— Творца лопаты, — последовала ее примеру Иоанна. — Это он сумел бы. Что не означает, что он должен был кому-то отрубить голову и при этом не обязательно лопатой.
— А почему вообще вы о нем упоминаете в прошедшем времени? Он что, уже умер?
Тетки снова принялись отвечать хором.
— Я ничего такого не знаю, я много лет его не видела…
— Для меня умер. Был человек — и нет человека…
— …но он был в отличной форме, поэтому наверняка жив…
— …это для меня прошлое, к которому нет возврата, поэтому с тем же успехом он мог бы покоиться в могиле…
Возняк насильственно прервал дуэт:
— В могиле, не в могиле, но ведь имя и фамилия у него есть?! Как его звали! Имя, фамилия, адрес!
— Бартош Бартош, — ледяным тоном ответила та, что постарше, Иоанна.
Та, что помоложе, резко повернулась к ней.
— Что-о-о?! — спросила она в полном остолбенении, на сей раз хором с Возняком, и добавила — Откуда ты это взяла?!
— Не я, а он. Даже не он, а его родители. Богом клянусь, я сама видела документы: Иеремия и Ванда Бартош назвали ребеночка Бартошем. Он мне показал сам, потому что я отказывалась верить. Может, документы фальшивые…
Росчишевская опомнилась.
— «Ой, Бартош Бартош, не теряй надежды!»[4]. Наверняка фальшивые. Потому что он мне тоже сказал, что его зовут Бартош, но я своими глазами видела на квитанции за прокат лодки: «Бернард Марчик». Он мне эту квитанцию не показывал, а просто уронил, и я успела прочитать, но до этого он мне представлялся как Бартош. Слушай, может, это все-таки два разных человека?
— Ага, и один покоится в морге или где там еще, а второй отрубил ему голову? И оба маниакально точили все, что плохо лежит? Фигушки, это один и тот же человек, я его уже тогда знала, и… Ну ладно, признаюсь. Я сейчас сообразила, что я один раз видела тебя с ним, но только тогда не поняла, что это ты, потому что ты тогда выглядела, как ощипанная выхухоль. Но теперь мне кажется, что это была ты.
— Все правильно, тогда я выглядела как ощипанная выхухоль. А почему я тебя тогда не увидела?
— Потому что я сидела в машине.
Раздвоение гипотетического убийцы заставило Возняка опомниться. Разделить этих баб, с каждой поговорить особо… нет, чепуха! Он вдруг понял, что его посетила редчайшая удача: обе женщины явно знали разные вещи и в его присутствии обменивались информацией куда более ценной, чем могли бы выдавать ему официально на допросе. Они что, первый раз разговаривали о знакомом мужике? Да ладно, пусть только говорят как можно больше, слушать их и слушать, только не дать заморочить себе голову и держать руку на пульсе событий!
— Наверное, именно тогда я от него и слиняла, — оживленно говорила Росчишевская. — Он меня занудил до смерти. Упрямо настаивал на том, что я удрала из дому… ну да, тут он не ошибся, но он почему-то непременно хотел вытащить меня из алкогольно-наркотической трясины. А еще из когтей разврата. Я же тебе когда-то говорила, что он как раз боролся с падением нравов молодежи и мечтал вытащить меня из придорожной канавы!
— Ну да, были у него такие наклонности, — подтвердила Иоанна. — Ты мне не столько рассказывала, чтобы я увязала одно с другим, но теперь все сходится, он вел себя, как надутый злобный индюк, намекал на тебя: дескать, ему не удалось вернуть моральный облик этой падшей жертве судьбы, жизнь у нее покатится под откос… Он все вспоминал о тебе, дескать, тебе конец, не сегодня-завтра вытащат твой труп из-под моста или из-под скамейки на вокзале, под наркотическим кайфом и под слоновой мухой. Мол, проиграл он этот бой.
— Вот именно. А у меня наркотики к тому времени было давно пройденным этапом, не понравились они мне. Но он мне не верил…
— Он никому и ничему не верил.
— А что касается алкоголя, так ты сама знаешь: напиваюсь я очень умеренно, а тогда и вовсе собиралась возвращаться домой. И разврат мне тоже надоел хуже горькой редьки. Вот он меня изловил как раз по дороге домой и не поверил, что я возвращаюсь, не верил, что у меня вообще где-то есть дом. А раз он не поверил в правду, я рассердилась и стала врать как по нотам. Тогда он поклялся вывести меня в люди, и мне ничего другого не оставалось, как только от него слинять. Но на его паранойю с инструментами я успела полюбоваться во всех подробностях.
— Я его тогда подвозила, потому что он за тобой следил. И ведь поди ж ты, ни разу не сказал, как тебя зовут!
— Минуточку, — недоверчиво перебил Возняк. — Вы что же, об этом типе с лопатой первый раз в жизни между собой разговариваете?!
