жертвы удалось не сразу, но сейчас можно с уверенностью сказать, что это Кондратьева. Родные ее уже опознали.
Очень темное, очень зимнее небо, в котором ничего не осталось от разбудившего Радецкого ночью огненного зарева, стремительно опускалось, заливая мозг какой-то булькающей вязкой субстанцией. Радецкий помотал головой, чтобы отогнать дурноту. Что там говорится про снаряд, не падающий в одну воронку дважды? У него в больнице два трупа, а не один. Пожилая пациентка и проявляющая к ней внимание молодая медсестра. Получите – распишитесь! Перед глазами встало лицо заведующего хирургией Королева, такое, каким оно было сегодня утром. Расплывшееся, дрожащее, словно полустертое от волнения и тревоги. Интересно, он уже знает? Хотя, конечно, знает. Он же обрывал телефон родителям Юли, значит, в курсе.
– Владимир Николаевич, – услышав голос Зимина, Радецкий понял, что слишком долго молчит.
– Я здесь, Михаил Евгеньевич. За информацию спасибо. Могу я спросить, как именно она погибла?
Теперь следователь молчал, словно взвешивал, о чем сообщать главврачу, а о чем не стоит.
– Ее убили, – наконец сказал он, – ударили чем-то тяжелым по голове. Поджог был совершен для того, чтобы скрыть совершенное убийство.
– Как Кондратьева вообще оказалась на этой даче? У нее было ночное дежурство, и хотя она работала у нас недавно, успела зарекомендовать себя как ответственного человека, да и отзывы с прошлого места работы у нее были прекрасные. Иначе бы я ее не взял, несмотря на все просьбы.
Он осекся, но тут же вздохнул, понимая, что роман Кондратьевой с Королевым все равно не скрыть. Такие вещи никогда не скроешь, а уж в больнице, где романы между врачами и медсестрами вспыхивают и гаснут с завидной регулярностью, особенно.
– Вас кто-то попросил взять Кондратьеву на работу? Кто?
– Заведующий хирургическим отделением Сергей Александрович Королев. Полтора месяца назад. Он в свободное время подрабатывал в частной клинике, где Юлия трудилась до этого, у них начался роман, и Королев попросил меня взять девушку в штат, чтобы иметь возможность чаще ее видеть.
– Вы не производите впечатления человека, претендующего на славу Купидона, сводящего влюбленных.
– Разумеется, нет. Но у меня была вакансия, мне предложили взять на нее человека с подходящей квалификацией, не скрывая, что просьба носит личный оттенок. Разумеется, если бы профессиональные качества девушки не подходили, я бы ее не взял, но ее резюме не вызывало сомнений, заведующий кардиохирургией после собеседования остался вполне доволен, а что касается всего остального, то я, знаете ли, не моралист. И все-таки почему она, интересно, оказалась на даче вместо больницы?
– Идут следственные мероприятия. Думаю, со временем мы получим ответы на все вопросы. Но пока факт остается фактом. Медсестру, которая общалась с Нежинской, убили за несколько часов до того, как задушили саму Ираиду Сергеевну.
– Это может быть простым совпадением.
– А может и не быть. Поэтому пока оба дела отданы мне, чтобы не пропустить связь между двумя преступлениями, если, конечно, она есть.
– Болтливая старушка могла рассказать Юлии что-то важное. И неведомый преступник, услышав их разговор, решил избавиться от обеих, – задумчиво сказал Радецкий. – Так?
– Или наоборот. Девушка могла поведать Нежинской о чем-то серьезном. Тогда основной жертвой была именно она, а Ираида Сергеевна пострадала от того, что стала участницей случайного разговора.
– Хрен редьки не слаще, – задумчиво сказал Радецкий. Ноги в щегольских ботинках (он признавал только такие, от немецкой фирмы «Ллойд») от долгого стояния на месте начали подмерзать, и он потопал ими, понимая, что это вряд ли поможет. – И в том, и в другом случае свидетелем их разговора мог быть только сотрудник больницы, а это означает, что в моем коллективе работает хладнокровный убийца, готовый задушить подушкой старушку и хладнокровно сжечь дом с телом своей жертвы. Плохо укладывается в сознании, знаете ли.
– Человеческая подлость вообще плохо укладывается в сознании. Я по роду своей службы сталкиваюсь с ней каждый день на протяжении многих лет и никак не могу привыкнуть. Даже цинизм, который поневоле натягиваешь как панцирь, мало помогает.
– Всегда считал, что цинизм прирастает панцирем только к врачам. Просто не думал, что, к примеру, следователям такая вторая шкура тоже не помешает. Ладно, оставим философствование тем, у кого много свободного времени. Я правильно понимаю, что завтра снова увижу в больнице вас и ваших коллег?
– Конечно, увидите. – Зимин вздохнул. – В свете открывшихся обстоятельств вы теперь будете видеть нас постоянно. Владимир Николаевич, пожалуйста, подумайте до утра, что такого важного могла знать Кондратьева. Кому она могла помешать за те полтора месяца, что работала в больнице? Что именно она могла увидеть или услышать?
– Я могу думать над этим до морковкина заговенья, – Радецкий засмеялся. Получилось плохо: скрипуче, натужно. – И ничего не придумаю. У меня довольно много обязанностей, поэтому я не могу знать, что видят и слышат медсестры одного из отделений. Думаю, что в этом плане гораздо больше пользы будет от Марии Степановны Петровской, старшей сестры кардиохирургии. Она удивительно умная, наблюдательная и выдержанная женщина.
– Разумеется, мы с ней уже поговорили и еще пообщаемся, – согласился Зимин. – И все же, Владимир Николаевич, вы капитан, с вашего мостика обзор прекрасный, поэтому проанализируйте все. Возможно, ваши наблюдения, даже самые неожиданные, окажутся полезными.
Заверив, что сделает все от него зависящее, Радецкий распрощался со следователем и отключился. Фасолька уже жалась к его ногам, словно спрашивая, когда они наконец вернутся домой, в тепло и к еде.
– Замерзла? Пошли домой, – сказал он так ласково, как разговаривал только со своей собакой. – Будем думать, что происходит и как с этим жить.
Мысль, что языки пламени, зарево от которого разбудило его в четыре утра, сжирали тело Юлии Кондратьевой, не выходила из головы, несмотря на то что эту девушку Радецкий видел-то всего пару раз в жизни. Один раз ему представили ее, когда она вышла на работу, а он пришел в отделение с привычным утренним обходом. Второй – пару недель спустя, когда на таком же обходе он спросил, как прошла ночь, и дежурившая тогда Кондратьева отчиталась – буднично, спокойно и очень толково. Вроде бы они еще несколько раз сталкивались то на входе в больницу, то в коридоре. Об этих случайных встречах он помнил только потому, что у него была хорошая зрительная память и он запоминал лица.
