— Иванова, раз я звонила тебе, значит он мог запомнить номер твоего мобильника, а следовательно в ближайшее время сам разыщет меня.
— Сомневаюсь.
— В чем?
— И в том, что запомнил, и в том, что разыщет, но больше всего в том, что захочет это делать вообще. Повторяю, ты была безобразна.
Я гордая женщина, а потому сникла. Даже пустила слезу. К тому же вчерашний ликер давал о себе знать. Самочувствие было… Точнее не было никакого самочувствия. Боюсь, там был не только ликер. В глазах Ивановой появилась жалость.
— Ну что такое? — сострадательно спросила она. — Так хочется найти тот дом?
— Теперь это дело чести, — отрезала я.
— Тогда давай обратимся к логике. Ты запомнила номер его машины?
— Иванова, я не идиотка. Если б это было так, о каких переживаниях шла бы речь?
— Ну марку-то ты знаешь?
— Говорю же, это шестисотый “Мерс”.
— Цвет?
— Темный. Прекрасно запомнила салон. Выполнен в серых тонах. Великолепные кресла.
— Салон. Кому нужен салон, если нет даже цвета. Как ты могла не запомнить цвет?
— Иванова, это возмутительно! Какой цвет, когда оба раза мы встречались в полной темноте. Губернатору плевать, что делается в закоулках.
— А какой черт носил тебя по закоулкам?
— У меня нет доверенности; я пряталась от гаишников и заблудилась. Там и встретила Владимира.
Иванова вдохновилась.
— Так надо вернуться к закоулку, где вы встретились и попытаться восстановить в памяти путь к дому.
— Какая ты умная, просто некуда деться. А кто мне найдет тот закоулок. Говорю же тебе, я заблудилась. Уперлась в стену. Прикажешь искать стену?
Иванова развела руками.
— Ну, мать, не знаю как и быть.
— Никто на твои мозги и не рассчитывал. Разберусь сама, вот только прийду в себя.
Ивановой стало обидно, она решила продемонстрировать предприимчивость.
— В любом случае теперь искать значительно легче, — с очень умным видом констатировала она. — Раз ты знаешь, что владелец дома одновременно и владелец шестисотого “Мерседеса”, значит начинать надо с “Мерседеса”. Не думаю, что в этом городе их очень много. У Ефим Борисыча есть связи. Ради меня он ими воспользуется. Одевайся.
Предприимчивость Ивановой меня всегда настораживала. Поэтому я испуганно закричала:
— Зачем?
— Во-первых, чтобы не стоять голой, а во-вторых, поедем.
— Куда?
— Катерина напишет доверенность и начнем искать “Мерседес”. Кстати, ты случайно не знаешь, почему Владимир спешил?
— Конечно знаю. Он ждал телефонного звонка.
— Разве у такого солидного и богатого человека нет мобильника? — изумилась Иванова. — Даже у нищей меня он есть.
— А у меня — нет, хотя я тоже не бедна. Это же тебя не удивляет.
— Удивляет. И я объясняю это твоей жадностью.
— Дело не в жадности. Когда у меня появятся лишние деньги, я лучше отдам их брошенным детям.
— Так отдай и больше не будет об этом, — возмутилась Иванова.
Я простила ей грубость, потому что не могла не оценить ее благородства. У нашего драгоценного Моргуна умирает единственная дочь, а Иванова, не взирая на это, ради меня будет пользоваться его связями. Вот это настоящая подруга. Я готова была расцеловать ее и произнести пламенную речь, пронизанную всеми оттенками моих чувств, но сдержалась. Ивановой вредно такое внимание. Вместо этого я быстро оделась, и мы отправились в столовую.
В столовой кипела семейная жизнь. Катерина бурно, со слезами и упреками, вспоминала третий день своей свадьбы. Виктор не оставался в долгу и находчиво отражал удар каким-то внезапным возвращением из командировки.
— Вчера с Ефим Борисычем весь день мирили этих идиотов, а они опять за свое, — достаточно громко сказала Иванова, но кроме меня ее никто не услышал.
Наличие зрителей вдохновило супругов. Они принялись развивать свои артистические способности прямо у нас на глазах, поливая друг друга пословицами и на ходу изобретенными афоризмами.
— Сколько волка не корми, он все равно похож на бегемота! — изрек Виктор, видимо имея ввиду фигуру своей жены.
— Жизнь надо прожить так, чтобы не было больно за бесцельно прожитые годы, — парировала удар Катерина.
— Не сеешь не пашешь, а только сиськами машешь, — не остался в долгу Виктор.
— Уж не больше, чем твоя шепелявая брюнетка! — истошно завопила Катерина. — Думаешь, я ее тебе забуду. Так не спрашивай теперь с меня.
Мы с Ивановой обратили свои взора на Виктора, ожидая его очереди. Виктор отреагировал мгновенно.
