— Прогони-ка ему легкий массажик по укороченной программе, а я посмотрю, какие тона ему подобрать. Так лучше просекаешь… да ты сама не хуже меня знаешь. — И молодой человек хитро подмигнул вызывающе распустившей красивые чувственные губы Алисе. — Давай, девочка.
Это что же это за массаж по укороченной программе, подумал Сережа и тут же почувствовал, как последнее прибежище его скромности, невинности — и неводочности, как не преминул бы добавить Алик Мыскин, — его скудные, как фиговый листочек, трусы, — легко стаскивают с него две легкие и умелые девичьи руки.
— Ну что ж, — промуркала Алиса, беря в руки мужское достоинство «его высочества», — это, пжа-алуй, получше будет, чем у…
Концовка фразы была порнографично заглочена вместе с объектом «массажа по укороченной программе». Вот так подбор тонов!
А девушка оказалась техничной до виртуозности: перед глазами Сережи Воронцова тут же завороженно завертелись разноцветные круги и перехватило дыхание: массажик по укороченной программе… Алиса… Миеллофон…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. «Р-Р-Р-РОКИРОВОЧКИ» ПРОДОЛЖАЮТСЯ
* * *
Я думаю, ни у кого не составит труда представить чувства человека, который поутру обнаруживает в своей наглухо запертой квартире друга, коего он долго и безуспешно искал накануне весь вечер и часть ночи. Как он попал сюда, почему не дал понять, что он находится рядом, за стеной, прекрасно понимая, что его должны искать, — непонятно.
Но ощутить себя на месте того же человека в тот момент, когда этот счастливо обретенный друг агрессивно-недоуменным тоном спрашивает у него, хозяина квартиры, кто он такой, — это, простите, переходит все рамки человеческого разумения.
И гадай, что же такое произошло с парнем, если он не признает ближайшего друга и не отдает себе отчета в том, где находится. При этом выглядит вполне вменяемой человеческой особью.
— Ты кто такой? — повторил человек у зеркала.
— Да ты че, Серега? — опешив, пробормотал Алик. — Ты вообще как тут оказался?
Тот отвернулся с таким видом, словно пытался отвязаться от назойливого призрака ванной комнаты, появляющегося в самый неподходящий момент:
— Какой я тебе Серега?
— Ну и рррокировочки… сильные! — выдавил из себя Алик фразу, входящую в классический перечень номеров, данных Б. Н. Ельциным. — Понима-а-аешь…
— Ничего я не понимаю!
— По-моему, кто-то из нас сошел с ума, — сказал Мыскин и, довольно бесцеремонно отстранив разглядывающего свое распухшее лицо страдальца, включил душ.
Тот, казалось бы, только по-настоящему заметил Алика Иваныча. Повернулся к нему с лицом Ипполита Матвеевича Воробьянинова, не обнаружившего денег в очередном стуле, и рявкнул дребезжащим, но, несомненно, хорошо поставленным голосом:
— Так это Романов шутит такие мерзкие штучки, чертова каракатица? Я думал, блин, что это отель какой-то особо занюханный, а это, блин… Ну, он у меня попарится с собственной жопой, дурачок хре…
Продолжение этой искрометной фразы Алик так и не услышал: раздался долгий звонок в дверь.
В страдающей от абстинентного синдрома голове это прозвучало как железом по стеклу.
Дз-з-з-з!
Алик сдавленно глотнул, ощутив, как по спине холодной будоражащей волной катится озноб — от неожиданной, бессознательной тревоги…
— Открывать? — Он вопросительно посмотрел на ничуть не отреагировавшего на звонок «Воронцова». — Что-то я не припомню, чтобы кто-нибудь так звонил… может, Лена? Да нет, она вряд ли…
— Да открывай ты! — оборвал его тот. — Это, по ходу, за мной. Кончился арсенал шуточек. Я помню, было дело, когда в Лондоне…
Алик смерил его, мягко говоря, недоуменным взглядом, а потом распахнул дверь ванной и пошел к входной двери. Звонок прозвучал вторично. Алик протянул было руку к замку, чтобы защелкнуть дверь на цепочку и спросить через глазок, кто это, собственно, пожаловал, но в этот момент в замке что-то щелкнуло и дверь распахнулась.
Алик машинально отпрянул, и в прихожую ввалился здоровенный парень в черной футболке, обтягивающей мощные мышцы рук и торса, и в короткой жилетке.
В руке он держал пистолет. Длинное дуло молниеносно мелькнуло в воздухе и ударило в бок Мыскину с такой силой, что тот, скрючившись и хрипло охнув, отвалился к стене и сполз до самого пола.
