Елена Колчак - У страха глаза велики

— Детдомовские? — удивилась я. — Разве Кристина?

— А вы не знали? — удивилась в ответ Галина Сергеевна. — У нас больше половины школы из детского дома. Им ведь тоже нужно где-то учиться, а мы тут рядом. Да вы его видели, когда к школе подходили, серое здание справа. Может, и не стоило про это упоминать. Впрочем, нет, вы как раз должны понять. Кристина выделялась, совсем на этих зверенышей не была похожа. Им ведь школа всем абсолютно не нужна, — Галина Сергеевна покачала головой. — У них уже со второго-третьего класса другие интересы.

— Наверное, Кристину в классе не очень любили? — предположила я.

— Как вам сказать… Тех, кто выделяется, вообще не очень приветствуют. Быть как все гораздо спокойнее. Кое-кто считал, что Кристина чересчур задирает нос, да.

— Кое-кто — это вообще или там были явные враги? Тем более, что внешностью Кристину бог не обидел.

— Если вы имеете в виду ту дурацкую историю с Лилей Макаровой…

— Ну, к примеру… — я слышала эти имя и фамилию впервые, но, естественно, сделала вид, что история мне знакома.

— Это все глупость, Кристина вела себя безукоризненно, она совершенно этого мальчика не поощряла. Но, конечно, рядом с ней Лиля сильно проигрывала. Во всех смыслах — и внешне, и по обаянию, и по манерам. Да и помладше она, а в переходном возрасте два-три года — разница колоссальная. Естественно, мальчик… как же его звали? Я в этом классе не преподавала, поэтому не очень хорошо их помню. Саша? Или Слава? Кажется, все-таки Слава. Конечно, он от Лили отдалился и начал ухаживать за Кристиной. Школа — не место для всех этих романов, но куда же от них денешься? — Галина Сергеевна тяжко вздохнула. — А в данном случае это было совершенно естественно. Тем более, мне с самого начала казалось, что он ухаживал за Лилей только из-за ее матери.

— А у нее было такое большое влияние? — кажется, мне все еще удавалось поддерживать впечатление собственной осведомленности…

— Ну что вы! Серафима Гавриловна — педагог старой закалки, самый требовательный человек из нашего коллектива, а химия — предмет серьезный. Этот Слава — или все-таки Саша? — ах нет, теперь я вспомнила, Станислав его звали, до этого он первым в классе шел, а когда с Лилей поссорился, сразу на тройки съехал. А Кристина — нет, как бы к ней не придирались.

— А Серафима Гавриловна сильно придиралась после этого?

Галина Сергеевна замялась.

— Вообще-то за ней такого не водилось, просто Лиля у нее была единственный свет в окошке, она в ней души не чаяла, понимаете, одна всю жизнь, поздний ребенок. Ее можно понять…

— Да-да, конечно, это очень понятно. Она еще работает?

— Нет, мы ее в прошлом году на пенсию проводили, они с Лилей из Приреченска уехали. Собственно, Лиля еще раньше уехала, учиться. У нас-то выбор небогатый.

— А куда она поступила, не знаете? Какая-нибудь химия или биология?

— На филфак, как ни странно. А вот в университет или в педагогический — не скажу, не знаю.

Под конец беседы Галина Сергеевна, расчувствовавшись, посоветовала мне поговорить еще и с заведующей детским домом и даже позвонила ей — предупредить о моем визите. Наплевать на такую предупредительность было бы чистым свинством. Пришлось соответствовать.

Заведующая детдомом оказалась абсолютной противоположностью Галины Сергеевны — коренастая, простоватая, похожая больше на уборщицу или вахтершу, нежели на заведующую.

— Трудная была девочка. Они у нас тут все трудные, но как-то по-простому. Пошляться подольше, силу свою показать, перед дружками выставиться. Курят, клей нюхают, и не только…

— А деньги откуда? На развлечения-то? Им что, на карманные расходы выдают?

Мария Степановна замахала руками:

— Побойтесь бога, какие карманные, откуда? Даже если бы была возможность — да ни в коем случае! Они тогда весь детдом вверх ногами перевернут. Подворовывают, перепродают что-то, да мало ли!

— А Кристина?

— Нет, — отрезала Мария Степановна. — Кристина — нет. Никогда. За нее могу головой поручиться — копейки чужой не возьмет. Хоть и говорят, что яблочко от яблоньки недалеко падает, а иногда только руками разводишь — у полных никчемушников такие приличные дети случаются. Поперек всякой наследственности.

— Ну, этим, наверное, можно только гордиться?