— Она думает, что какая-то брюнетка наперед покроет все ее грехи, — воскликнул он, обращаясь к нам, как к своим сообщникам. — Она думает, что брюнеткой можно искупить ее б…ские шашни. Брюнетка “тьфу” в сравнении амбалом, алкоголиком и бомжом!
Наши с Ивановой взгляды мгновенно переметнулись к Катерине. Причем Иванова не удержалась от вопроса:
— Как? Сразу с тремя?
Но лично ей никто не ответил, зато Катерина завизжала, как резанная:
— Это ты вечно пяный! Толик не был бомжом! Толик не был бомжом! Толик был мужем моей подруги!
— До того, как она с ним развелась из-за шашней с тобой! — парировал Виктор.
— Все! — вскочила Катерина, хватая разделочную доску, замахиваясь ею на мужнин нос и обращаясь исключительно к нам с Ивановой. — Сейчас буду делать из этого козла персидского кота!
— Это я сейчас буду делать из тебя бульдога! — потирая кулаки сообщил Виктор.
Видимо Ивановой надоело крутить головой. Она разразилась своей площадной бранью и героически встала между разъяренными супругами, пылко объясняя им на нецензурном русском, что будет с каждым из них, если разозлится она, Иванова.
Пока она, Иванова, разминалась матом, я, желая заглушить и Катерину, и Виктора, и Иванову, врубила на полную мощность магнитофон… и оттуда понеслось такое! Мои уши начал терзать хор, состоящий из Ивановой, Моргуна и Катерины. Шло страстное исполнение шедевра народного творчества, песни всех времен и народов “Ударили Сеню кастетом по умной его голове.” Мало им было мучать меня ночью, так они решили свой наспех сколоченный хор запечатлеть на магнитной ленте, чтобы мучать и днем, в редкие периоды трезвости.
Пока я советовала Ивановой не останавливаться на достигнутом, а замахнуться уж и на видеоклип, Виктор, наслушавшись “ударенного кастетом Сени”, с диким рыком набросился на Катерину.
— Вот чем занималась ты в мое отсутствие! — возбужденно делился он болью души. — Пьянством! А где пьянство, там и разврат.
“Ценное наблюдение,” — подумала я, глядя как умело Катерина отбивается от мужа.
Он наступал решительно и категорично, вдохновленный своей правотой. Горячие головни его гнева летели в семейный улей, грозя спалить его дотла. В воздухе запахло кровавой битвой. Впечатление усиливалось истошными криками Катерины, почему-то лежащей на столе, отборным матом Ивановой, истерично мечущейся по столовой, и воплями хора, громыхающего из магнитофона. Бедлам стоял такой, что передать невозможно. Вендетта по-ростовски. Должна сказать, что больше всех надрывался именно хор, благо ему помогали в этом сильные динамики.
— Да выключи ты, наконец, эту тарахтелку! — рявкнула Иванова.
Я выключила и стало тихо. Катерина и Виктор окаменели, словно им показали голову Горгоны. Я решила воспользоваться моментом и наставить их на путь истинный.
— Виктор, — вкрадчиво сказала я, впрочем, совсем не полагаясь на свой авторитет, — Катерина пила с Людмилой и Ефим Борисычем, я свидетель. Она с ними хранила тебе верность и не стоит вспоминать какого-то Толика, раз это сопряжено с опасностью стать похожим на персидского кота. Тем более, что Катерина про Толика давно забыла.
— Она-то забыла, как ей не забыть… Да я помню, — ответил Виктор и хлопнул по столу кулаком.
Катерина вздрогнула, схватилась за сердце и, не вставая со стола, с надрывом завыла:
— Все-е… Люди добрые-е… Не могу-у… Он меня сейчас бить начнет…
— Да что ты врешь, дура! — возмутился Виктор. — Когда это я тебя бил?
— Когда? — не осушая слез, вызверилась Катерина. — А вчера утром? У Масючки!
И тут же, не успев убрать злобного выражения с лица, она, шмыгая носом и всхлипывая, жалобно заголосила:
— Своло-очь, не подходи ко мне, своло-очь, видеть тебя не могу, так дал по уху, до сих пор не слышит. Вот, — она выразительно посмотрела на Иванову, — видите, что делает, сволочь, организм мне покалечил. Оглохла я. От удара его оглохла.
— От визгу своего ты оглохла, — беззлобно прокомментировал Виктор, всеми силами стараясь не обнаруживать чувства вины.
Но Катерина это чувство учуяла, мгновенно перестала страдать и перешла в наступление.
— Знай, сволочь, знай, не сойдет тебе это с рук, — злобно тряся указательным пальцем, обещала она, лежа на столе. — В милицию пойду, везде пойду, пусть знают какой ты подлец. Работы лишишься! Меня лишишься! Всего лишишься! Ой, люди добрые, с каким подлецом живу. Женщину! Хрупкую женщину! Беззащитную женщину и по уху!
