«Погиб поэт, невольник грез, — так скажут все, кто свято верил в псевдолирический навоз, которым он обильно серил». Сережа тогда страшно обиделся и не разговаривал с Мыскиным аж два дня. Все это в одно мгновение промелькнуло в голове Алика, а когда ему показалось, что Лена повторила свой вопрос, он сказал:
— Да нет, конечно. Такая, как ты… только мужа тебе нужно по меньшей мере банкира или какого-нибудь… из бомонда.
— Не говори ерунды, Алик, — уже более жизнеспособным голосом произнесла она, — мой муж вовсе не банкир и не из бомонда. Но близко к тому. И вот, когда мы вчера пришли в «Золотые ворота»…
— Куда-а-а-а?! — заорал Мыскин.
Голос Лены в трубке оборвался, и только спустя несколько секунд она заговорила снова:
— Ты… чего? Ты… меня напугал. И что из того, что я вчера была с мужем в казино?
Алик сконфуженно ткнулся головой в стену:
— Да нет… ничего… извини.
— Ты, Алик Иваныч, то ли в самом деле с грандиозного бодуна, то ли это самое… недолюбливаешь это казино. Ну ладно. И там мой муж и крупье казино говорили при мне о Сергее и… так я узнала, что он здесь, в нашем городе. Что он уже отслужил. Там у них были какие-то документы с адресом, ну и… я по адресу узнала телефон и решила позвонить.
— Твой муж говорил о Сергее с крупье? — стараясь говорить спокойно, спросил Мыскин. — А крупье, случайно, был не с забинтованной рукой?
— Да, — удивленно ответила девушка. — Но как ты узнал?
— Прости… можно нескромный вопрос?
— Да можно.
— Как зовут твоего мужа?
— Моего мужа?
— Ну, не моего же!
— Алексей его зовут. А что?
— А фамилия?
— Фирсов. Я тоже теперь Фирсова по паспорту, — неизвестно к чему прибавила Лена.
— Та-ак, — протянул Алик Мыскин. — А с гражданином певцом по имени Аскольд ты, случайно, не знакома?
Голос Лены удивленно дрогнул:
— Зна… знакома. Я в его подтанцовке работаю. В шоу-группе. Но…
— Интересно получается, — пробормотал Алик Иваныч, который с похмелья всегда отличался чрезмерной подозрительностью. — А ты что, собственно, звонила? Просто так?
— Просто так, — отозвалась Лена, и в голове ее прозвучали нотки обиды. — Просто узнала, что вы здесь… так подумала, что нужно встретиться. Хотела дать вам билеты халявные в «Белую ночь»… там шоу будет сегодня ночью. После концерта в этом… ледовом дворце «Триумфальный».
— А Серега там и так будет, — сообщил Алик Мыскин. — Так что билетов нам не надо, а я… тоже приду в «Белую ночь». Так, кажется?
— Ну да.
— Ну тогда до встречи, Ленка. Не об… не обижайся. Меня просто по утрам часто колбасит. Пока.
И Алик Иваныч Мыскин положил трубку и мрачным остекленелым взглядом уставился в стену. Переборов время от времени накатывающую дурноту, Мыскин не без труда поднялся на ноги и медленно побрел к ванной комнате, чтобы принять утренний душ. Возможно, после этого он несколько взбодрится и выдаст какую-нибудь здравую идею по вопросу дальнейших действий. Он прошел по коридору, зацепив по дороге одежный шкаф в прихожей и едва удержавшись оттого на ногах — ежеутренний симптом, чего же еще хотите, — и рывком распахнул дверь ванной. И обомлел. Перед зеркалом стоял и пристально рассматривал свое отражение парень лет двадцати-двадцати одного, высокого роста, с синеватым свежевыбритым черепом, оптимистично переливающимся под ярким светом лампы. Кисть правой руки его была аккуратно забинтована, и на повязке проступали пятна свежей крови. Лицо молодого человека было помято и распухло почти до неузнаваемости — левый глаз заплыл, бровь над ним рассечена, обе губы были разбиты и распухли, мочка левого уха надорвана, как если бы оттуда с мясом вырвали серьгу. Но как бы ни был неузнаваем этот парень — с перекошенным лицом, забинтованной рукой и с обритой «под ноль» головой, — Алик Мыскин не мог не узнать его.
— Се-ре-га? Кто это тебя так отделал? И зачем это ты налысо побрился?
Тот вздрогнул и оторвал взгляд от зеркального отражения, и его единственный — единственный неповрежденный — мутный глаз уперся в Александра, и свирепое недоумение проползло по многострадальному лицу.
— Что за бодяга, блин? — резко вытолкнули припухлые губы Воронцова (или кто это там был). — Ты кто такой, ежкин крендель?!
