Елена Логунова - Джип из тыквы

Не карета из тыквы. Основательная машинка!

Крестник Терминатора уже сидит за рулем и при моем приближении не выходит из машины. Очевидно, ему и в голову не приходит открыть мне дверцу и помочь забраться в салон. Я делаю это самостоятельно и, не успев отдышаться, вижу у своего носа дымящую чашку.

Ее емкость – не меньше литра, и это всего лишь крышка термоса, из которого непринужденно прихлебывает сам Саныч.

Чай горячий, крепкий и душистый, явно не из пакетиков и с настоящим лимоном. И сахара в него бухнули от души, так что мне понятно: этот напиток готовила не фея.

– Бутерброд?

Я освобождаю одну руку, и в нее с трудом втискивается впечатляющее сооружение из толстого хлебного ломтя, густо намазанного маслом, поверх которого встык любовно уложены половинки сосисок. Это также непохоже на дамское рукоделие, и я беззастенчиво резюмирую вслух:

– Не женат.

Саныч согласно хмыкает. В уютном молчании мы уплетаем бутерброды и пьем чай.

Мне тепло и хорошо.

Потом Саныч убирает термос, смахивает со штанов хлебные крошки, пристегивается и буднично спрашивает:

– Тебе куда?

– В санаторий «Золотые зори», это под Кипучеключевском, – говорю я и тоже пристегиваюсь.

– По пути, – кивает Саныч и поворачивает ключ в замке зажигания.

Плавно покачиваясь, джип едет по кочковатому пустырю наперегонки с пустым полиэтиленовым пакетом, который катится вприпрыжку, как перекатиполе.

В кустистой траве тут и там пестрят обрывки целлофана, клочья ткани, разноцветные жестянки и бутылки с выцветшими этикетками. Мусор – это единственное, что осталось от популярного рок-фестиваля, который буйствовал тут в июне.

Глупо было надеяться, что я здесь что-то найду.

Машина выезжает на дорогу, движение становится плавным и быстрым, мусорное поле остается позади.

Саныч молчит.

Я закрываю глаза и сама не замечаю, как засыпаю.

Меня будит тишина. Торжественная соборная тишина с тихим шарканьем ног, благоговейным многоголосым шепотом и гулким эхом под высокими сводами.

Я размыкаю ресницы, ожидая оказаться в сумраке, но меня слепит блуждающий острый луч, и я снова зажмуриваюсь.

Ощущаю тепло на щеке. Слышу птичьи голоса.

Открываю глаза и вижу, что рядом со мной спокойно спит мужчина.

Голова его на соседней подушке обращена ко мне боком, и некоторое время я рассматриваю грубовато вырезанный профиль: выпуклые брови, короткий прямой нос, твердые губы и подбородок, которому позавидовал бы Щелкунчик.

Потом обладатель всей этой мужественной красоты, не шевелясь, произносит:

– Проснулась? – открывает глаза и поворачивается лицом ко мне.

Глаза у него дымчато-серые, как мягкий шерстяной войлок. Я смотрю в них и греюсь.

– Куда дальше? – не дождавшись ответа на первый вопрос, спрашивает Саныч и садится ровно.

До меня с опозданием доходит, что мы с ним не в постели, а в машине – оба спали, сидя в креслах.

Я шокирована тем, что не шокирована.

Кажется, я девушка свободных нравов.

Тоже выпрямляюсь, выглядываю за борт и расплываюсь в улыбке.

Боже, надо же такое придумать! Джип стоит на опушке леса недалеко от проселочной дороги, в данный момент пустой.

Лес снизу доверху желтый, солнечный, пронизанный острыми лучами, на белых и синих ниточках которых крутятся медленно опускающиеся листья. Просверки золотых пятаков и звезд за стеклом образуют красивый контрастный фон для каменной физиономии Саныча. Он невозмутим, как статуя с острова Пасхи, но заметно более симпатичен. Во всяком случае, уши у него небольшие и аккуратные.

И нежно-розовые!

Я с детским интересом рассматриваю ухо, которое постепенно отчетливо краснеет.

– Я не знал, куда ехать дальше, – информирует меня порозовевшая статуя.

– Вперед, – говорю я. – До санатория километра два, а там я покажу дорогу к домику.

Мы трогаемся, выруливаем на проселок и мирно катим по нему в спокойном молчании, которое я уже готова считать фирменным стилем общения моего нового знакомого.

У бунгало номер тринадцать стоит серебристый «Рено».

– Черт! – восклицаю я.

У меня мигом портится настроение.

Пока джип маневрирует, пытаясь поближе подобраться к домику и при этом не помять цветы на клумбе, занавески в окне оживают. Скльптурные складки содрогаются и расходятся, в светлой раме окна возникает поясной портрет, при виде которого я мгновенно разделяю чувства вандала, жаждущего безжалостно осквернить произведение искусства. В окне безмятежно улыбается Валентин.

