Он вернулся в квартиру и вышел на площадку. На лестнице кто-то метнулся вниз. Костя позвонил в дверь незнакомке. Никого.
Костя снова пошел на балкон. Внизу из арки во двор вкатил черный «Ролле». Остановился. Вышла тонкая фигурка в распахнутой шубе и светлом платке и скрылась в подъезде.
Костя побежал, но опоздал. Дверь на площадке закрылась и щелкнула.
Легонько веяло «Иссеем».
– Влюбился, Костька? – спросила Тамара в пижаме. Она вышла из кухни и кофейными парами перебила неземной дух.
– Еще не хватало.
– Влюбился, влюбился. Иди-ка яишенку.
Касаткин гипнотически вошел за пижамой на кухню, сел и застыл над тарелкой.
Что делать дальше, Костя не знал. Хотелось выговориться. Но скажи он Тамаре слово – задушила бы охами.
– И Аркашка влюбился, – зевнув, сообщила Тамара у плиты. – Караулит ее с утра до ночи.
– Блевицкий караулит деньги. Дурак.
– Чего это?
Костя отодвинул яичницу и глотнул кофе.
– Банкиршам такие не нужны, – сказал он.
– Много ты знаешь. Бабу с деньгами охмурить легко. Мужика – шиш, а бабу – раз плюнуть! Улыбнись – твоя. И потом, таких банкирш не бывает.
– Каких?
– Ну… таких.
Она вынула ложку из кастрюльки и покрутила ей, прикрыв глаза. С ложки на стол слетели манные брызги. Костя подобрал их пальцем, рассеянно слизнул и встал.
Оставалось ехать в Митино в засаду и ждать день, два, месяц, пока не найдется Жэка.
Он вышел в переднюю и оделся.
На площадке послышался шорох и вздох.
Касаткин приоткрыл дверь.
На лестнице стоял Аркаша. Повернул на звук голову. Огромное лицо макроцефала с недосыпу опухло. Глаза заплыли и были как щели. Поднялся, подошел.
– Ты что, Аркаш?
– Покурить, – сказал Блевицкий хрипло. – Нельзя?
– Так рано?
Дверь незнакомки снова щелкнула и открылась.
Дунул ветерок чудесного «Иссея».
Из квартиры вышла Поволяйка, Поволяева Анна Ивановна, в длинной нежной шубе. Лицо было чистым, без синяков, рот влажный розовый, светлый палантин накинут, но не завязан, колыхались между бортами шубы тяжелые шелковые концы.
Костя прижал лицо к лицу Блевицкого и обнял его за талию.
Макроцефалья Аркашина голова была хорошей ширмой.
Уголком глаза Костя увидел, как покосилась Поволяйка на их объятие и улыбнулась. Блеснули идеальные зубки.
Костя втащил Аркашу в квартиру и костяшками пальцев ткнул за ним дверь, чтоб захлопнулась.
– Ты чё, блин, Кось? – сказал Аркаша.
– Поволяйка!
– А?
– Кажется, не заметила.
– Кого? Кто?
– Она. Меня.
– А в чем дело?
– Откуда она здесь?
– Поволяева? Как – откуда? Её ж квартира.
– Поволяйки? – изумился Костя. – Банкирши?
– Почему банкирши? Она любовница Стервятова.
– Какого Стервятова?
– Ты чё, Кось? Главного прокурора.
– Бывшего, – повторил Костя, уже бессознательно.
Он отодвинул Аркашу от двери и выскочил на площадку.
Лифт где-то ездил.
Костя ринулся вниз прыжками через десять ступенек.
У подъезда машины не было. Зад «Роллса» вильнул в арке.
Костя выскочил за ним. Слева у магазина и справа у кино стояли такси и в кучке курили таксисты. «Ролле» между ними пережидал движение.
Костя, заслонив лицо рукой, нырнул в левую ярко-желтую машину с шашечками. Водитель дымил прямо в ней. Костя, кивнув на «Ролле», сказал ехать за ним, но не впритык.
Таксист хмыкнул, обдав смесью свежего и застарелого курева.
– Родственница, что ль? – спросил он.
– Да-да, – быстро сказал Костя.
И покатили.
Ни шапки, ни шарфа закрыться у него не было. Он пригнулся на заднем сиденьи и чуть-чуть высунул голову над спинкой переднего.
Из набитой пепельницы воняло холодным табаком.
Костя хотел закурить, но в карманах было пусто. Ни сигарет, ни денег.. Скомканный бумажный платок и телефонный жетон.
Машин в субботу было мало, по Тверской проехали резво и блюдя расстояние без труда. По Ленинградке домчали до аэровокзала. Тут машин было больше и затеряться легче. Поволяйка поставила «Ролле» на стоянке, повозилась в машине, выскочила в черной бесформенной куртке, отбежала метров тридцать и подняла руку. Лицо снова стало грязноватым, с запавшей верхней губой.
– Шеф, возьми клиенточку, – внезапно твердым голосом, но дрожа внутри, велел Костя. Шофер длинно усмехнулся.