Обе дамы посмотрели на него, переглянулись и снова уставились на Возняка.
— Вот именно. Похоже, что так и есть, — холодно сказала Иоанна. — Может быть, второй раз. Во всяком случае, в подробностях — в первый.
— До сих пор мы о нем только полунамеками говорили, — едко дополнила Росчишевская.
— При оказии и очень редко.
— Почему?!
Обе неуверенно переглянулись.
— Да как сказать… Какое-то мерзкое послевкусие от него осталось. Такое неприятное, что вспоминать не хотелось.
— Пани Росчишевская, как долго вы его знали и когда это было?
— Лет семнадцать-восемнадцать назад, и эта воспитательная идиллия длилась четыре месяца.
Возняк быстро обернулся к другой даме.
— А вы?
Вторая вздохнула, огляделась и уселась на колоду для рубки дров.
— Я раньше. Я с ним познакомилась девятнадцать лет назад, а семь лет спустя разорвала эти отношения.
— Ты так долго выдержала? — удивилась Росчишевская и тоже села, на ощупь найдя за спиной мешок с торфом.
— Потому что все надеялась, что смогу его очеловечить. Кроме того, он не пытался меня вернуть на путь морали, разве что слегка отесать и одурить. В конце концов я ему выложила все, что думаю, и он этого не стерпел.
— Адрес! — рявкнул Возняк, не садясь ни на что, потому что за спиной у него лежала исключительно груда сухого тонкого хвороста.
— А что адрес?
— Адрес давайте. Где он жил?
— Где-то на Селецкой. Но я там в жизни не была и номера дома не помню… Нет, все-таки помню, Селецкая, пять, четвертый этаж, мы там проезжали, и он даже мне показал пальцем свой балкон. На балконе стояла какая-то девица, я слегка удивилась, но ни о чем не спрашивала, потому что наше знакомство было еще в самом начале и я хотела проявить такт и щепетильность. Он не любил нахальных расспросов.
Росчишевская не скрывала изумления.
— Мы с тобой точно говорим об одном и том же психопате? Какая Селецкая, он меня заволок на Подхорунжих и пробовал учить пользоваться ванной и душем, потому что таких сложных приборов я наверняка в жизни не видела. А до этого он меня тягал по пленэрам, лугам и лесам, чтобы после всяких прокуренных хаз и малин я подышала свежим воздухом. Он мне даже палаточку поставил. У-у-у, ненавижу палаточки…
— Не строй иллюзий, это он. Пленэры и палатки, ну как же без них!
— Телефон! — простонал Возняк, как раз не строя иллюзий.
— Он говорил, что у него нет телефона.
— В той квартире телефона не было.
Ответы наложились один на другой. Прозвучали они так, что Возняк, не веря своим ушам, все-таки был вынужден поверить. О ком они говорят? Какой-то совсем малахольный тип… Ну, если это тот самый, который отрубил башку лопатой… Сумасшедшие на все способны.
— И ни одна из вас его двенадцать лет не видела?
— Я — семнадцать, — напомнила Росчишевская.
— А я — да, двенадцать, — подтвердила Иоанна. — Сразу после этого я от злости уехала…
— Куда!
— Во Францию, в Данию, в Канаду, в Южную Африку… Но перед этим я успела познакомиться с Марленкой, на лужайке, но как бы через него, Марленка его знала. И еще я успела., а, нет, это уже было год спустя… укоренить ее здесь, на участке, в это кошмарное общество.
* * *
Марленка после двух кошмарных баб показалась Возняку настоящим чудом, цветком и кристальным родником. Она была нормальная! И говорила она на один голос, а не на два сразу.
— Понятия не имею, — сказала она огорченно. — Трудно описать, кем он был. Ребенком я считала, что он вроде как мой дядюшка, ну, дядюшка так дядюшка, но чей он родственник — хоть убейте, не знаю. И я его в глаза не видела лет десять, даже одиннадцать…
— А до этого вы с ним чаще виделись?
— По-разному. Иногда — каждый день, а порой мы долго не встречались. Вы знаете, я с детства была повернута на растениях, стоило пустить меня на лужок — и можно не беспокоиться, где я и что делаю. С пани Иоанной я тоже познакомилась на лужайке. Сколько мне тогда лет было — одиннадцать, двенадцать? Она показала мне крушину, такой красивый куст, и предупредила, что кора крушины — мощное слабительное… Ой, простите, вы же не про это спрашивали.
На участке умножилось поголовье гостей, которые явно обижались, что на них не обращают внимания. Две ранее допрошенные гражданки остались за беседочкой, поэтому Марленку Возняк впихнул в беседку, внутрь, но только в ажурную терраску. Что-то ему подсказывало, что не стоит запираться с ней в жилой части старой халупы. Марленка не протестовала, она отыскала себе какой-то ящик, на котором лежал свернутый шланг, и на него уселась.