Из домика выходит Макс. При виде меня, восседающей на месте штурмана в громоздком вездеходе, он поджимает губы, хмурится и ускоряет шаг. Дверцу джипа он распахивает слишком резко, и приветствие, обращенное ко мне, теплом и нежностью не дышит:

– Где ты была?! Я ждал тебя всю ночь!

Классический пятистопный ямб подчеркивает пошлую банальность ситуации.

– Все нормально? – спокойно спрашивает Саныч.

– Да, вполне, – бормочу я, не глядя на него.

Мне ужасно неприятно, что Саныч подумает, будто для меня нормальны отношения с типом, который нетерпеливо пощелкивает перед моим лицом пальцами, привлекая внимание к тому факту, что он желает поскорее вытащить меня из машины.

Я игнорирую протянутую руку Макса, выбираюсь сама и, оказавшись перед ним, довольно громко и отнюдь не приветливо заявляю:

– Незваный гость хуже татарина!

Пусть мой новый друг не думает, что я рада встрече со старым.

– Я позвоню, – произносит Саныч, когда я захлопываю дверцу.

Это не вопрос, а заявление о намерениях.

– Буду ждать, – отвечаю я.

– Какого черта? – начинает Макс, но его слова заглушает рык движка.

Джип отчаливает.

Секунду я смотрю ему вслед, затем поворачиваюсь к Максу и спрашиваю, даже не пытаясь казаться милой:

– Что тебе здесь нужно?

– Для начала – поговорить, – отвечает он, тоже не стараясь быть душкой. – Идем в дом.

Он хватает меня за руку и тащит на крыльцо, не обращая внимания на то, что я бьюсь о каждую ступеньку непослушной больной ногой.

Кажется, чинные-благородные игры кончились.

Я этому даже рада.

В моей комнате беспорядок, однозначно выдающий затяжные мужские посиделки со спиртным.

Подушки на кровати смяты, на журнальном столике натюрморт в стиле художника с подходящей фамилией Петров-Водкин: бутылка «Столичной», два стакана, початая банка шпрот и россыпь хлебных крошек. Еще одна водочная бутылка – пустая – стоит пятой лишней в компании деревянных ножек стула. Превращенное в пепельницу чайное блюдце чадит окурками.

Я брезгливо морщусь.

Валентин, развалившийся в единственном кресле, машет мне рукой, бесцеремонно интересуется:

– С кем каталась, красотка?

И громко запевает:

– Поедем, красооотка, катаааааться! Давно я тебя…

– Заткнись, придурок! – рявкает Макс.

И тут же сам меня спрашивает:

– Кто это был?

– Просто хороший человек, – отвечаю я, не желая впутывать Саныча в наши дрязги. – Он меня подбросил.

– Сколько раз? – с противной ухмылкой интересуется Валентин. – В какой конкретно позе?

– Заткнись! – повторяю я за Максом.

Хоть в чем-то мы с ним заодно.

Валентин, не прекращая гаденько улыбаться, поднимает руки, потом прикладывает палец к губам, шипит:

– Тссссс! – и наконец замолкает и замирает.

Только брови ходят вверх-вниз и глаза перебегают с Макса на меня и обратно.

– Шли бы вы отсюда оба, а? – досадливо прошу я и скрещиваю руки на груди.

Думаю, ясно, что к разговорам я не расположена.

– Чуть позже, – обещает Макс и опускается на диван. – Когда мы достигнем взаимопонимания.

Он похлопывает ладонью по покрывалу рядом с собой, но я притворяюсь, что не поняла приглашения.

Тогда Макс вздыхает и подчеркнуто кротко спрашивает:

– Где деньги?

– Где деньги, Зин?! – оживает невыносимый Валек и снова вскидывает руки. – Молчу, молчу, сорвалось…

– Ты про деньги Тугарина? – уточняю я у Макса, не обращая внимания на идиотскую пантомиму его дружка. – Про те тридцать тысяч, которые он платит мне ежемесячно как пенсию?

– Тридцать тысяч?! – опять встревает Валек. – Эй, а ты говорил…

– Дебилка! – орет Макс. – Неблагодарная тупая идиотка! Денег она для меня пожалела! Да где бы ты сейчас была, если б не я!

– А и в самом деле, где бы я была?

Этот вопрос меня действительно интересует.

Не знаю, как Макс – до недавних пор я видела в нем благородного джентльмена, но его приятель очень даже похож на урода, которому в кайф повыламываться под тяжелый рок немытых волосатиков, проораться, подраться, напиться и забыться под кустом на загаженном пустыре. Не в одиночку, конечно, а в компании таких же обкуренных и обдолбленных засранцев и засранок.