Несколькими ударами ноги в массивном ботинке здоровяк перевернул длинное худое тело Александра и уложил на живот, а потом заломил руки и больно ткнул дулом пистолета в затылок.
— Лежать тихо, падла!
— Да ты че, брателло, мы уже бабеус за эту хату скинули, тут какая-то непонятка… — начал было Мыскин, но тут же получил такой удар в основание черепа, что пол гулко ухнул и оплыл перед глазами, в белесом воздухе закружились искры, а потолок в серых разводах, уваливаясь, как крылья дельтоплана, заполоскал над его головой, словно свежевыстиранная простыня на бельевой веревке.
— Молчи, падла! — громыхнуло над его головой.
— Но…
— Защеми хлеборезку, я сказал!!
В прихожей появились еще двое амбалов, и одновременно из комнат появился лысый Сережа Воронцов… или кто это там такой есть, ошеломленно заметалось в мозгу Алика.
— А-а-а, явились, — буркнул он, — а то что-то я не пойму… проснулся черт-те где… никого нет, ни тебе пожрать, ни…
— Ладно, пошли! — грубо оборвал его первый амбал. — Расквакался тут, гнида!
Тот буквально онемел: если судить по выражению его лица, то, по всей видимости, никто в жизни никогда не разговаривал с ним так неприкрыто грубо.
— А этого чего? — после некоторой паузы проговорил он, указывая пальцем на распростершегося на полу Алика. — Никак… ка-а-анчать его собрались?
Словно молния прожгла ноющую от плотного удара здоровяка голову Мыскина: он вспомнил этот несколько шепелявящий жеманный голос, манерно растягивающий гласные, вспомнил и выхватил из памяти эти певучие, чуть наигранные интонации прирожденного паяца.
Аскольд. Собственной персоной. В воронцовской квартире. Нарочно не придумаешь.
…Но без грима, с изменившейся от нажитых за ночь кровоподтеков и синяков физиономией, налысо обритый, — он куда больше походил на впавшего в запой и нарвавшегося на несколько добрых кулаков Сережу Воронцова, чем на самого себя — Аскольда. Те же движения, та же фигура и рост, та же манера поворачивать голову, та же — насколько можно судить по распухшему лицу — мимика.
Амбалы никак не отреагировали на вопрос Принца — если иметь в виду словесную реакцию.
Зато иные формы общения были представлены в самом интенсивном порядке.
…Московская «суперзвезда» наклонилась над лежащим на полу Мыскиным, и в эту секунду кулак одного из незваных гостей легко коснулся головы Аскольда — казалось бы, совсем легкое касание, но тот, не издав ни звука, мешком упал прямо на Мыскина, ткнувшись носом между его лопаток.
— Ты, мудила, полегче его… а то пойдешь в расход по статье «порча олигархической собственности»! — с претензией на хромающий на обе ноги юмор прошипел кто-то. — Ведь его родственничек…
Мыскин не успел дослушать фразу главного налетчика до конца; грубый голос спросил: «А что с этим, братва? Фирс сказал — убирать?»
Со словом «убирать» перед глазами Алика Иваныча полыхнула звонкая вспышка — словно безумный художник развел палитру из одних алых, красных, бордовых, черных с искрой красок, — а потом медленно опустился огромный бархатный — театральный занавес…
* * *
Сергей Воронцов сидел в своем гостиничном номере и смотрел телевизор. Перед этим он получил несколько серьезных рекомендаций по ряду моментов, как-то вести себя на сцене, ритмично открывать рот под фонограмму и каким образом не очень сильно выбиваться из ритма шоу-балета.
В принципе, это ему удавалось неплохо, а, прослушав «фанеру», под которую ему предстояло «петь», Сережа нагло заявил, что сам он спел бы не хуже. Последние консультации в пустом танцполе при гостинице «Звездная» проводили стилист Элтон (которого на самом деле звали Валера, с недопустимой для человека его профессии фамилией Сухоруков) и оказавшийся руководителем подтанцовки и бывшим профессиональным балеруном вчерашний обиженный Курицын-Гриль.
Последний, по всей видимости, еще не понимал, что Воронцов и Аскольд — это разные люди. Конечно, он накануне видел эту парочку в «Голубом небе», но теперь, судя по всему, находился в твердой уверенности, что тот человек, который отрабатывал танцевальные па и артистично раскрывал рот, не издавая при этом ни звука — это Аскольд.
Романов, сидевший за столом администратора в чисто американской манере — ноги на стол, — следил за всем этим издали и негромко говорил Фирсову:
— Я же говорил, что он не хуже Аскольда. Пластика у парня великолепная, ничего не скажешь.
