— Что? — поразилась я этим словам. — Я говорила про давальность? Как это? Когда? И вообще это не в моем стиле.
Впереди идущие мужчины расхохотались.
— А! — осенило меня. — Ты имеешь в виду дуальность?
Паша насупился.
— Называй как хочешь! Когда ты рядом с этим типом, — не постеснявшись самого «типа», который все прекрасно слышал, продолжил Самойлов, — тебя бросает в крайности. Мне это не по нраву. Если придется, я вызову его на дуэль, знай об этом.
— Паш, ты сам не знаешь, о чем говоришь. Дуальность не имеет ни малейшего отношения к «давальности». И слова-то такого вообще нет.
— Умная, да? Все слова знаешь?
Нет, это невозможно! Я решительно отпрянула вбок. Пускай эти мужчины ходят своей стайкой, я же пойду сама по себе. Какая муха его укусила? Совсем он спятил, что ли?
— Видишь это дерево? — взывал к Александрову Женька. — Его раньше не было. Мы идем не по той дороге.
— Да? А вроде это та самая дорога.
Я не заметила, как удалилась от них слишком далеко. Тусклая полоска света мерцала метрах в пяти, я немного струсила, но гордость не позволяла мне обратиться к ним.
Наконец, когда я реально испугалась заблудиться в этом страшном месте, Паша сказал:
— Перестань играть в молчанку.
— Это ты кому? — донесся до меня голос Логинова.
— Юльке. Которая впереди идет.
— Впереди никто не идет, — вмешался Иннокентий.
— Ты че, ослеп совсем, дурень? Глаза протри.
— Слушай, это у меня в руках фонарик, и я лучше знаю, идет кто впереди или нет.
— Правда, Пахан, это ты глаза протри, — сказал Жека. — Она идет за тобой, а не перед нами.
— За мной никого нет, я бы слышал шаги.
— Значит, почисти уши, — вставил Кеша.
— Слушай, ты! — разбушевался Павел, но вместо того, чтобы продолжить ругаться с представителем иной расы, вдруг подпрыгнул на месте и как завопит: — Она пропала! Она тоже попала! Мы все пропадем! Мы все умрем! Она умерла! Юленька умерла! Уа-а-а! — заревел он подобно младенцу.
— Как пропала? Блин, где она? Шла же рядом? — суетливо бормотал Женька, а Александров, остановившись, начал водить фонариком вокруг.
«Так вам!» — обрадовалась я.
— Да здесь я, здесь. — Так уж и быть.
Луч света незамедлительно уперся в меня.
— Что у тебя за шутки?! — накинулись на меня издалека парни и внезапно замолчали. Их кадыки нервно заходили вверх-вниз, а глаза расширились, достигнув размеров среднего яблока.
— Ага, испугались! — продолжала я радоваться. — Так вам! Будете знать… — я осеклась. Уж слишком сильным был ужас, изображенный на их лицах. Не из-за меня же так пугаться, тем более уже тогда, когда я нашлась. Чего ж они так вылупились?
Здесь подул сильный ветер, и что-то твердое коснулось моей макушки. Уже тогда лед проник внутрь моего живота и принялся вибрировать там на все лады, а когда я обернулась… Не знала, что на свете существуют картины, страшнее любых эпизодов, показанных в фильме ужасов. Хотя бы оттого, что все происходило не на экране, а в реальности и прямо надо мной. Короче, высвеченный Кешиным фонариком ботинок, болтающийся возле моей головы, заставил меня протяжно завизжать и пожелать поскорее оказаться в другом месте, только вот непослушные конечности так и примерзли к земле, не давая мне ни малейших шансов пошевелиться. И от этой моей беспомощности перед данным кошмаром стало еще страшнее. Луч тем временем начал подниматься, демонстрируя сначала ноги, затем туловище в распахнутой кожаной куртке, потом голову с выкатившимися глазными яблоками и вывалившимся за пределы ротовой полости языком с пирсингом на кончике и веревку, обвязанную петлей вокруг шеи и держащуюся на крепкой ветке старого дерева.
Надо мной висел труп Фалалея, который никогда уже не возьмет в руки гитару и никогда уже не споет свои песни в собственной металлистической группе; иногда, при сильном порыве ветра, он задевал меня тяжелым ботинком, покачиваясь на веревке, а я так и стояла, не смея пошевелиться, и орала, орала, орала… Затем сознание смилостивилось и позволило мне уйти на довольно длительный промежуток времени в спасительное забвение.
Очнулась я уже в своей постели. Меня несли Женька и Паша, а Иннокентий освещал путь (об этом они сами мне поведали впоследствии).
— Жива? — грустно улыбнулась Катя.
— Я так рада тебя видеть, — неожиданно заявила я. Но мне действительно было приятно лицезреть перед собой любимую подружку вместо того ужасного висящего трупа.
