— Ты вообще как здесь очутился? — спросила я Шурика, когда мы плюхнули типа на ковер в комнате и перевели дух.
— Случайно мимо проходил, — хмыкнул он, — но если я тебе мешаю, я уйду.
Сегодня я была не в настроении отвечать на его шуточки. Откровенно говоря, мне вообще трудно было ходить и говорить. Я пошатнулась, и Шурик тут же оказался рядом и подставил свое плечо.
— Мне бы прилечь… — неуверенно проговорила я, — а то голова кружится, и нос очень болит.
— Нельзя, — серьезно сказал Шурик, — этот, — он кивнул на диван, — не один приехал по твою душу, у него напарник в машине сидит. Они не стали вдвоем к тебе подходить, чтобы соседи ничего не заподозрили. Так, идет парочка, девица перебрала маленько, парень ее на себе домой тащит…
— Это среди бела дня? — усомнилась я.
— Однако прошли же вы, никого не встретили, — напомнил Шурик.
Я сникла. Черт бы их побрал, этих соседей! Как только у меня соберется компания, наутро обязательно кто-нибудь скажет, что мы шумели всю ночь и не давали людям спать. Сегодня же меня вполне могли убить, и никому нет до этого дела, все попрятались по щелям, как тараканы.
— Что делать? — Я поглядела на Шурика и заметила в его глазах какое-то странное выражение, вернее, не то чтобы странное, а совершенно для него нехарактерное.
Однако некогда было сейчас разбираться, что к чему. Шурик деловито обшарил карманы незнакомца и вытащил на свет квадратик удостоверения.
— Симаков Игорь Константинович, — прочитал он, — служба специального назначения при Президенте РФ… Ну и ну!
— Есть такая служба? — удивилась я.
— Сомневаюсь, — протянул Шурик.
— А я так не сомневаюсь, что это липа. Это люди полковника Захарова, а он из какой-то секретной конторы.
— Так я и знал, что ты вляпаешься в какие-нибудь неприятности! — скорбно констатировал Шурик.
Я пожала плечами и отвернулась. Если бы он знал, во что я вляпалась, то называл бы это не неприятностями, а форменной катастрофой.
— Катерина, нужно уходить отсюда немедленно, — сказал мой приятель, — сейчас второй придурок в квартиру поднимется. Вот чем они хотели с тобой работать, — он показал мне маленький шприц и ампулы, которые нашел в кармане моего конвоира.
— Что это — яд? — Я оторопела, хотя и предполагала что-нибудь подобное.
— Потом разберемся! — Шурик спрятал все в карман. — Возьми деньги и документы, вещей не нужно, некогда.
Он подошел к двери и прислушался.
— Не сюда! — решительно сказала я. — Там мы с ним наверняка встретимся по дороге.
Я открыла балконную дверь и выглянула наружу.
В нашем доме балконы общие, то есть один большой балкон на две квартиры, он перегорожен хлипкой решеточкой, так что перелезть по перилам к соседям не представляет труда. Дом наш построен лет тридцать назад, и авторы проекта были твердо убеждены, что проектируют его для честных и порядочных людей, которые будут свято блюсти моральный кодекс строителей коммунизма.
Живет в соседнем подъезде разбитной такой парень Генка с несколько криминальными наклонностями, мы с ним знакомы, что называется, через балкон. Генкина кошка Люська иногда захаживает ко мне на огонек, я даже держу для нее специальное голубенькое блюдечко, куда наливаю молоко. Как-то раз Генка задолжал одному типу три тысячи долларов и скрывался. Он заскочил домой на десять минут, тут-то его и прищучили. Парни ломились в квартиру, Генкина мать испугалась, что сломают новую дверь, и собралась уже открывать. Тогда Генка перелез на мой балкон, и я впустила его к себе, несмотря на то, что на улице стоял мороз и окна были заклеены.
Сейчас же лето, и я смело могу надеяться, что Генка не будет против, если мы с Шуриком выйдем через его квартиру в другой подъезд. По утрам Генка всегда спит долго, потому что допоздна просиживает в ночном клубе. Понятия не имею, что он там делает, но он сам называет это работой.
Я собрала в крошечный рюкзачок документы и деньги, сунула туда же две пары трусиков, косметику и упаковку обезболивающих таблеток, успела переодеть окровавленную блузку, и тут раздался звонок в дверь.
— Это тот, второй! — шепнул Шурик. — Уходим отсюда срочно!
У Генки была открыта форточка и слышались какие-то подозрительные звуки. Телевизор, что ли, работает?