— Было бы чем, — вздохнула моя собеседница. — Гордиться можно, когда это наша заслуга, педагогов, воспитателей. А Кристина себя сама сделала, нашего там ничего нет. А так-то, конечно, хорошо, что и из такой грязи что-то приличное может вырасти. Вы ведь знаете, как она в детский дом попала?

— В общих чертах. Родители-алкоголики, ну и… — выстрелила я почти наугад.

— Э-э… Если бы всех детей от алкоголиков забирали, у нас никаких детских домов не хватило бы. Тем более, сельские, там хоть до белой горячки допейся, всем наплевать, сами такие же. У Кристины родители погибли, угорели спьяну. Она сама чудом жива осталась. Сидела в пристройке, боялась в дом идти. Спать-то в пристройке холодно, вот она и дожидалась, пока совсем напьются и угомонятся. Навалила на себя всякое тряпье, чтобы согреться, и задремала. До пристройки угар и не дошел. Ну, а утром они уже холодные были. Кристина же их и нашла. Родственников никаких, они пришлые были, откуда приехали — никто не знает. Ну, значит, в детдом.

— Сколько же ей лет было?

— Девять.

Я поежилась. Девятилетняя девочка, дрожащая в холодной пристройке от страха перед пьяными родителями, а потом натыкающаяся на два бездыханных тела, — брр. Бедная Кристина!

— Она год после этого не разговаривала, по углам пряталась, по ночам кричала, я уж боялась, что придется ее в специнтернат отправлять. И наследственность, и нервное потрясение — тут и взрослый человек свихнуться может.

— Как не разговаривала? — не поняла я.

— Ну, как, совсем. Ладно, если хоть слово в день скажет. А то и неделю промолчать могла.

— А в школе как же?

— Как контрольная или диктант — не меньше четверки. Она очень старалась. Очень. А как к доске вызовут — молчит, как рыба об лед. Спасибо, Галина Сергеевна пошла навстречу, чтобы Кристине дали возможность письменно отвечать. Потом ничего, отошла. Хотя никого к себе близко все равно не подпускала. Все только на учебу. Да еще книжки и телевизор.

— А ребята ее не шпыняли за то, что она такая… ну, отдельная. Не такая, как все.

— Стычки, конечно, бывали, но… Вначале они все за первый год привыкли, что ее не видать и не слыхать. Как-то начали дразнить, щипать, ну, пристали, в общем. А у нас тогда плита на кухне еще дровяная была, и рядом, в тамбуре, топор стоял. Кристина его схватила, размахнулась и ждет — мол, подходите. И все это молча.

— И что?

— Плечами пожали и разошлись, чего с психованной взять, еще рубанет. Ну и оставили в покое. А потом она, по-моему, с ними договорилась: я вам списывать даю, хоть всем подряд, а вы меня не трогаете. А уж к последним классам самые отъявленные по колониям разбрелись, остальные притихли.

— А Кристина сейчас где? Она после выпуска сюда больше не приезжала?

Мария Степановна покачала головой:

— Нет. Да и что ей тут? Я даже не знаю, в какой институт она поступила.

— Вы думаете, что поступила?

— Конечно. Сейчас, наверное, уже заканчивает.

— Но, по крайней мере, в Городе?

— Вот не знаю, может, и в Москву подалась.

Я свернула разговор, не дожидаясь, пока в душу Марии Степановны закрадутся всякие подозрения: почему это я задаю всякие вопросы здесь, в Приреченске, но при этом не представляю, где Кристина сейчас и что с ней стало.

Сосед в автобусе с утомительным постоянством пытался использовать мое плечо в качестве подушки. Доверие, конечно, умилительное, впору расчувствоваться, но факел от него был такой, что даже открытое окно не спасало. В подобной атмосфере никакой гуманизм и человеколюбие выжить не в состоянии, и готовность подставить ближнему надежное дружеское плечо под давлением превосходящих ароматов мгновенно вытесняется из сознания.

Однако, когда я ухитрялась придать этому «утомленному солнцем» относительно вертикальное положение, он тут же просыпался и начинал со мной знакомиться. Потом, огорченный неудачей, вновь пытался устроиться на моем плече — должно быть, для того, чтобы я не подумала, что он обиделся. Далее процесс повторялся.

Столь милый индивид, вкупе со своим ароматом, основательно мешал сосредоточиться. А подумать было давно пора. Полторы недели я плыла по течению, редкие попытки рассортировать информацию не шли дальше расплывчатых «а если так». Жара всегда действовала на мои мыслительные способности крайне неблагоприятно, да и Борис Михайлович своим неземным обаянием сильно отвлекал от пути праведного. Но сколько же можно? Даже эта чертова авария как-то не сильно меня взволновала. Не то она была случайной, не то и впрямь преднамеренной.