Господи, как же жалко Фалалея! Почему-то сперва я оценила ситуацию только с позиции «каково же мне пришлось найти труп». А теперь вот подоспела иная мысль. Я должна была перво-наперво не жалеть себя, а скорбеть из-за потери и гадать, как же так вышло. Хотя чего тут гадать? Фаля все-таки нашел труп жены (где, хотелось бы знать) и повесился, не в силах выносить существование без любимой. Вот ведь полное единение. Два проявления единого целого. Дуальность. Снова эта дуальность. Кажется, у всех она есть, кроме меня.
— Что? Какая дуальность? Я вот знаешь что думаю. Он не сам повесился. Ему помогли.
— Не сочиняй, — отмахнулась я. — Опять ты начала.
Катька наклонилась ко мне, лежащей под одеялом, и зашептала:
— Здесь творятся необычные вещи.
— Да уж, куда необычнее, — согласилась я. — Телефоны не работают, людей, кроме психанутого сторожа, больше нет, мы сами живем в каком-то странном доме сбежавшего со всей своей немалой семьей лесника, и уже трое из нас погибло. Наверно, оттого они и сбежали отсюда. Видимо, с этим домом что-то неладно. — Любимова зачарованно покачала головой. — Что? Что-то еще, что я упустила?
— Да. — Она наклонилась еще ближе, к самому моему уху. — Кто-то из здесь живущих предатель.
— То есть? — не поняла я и выдвинула версию: — Шпионских романов начиталась?
— Нет. У нас копались в комнате.
— Как это? — Я тут же подскочила и села, причем, так как Катька склонилась надо мной, я случайно заехала ей головой по носу.
— Ой! — схватилась она за лицо.
— Извини. Как это — копались? Обыскивали, что ли?
— Да тише ты! Да, в наших вещах кто-то рылся.
— С чего ты взяла?
— Листок пропал. Тот самый, с шифровкой и расшифровкой. Испарился, словно и не было.
Я тут же успокоилась.
— И из этого ты заключила, что нас обыскали? Не ерунди. Просто затерялся. Забудь, он нам уже не нужен.
— Во-первых, он нужен лично мне, так как я с ним еще не закончила работу! Во-вторых, ничего не может пропасть само по себе.
— Почему же это? — удивилась я. — У меня всегда все теряется, и если бы не мама, три четверти потерянных вещей так бы и не вернулись к своей владелице. А что-то даже маме было не дано сыскать. Вот так вот.
Но Катерина покачала головой, показывая, что на этот раз наши мнения расходятся.
Зашедшие в комнату ребята позвали нас пить чай. Когда мы сказали, что есть совершенно не хочется, Женька уточнил, что чай — предлог для собрания. Есть много чего обсудить, и присутствовать должны все выжившие. Так он и сказал «все выжившие», от этого я снова почувствовала холод внутри живота. Но заставила себя подняться, привести в порядок и выйти в люди.
Мы с Катей сели рядом и прижались друг к дружке ногами, я к ней левой, она ко мне правой. Мы так всегда делали, когда ощущали дискомфорт или конкретный страх.
Водитель только нас и ждал.
— Может, теперь скажете, что я и его убил? Задушил и повесил на дерево?
— Слушай, ты! — рассвирепел Женька, ибо Морозов сверлил глазами именно Катьку. — Последнее предупреждение — не смей лезть к моей девушке. Иначе трупов здесь прибавится.
— Я не нуждаюсь в защитниках! — огрызнулась Любимова. — Альберт Семеныч, я знаю, что вы не могли повесить Фалалея. Но, согласитесь, история с Фелицианой вышла довольно подозрительной.
— Хорошо, договорились, — саркастически ответил он. — Я убил Фелю, а вы убили Фалю, так как только у вас был мотив, на этом и сойдемся.
— Мотив? Это какой же? — по-настоящему заинтересовалась Катя.
— Ну как это? Вы не знали, как рассказать ему, что умерла его жена. Вот и нашли выход — придушили беднягу.
Света рассмеялась, заценив шутку, а Женька мгновенно соскочил со стула, и мы даже опомниться не успели, как он обрушил удар кулаком в челюсть Морозову. Тот слетел с табуретки и стукнулся головой о дверцу разделочного стола. Затем поднялся и решительно направился к принявшему стойку каратисту Логинову. Только он приблизился, как Женька тут же отправил его ногой в дальний угол.
— Прекратите это! — закричала Валерия.
— Зачем? Пусть подерутся, — порадовалась Барская. — Прикольно. Вставай давай, Альберт Семеныч! Покажи ему класс!
— Это что, смешно, по-вашему? — разозлился Кеша и кинулся разнимать дерущихся, так как больше это делать было некому: Павел от испуга спрятался под стол, как поступал всегда, стоило жареному лишь начать пахнуть, а индеец был где-то далеко, хоть и сидел рядом с нами.