Дверной звонок был очень настойчив, и я решилась. Шурик поддерживал меня за плечи, потому что моя голова закружилась от высоты. Благодаря этой поддержке я довольно ловко перелезла через перила, сделала шаг, чтобы обойти решетку, и спрыгнула на Генкин балкон. Шурик сделал то же самое гораздо быстрее и без всякой поддержки. Он успел еще прикрыть мою балконную дверь, чтобы не хлопала.
У Генки были задернуты занавески, это в первом часу дня, но я не удивилась, а постучала в стекло и позвала вполголоса:
— Генка, это я, Катя, открой балкон!
По-прежнему из форточки доносились звуки какой-то возни и взвизги, тогда я постучала сильнее. Занавеска чуть колыхнулась, показалась Генкина всклокоченная башка. Увидев меня, он выпучил глаза и разинул рот. Я молча показала, чтобы он открыл балконную дверь.
— Ну ты, Катька, блин, даешь! — протянул Генка, приоткрыв дверь и прикрывшись занавеской.
Тут он заметил Шурика и еще больше выпучил глаза.
— Ген, мы через твою квартиру пройдем, ладно? — затараторила я, оттеснив его с дороги. — Ты уж извини, если помешали…
В комнате стояла жуткая духота, широченная тахта была разобрана, и на ней валялась такая же всклокоченная, как Генка, голая девица, едва прикрытая простыней.
— Здрасьте! — вежливо приветствовал ее Шурик.
Девица сделала робкую попытку завизжать, но Генка показал ей из-за занавески кулак. Мы прошли через комнату, обогнув тахту. Генка решительно сдернул с девицы простыню и обвязал ею свои бедра, потом вышел за нами в прихожую.
— Кто бы ни спрашивал, ты нас не видел! — сказала я на прощанье.
— А то! — Сосед энергично и с пониманием закивал головой.
Шурик взял меня за руку и высунул голову на улицу.
— Вон их машина стоит, никого в ней нету, — прошептал он, — так и есть, тот, второй, сейчас пытается твою дверь открыть. Ходу, Катерина, быстро, как только можешь!
Он протащил меня за угол и втиснул в старенький «жигуленок», после чего рванул с места, как будто за нами черти гнались, что, в общем-то, почти соответствовало действительности.
— Куда мы едем? — спросила я минут через пятнадцать, которые понадобились мне, чтобы отдышаться и немного прийти в себя.
— Туда, где нас никто не найдет! — коротко ответил Шурик.
— А точнее?
— В то место, где мы сможем спокойно поговорить и полечить твой нос. Ты отдохнешь и между делом ответишь мне, откуда вернулась такая побитая и кто такой полковник Захаров.
— Откуда ты знаешь про полковника? — испугалась я.
— Здравствуйте-пожалуйста! — возмутился Шурик. — Ты же сама только что сказала, что те двое — люди полковника Захарова! Вот я и хочу знать, кто такой этот полковник и что ему от тебя нужно?
Я подумала, что тоже хочу задать Шурику несколько вопросов, и один из них — почему он очутился сегодня возле моего дома так кстати?
Шурик выехал на Московский проспект и пристроился в хвост грузовику с рекламой кока-колы на борту.
— Нос болит? — осведомился он как бы между прочим.
— Болит. — Я погляделась в зеркало заднего вида.
Там отражалось что-то несусветное, лицо напоминало большую сырую картофелину, а нос — картофелину поменьше.
— Неужели он сломан? — всполошилась я. — Ужас какой!
— Ничего страшного! — беззаботно ответил Шурик. — Просто твой симпатичный прямой греческий носик превратится в римский. Видела в Эрмитаже римский скульптурный портрет? Очень благородно!
Представив себя с римским носом, я почувствовала к Леониду Ильичу Гусарову самую настоящую классовую ненависть.
Вилен Степанович Столбняков был человеком с активной жизненной позицией. То есть ему до всего было дело, и он всюду совал свой нос. Нос Вилена Степановича имел форму неопределенного корнеплода, скорее всего — кормового редиса, и по причине значительных размеров плохо всюду пролезал, что его владельца огорчало, но не останавливало.
Прежде, когда Столбняков работал нормировщиком на заводе «Красное Помидорово», у него были большие возможности для проявления своей активности. Он обращал внимание общественности на недостаточно высокий моральный облик некоторых своих сослуживцев, несовместимый с гордым именем помидоровца, на их сомнительное отношение к общественной собственности, на недопустимую склонность к крепким алкогольным напиткам, за что неоднократно был бит.
Товарищи по работе частенько предпринимали попытки воздействовать на бескомпромиссного Столбнякова с целью склонить его на свою сторону, для чего пытались предлагать ему алкоголь. Но Вилен Степанович оказался не только непримирим, но и неподкупен, и все попытки его совращения не увенчались успехом.
