, а память у меня и так пустая, поэтому я тупо гляжу на море, и мне почти хорошо. То есть мне уже не плохо: мои эмоции – ровный круглый ноль.

Плотный слежавшийся песок приглушает шаги, и человека рядом с собой я замечаю только потому, что поворачиваю голову, бездумно отслеживая полет одинокой чайки.

Встречаюсь с ним взглядом – и это происходит снова: в кратчайший миг я испаряюсь из собственного тела и нахожусь в чужом.

Девчонка удивительно красива. Ее профиль на фоне моря кажется вырезанным из плотной и мягкой акварельной бумаги, а в анфас лицо напоминает фарфоровую маску. Правильные тонкие черты, белая кожа, глубокие провалы глаз, опушенных темными ресницами, черный короткий ежик обрамляет высокий лоб. Шея длинная и тонкая, согнутые плечи широкие и острые, запястья и пальцы костлявые и на темном фоне куртки похожи на березовые веточки.

Вот девушка, в которую можно влюбиться с первого взгляда.

Что?!

Я прихожу в себя (никогда еще избитое выражение не звучало так буквально) и хлопаю ресницами, таращась на рослого парня довольно пугающей внешности.

Его искреннее восхищение хрупкой красотой незнакомки совершенно не вяжется с видом беглого каторжника!

В этом типе добрых два метра роста и минимум центнер веса. Парнишка не затерялся бы на групповой фотографии баскетбольной команды и как родной вписался бы в компанию братьев Кличко.

Мощное тело заботливо и продуманно упаковано в непромокаемую куртку с капюшоном, брезентовые штаны с многочисленными карманами, о содержимом которых я не решаюсь гадать, и ботинки на толстой рифленой подошве. Густо заштрихованный щетиной кирпичный подбородок блудный брат Кличко греет в высоком вороте свитера грубой вязки, а руки держит в карманах куртки. И судя по тому, как они бугрятся, в каждом кулаке запросто может прятаться граната-лимонка.

Типичный Терминатор на тропе войны.

– Доброе утро! – задумчиво тянет этот клон Шварценеггера на одной низкой ноте.

Похоже, в конце этой короткой фразы стоит вопросительный знак. Очевидно, устрашающий товарищ интересуется моим мнением по поводу данного конкретного утра, но я пока не готова его сформулировать.

Пробую снова влезть в чужую голову, но на сей раз у меня ничего не получается.

Опасливо сканирую незнакомца взглядом эмпата и немного успокаиваюсь при виде ровного желтого свечения. Невозмутимый, величественный и грозный Шварценеггер-Кличко излучает доброжелательный интерес – и только.

Внезапно до меня доходит: а ведь он любовался не кем-то, а мной!

Это соображение потрясает меня так, что я вздрагиваю, задеваю колючий куст и ойкаю.

Я красивая? Я – красивая?!

Это каким же надо быть… Гм… Терминатором! Чтобы найти МЕНЯ красивой?!

«Вот, видишь, ты слишком предвзято к себе относишься, – заявляет внутренний голос. – Как говорится, о вкусах не спорят! Некоторым очень даже нравятся долговязые тощие барышни с прической «Новобранец после тифа»!»

– Некоторым и вампир Ладислав симпатичнее Аватара, – соглашаюсь я.

В следующий момент неосознанное чувство – то ли честность, то ли вредность, а может, протест – распрямившейся пружиной подбрасывает меня вверх и вперед. Я поднимаюсь на ноги и делаю всего два шага. Этого достаточно, чтобы заметить мою хромоту и переоценить «красавицу», заслуженно понизив ее до уродки.

Если этот лирический супергерой настроился на романтические чувства, мое ковыляние «от бедра» без слов объяснит, что он выбрал неподходящий объект.

Честность – это похвально, и все же я сама на себя злюсь и досадливо краснею.

А громила все так же спокойно, с ленцой, интересуется:

– Что с ногой?

– Стальной штырь в бедре! – отвечаю я без заминки и даже с вызовом.

– А у меня колено железное, – добродушно сообщает гигант и тоже делает два шага мне навстречу.

– Незаметно, – машинально отмечаю я.

– А в аэропорту звеню, как пасхальный колокол, – самым краешком твердого рта усмехается мой собеседник и протягивает мне руку. – Я Саныч. Будем знакомы.

Рука у него огромная, как лопата, и такая же твердая. Моя бледная лапка беспомощно соскальзывает с нее, я пожимаю плечами:

– А я не знаю, как меня зовут. Зовите, как все, Марией.

Саныч чуточку поднимает брови, но ожидаемого вопроса не задает.

Я отворачиваюсь и смотрю на море.

Некоторое время мы стоим и молчим, потом Саныч небрежно сообщает:

– Есть бутерброды и чай.

– Горячий? – спрашиваю я.

Он хмыкает, разворачивается и враскачку топает за дюну. Помедлив немного, я иду за ним.

Это легко: ботинки-тракторы пробивают песчаную корку, оставляя приметные следы. По ним я выхожу на пустырь, посреди которого одиноко, как марсоход на Красной планете, высится близкий родственник танка – темно-зеленый джип-внедорожник.