– Ладно, ладно, так надо, – сказал Костя, чтобы создать дружбу. – Заработаешь. Меня здесь нет. Поедем, куда скажет. Кажется, в Митино.
Подкатили. Тормознули. Костя пригнулся.
– В Туфыно, – сказала в окно Поволяйка, без передних зубов просвистев слово «Тушино».
– Тушино?
– Туфыно, да.
Костя свернулся клубком на полу и зажал защелку задней двери. Поволяйка открыла переднюю и плюхнулась на сиденье. От ее телогрейки несло соленым. «Иссей» исчез и в сочетании с мочой и килькой дал тошнотворную женскую вонь. К счастью, таксист опять закурил.
Снова помчали.
Костя, как в газовой камере, утих.
Таксист дымил. Поволяйка молчала.
– Вот здесь, – наконец сказала она у метро. – Вот. Других нет.
В щели между спинками показалась худая рука с зеленой бумажкой с Франклином и цифрой 100. Поволяйка выскочила.
– Сдачи не надо, – сказал Костя и тоже выскочил, выждав десять секунд.
Шибануло теплом. Солнце вышло раньше праздника. Бликовали стеклянные двери метро и огромные окна новых автобусов – «мерседесов».
На остановках экспрессов на Митино толпился народ с сумками, особенно много было с цветами у митинского «кладбищенского» 777-го.
Поволяйка натянула на голову красный спортивный вязаный колпачок, юркнула в толпу, влезла в «три семерки» вместе со всеми и скрылась в середине.
Залезали, груженые и с букетами, тяжко. Костя бросил жетончик в один из телефонов на стеклянной стене метро и набрал свое Митино. В трубке ответили. «Кятя!» – радостно крикнул Костя. «Да-а-а», – услышал он удивленный глухой Катин голос.
В автобус влезала последняя с сумками. «Кать, звони Дядькову! Пусть едут к нам!» – докричал он, уже бросая трубку на рычаг, прыгнул к автобусу и – успел. Поехали. Выехали на Волоколамку. Автобус был модерновый, небольшой. Стояли вплотную и руки с хризантемами тянули повыше. На редких остановках не сходили, но садились и теснили со ступенек в салон.
У Кости опять случился обман зрения. Опять мелькнули Катина курточка и шапочка. Но он уже все понял.
За остановку до кладбища Костя пропустил на выход груженую, как мул, тетку. Она сошла, поставила сумки, взялась за карманы и ойкнула. Автобус закрылся и поехал. Костя уперся лбом в окно и смотрел.
Тетка протянула к Косте руки. Потом сжала одну в кулак и погрозила.
Костя ткнул себя в грудь и отрицательно помотал головой.
На конечной сошли все и пошли врассыпную, на кладбище и к домам.
Поволяйка семенила к Костиному, Костя поодаль за ней.
Из подъезда вышел Чикин с кубышкой и пошел к угловому дэзовскому подвалу.
«Только не это!» – подумал Костя. Но гнаться за Чемоданом было некогда. Поволяйка нырнула в подъезд, и Костя, добежав, за ней.
В подъезде горели тусклая лампочка и кнопка лифта. Поволяйка ехала. Доехала. Кнопка лифта погасла. Костя нажал. Кнопка загорелась и погасла вместе с подъездной лампочкой. Гудение в шахте стихло. Костя нажал несколько раз и бессильно хлопнул по кнопке ладонью. «Чемодан, блин!»
– Блин, опять света нет, – сказал подошедший к лифту мужик. Он тоже похлопал по планочке с кнопкой и пошел к лестнице.
Костя выскочил во двор и помчался в соседний подъезд. Свет горел, кнопка лифта тоже. Костя дождался съехавшей кабины и поднялся на последний этаж. Вчерашним путем через чердачный выход по крыше он добежал до собственного чердака.
Окошко на чердак было закрыто. Он приник к стеклу и увидел то, чего боялся. На полу стоял на коленях Жэка и мотал головой над цинковым ведром. Над ним склонялась Поволяйка. Серый торчал рядом, Опорок – под окном, макушкой под Костей.
– Кто еще, кто, говори, – твердила Поволяйка. Черты лица ее были злы, но четки, и, если б не запавшая губа, почти миловидны. – Говори, кто видел.
– Видел, – вяло твердил Жэка. – Видел.
– Кто?
– Катя.
– Касаткина, что ль?
– Моя, – сказал Жэка.
– Врет. Покажи ему «ее».
Серый сильно ткнул пальцем Жэке в темя.
– Моя, – повторил Жэка сонно. – Она знает. Она скажет.
– Нам не страшен серый волк, – спел Серый.
– Ладно, режь поросеночка, – сказала Поволяйка. – Завтра покушаем с куличом.
Серый вынул из пальто ярко-желтый брусок ножа, нажал кнопку и упер лезвие Жэке в шею.
– Над ведром, дурак, – сказала Поволяйка и отступила на шаг. – Руки крюки.
Серый завел нож Жэке под подбородок и установил острие где-то под ухом.
Костя выбил оконное стекло, рванул щеколду и всунул голову внутрь.
– Стоп, – рявкнул он.
Поволяйка и Серый подняли глаза. Опорок обернулся и задрал голову.