— Сере… — начал было Алик, но был оборван вторично, и еще грубее, чем в первый раз:
— Че ты там мямлишь… stinkin` God sodomizer?!
* * *
Сергей Борисович Романов был превосходным организатором. Он быстро рекрутировал весь обслуживающий персонал гостиницы «Братислава» для оказания всех мыслимых и немыслимых услуг заезжей московской суперзвезде.
— Вы не понимаете, с кем имеете дело, что ли? — резко выговаривал он администратору. — Вот приедет к вам какая-нибудь Таня Овсиенко или прочая Маня-Клава Буланова, вот тогда и будете строить из себя пятизвездочный отель в Пальма-де-Мальорка!
— А что такое? — несколько стушевавшись, спрашивал опешивший администратор. — Разве что-то не так, господин Романов?
— Пока так. Но именно на случай отклонения от стандарта я и довожу до вашего сведения эти азбучные истины. «Азбучные истины» человека, непонятно каким образом занявшего место, представляющее собой среднее арифметическое постов импрессарио, начальника охраны и координатора гастролей при «звезде» из столицы, сводились к душеспасительным нравоучениям, нередко скатывающимся до банальных угроз. Однако в результате полперсонала «Братиславы» сбилось с ног, выполняя указания Сергея Борисовича и Алексея Фирсова, кстати, не являющегося сотрудником охраны Принца. Конечно, последнего пункта биографии никто не знал, но это не мешало Алексею внушительно показывать репортерам на дверь гостиницы и говорить несколько утрированным басом:
— Никакой пресс-конференции, господа.
— Он что, плохо себя чувствует? — пискнула какая-то журналисточка в бесформенном пестром балахоне, взмахивая веснушчатой рукой прямо перед носом Фирсова.
Тот смерил представительницу пишущей прессы снисходительным взглядом с высоты своего двухметрового роста и, не меняя индифферентной интонации, отчеканил:
— По всей видимости, девушка, у вас плохо со слухом. Я же достаточно ясно сказал: никаких комментариев!
…Свежеиспеченный Аскольд сидел в кресле перед огромным зеркалом в одних узеньких трусах, более пригодных для мужских дефиле в стрип-клубах, нежели для выполнения бытовых функций. Над ним хлопотали две девушки и один откровенно педерастического вида молодой человек. Девушки обмахивали Сережу какими-то кисточками и готовили косметику, а молодой человек — как оказалось, стилист и главный визажист Аскольда, — колдовал над его волосами, которые еще вчера составляли добротную мужскую прическу, а сегодня превратились в какое-то буйство глаз и половодье чувств на сюрреалистический манер.
Впрочем, нельзя сказать, что это — в смысле обмахивание кисточками и чудодействование в волосах — было совсем уж неприятно.
— Так, — пробормотал стилист, брызгая в разроненные фрагменты недавней шевелюры чем-то чрезвычайно тонко пахнущим и словно обволакивающим мягкой аурой теплого, почти осязаемого аромата. — Что-то не разберусь никак, что ему подобрать на сегодня. Лондонский вариант не пойдет… да и вообще… что-то непонятно.
Он довольно бесцеремонно повернул податливую шею Сережи Воронцова и посмотрел на его профиль.
— Мм-м-м… н-да, принц. Бросать тебе пора.
— Что бросать-то? — неожиданно визгливо выговорил Сережа. — Что бросать-то?
— Да ничего, — покачал головой тот, — это я так. Вареный ты. Не в тонусе. Залипаешь. Сейчас, впрочем, поправим. Алиска!
— Да? — Одна из девушек, которая в данный момент подпиливала ногти на ногах псевдо-Аскольда, приподняла голову и посмотрела на стилиста. — Чего, Элтон?
Джон, что ли, подумал Сережа, растерянно глядя на собственное — непривычное до жути — отражение в зеркале.
— Напрягается он что-то. Наверно, ночью немного перестарался, пидрила. Небось, опять «дорожки» клевал да текилой батонился.
Сережа встрепенулся: это что, про него? Или они привыкли называть так и настоящего Аскольда? То принцем титулуют, а то… вот. Если это действительно так, то дело становится совсем забавным.
— Прогони-ка ему легкий массажик по укороченной программе, а я посмотрю, какие тона ему подобрать. Так лучше просекаешь… да ты сама не хуже меня знаешь. — И молодой человек хитро подмигнул вызывающе распустившей красивые чувственные губы Алисе. — Давай, девочка.
Это что же это за массаж по укороченной программе, подумал Сережа и тут же почувствовал, как последнее прибежище его скромности, невинности — и неводочности, как не преминул бы добавить Алик Мыскин, — его скудные, как фиговый листочек, трусы, — легко стаскивают с него две легкие и умелые девичьи руки.
