Охмурял он меня с таким жарким энтузиазмом, что долго стараться ему не пришлось. Меня слегка беспокоили мои дети, но у них восторжествовало чувство справедливости. У отца другая жена, значит, мать имеет право на другого мужа.
Выходить замуж я не собиралась, официальный брак сидел у меня в печенках, лучше гражданский брак. Войтек поселился у меня, мы стали официальной парой, и началась цыганочка с выходом.
Войтек представлял смесь самых ярких достоинств и невообразимых недостатков, пресных и скучных черт характера у него вообще не наблюдалось. Он потрясно играл в бридж, прекрасно танцевал и любил танцы, меня безумно обожал целых три года, был предприимчивым и оперативным, всевозможные билеты в кино и театры добывал сам, дарил цветы и вдобавок обладал чудовищным обаянием. В целом же — клинический пример очаровательного прохвоста.
Врал он, как дышал, а охмуреж очередной дамы был смыслом его существования.
Чуть раньше, еще до появления в моей жизни Войтека, произошли два события, о которых я как-то умудрилась не упомянуть. Лилька сбежала от Збышека, а Эльжбета вышла замуж за Стефана.
Что касается Лильки, то тут я ничуть не удивилась. Збышек был красив, порядочен, не пил, не курил, спортсмен, сплошные достоинства, но он родом из Силезии. Там царят обычаи, чуждые нашим душам. Силезская жена обязана, например, чистить мужу обувь, невзирая на все прочие обязанности, и Збышек аккуратненько так, рядком, выставлял в прихожей свою обувь. Жили они тогда у родителей Лильки, моих дяди и тети, и Лилька как-то показала этот парад башмаков моей матери.
— По мне, так пускай они здесь корни пустят и зацветут, — заявила Лилька. — Интересно, когда он это поймет?
Стефан — сын тети Юзи, сестры бабушки по отцовской линии, двоюродный брат тети Ядзи и моего отца. Во время войны он остался в Канаде. С Эльжбетой они познакомились дистанционно, сначала по фотографиям, потом завязалась переписка, и Стефан влюбился. Он поклялся на Эльжбете жениться. Эльжбете в ту пору исполнилось двадцать, Стефан ей нравился, хотя был старше на те же двадцать лет, но выглядел молодо. Я была полностью «за» и всячески советовала ей выходить за него.
Впрочем, на этот брак ее подговаривала вся семья. Естественно, возникли всяческие паспортно-административные препоны. Сначала потребовалось выйти замуж, и лишь потом можно было уехать в Канаду, ну, она и вышла замуж per procura (по доверенности).
Как раз в те годы мы близко сдружились с Алицией. Ее бесподобная рассеянность, так восхищавшая меня, проявлялась у нее по-разному. Пример — сигареты. Иногда она курила две сигареты одновременно или подносила зажженную спичку к лицу, не взяв сигарету в рот, иногда брала спичку в рот, а сигаретой пыталась чиркнуть о коробок. Прикурить фильтр она пыталась почти всегда, то есть развлекала всех регулярно. Вещи, как рабочие, так и свои, она теряла систематически, забывала об условленных встречах и договорных сроках. Но в то же самое время она оставалась человеком принципиальным, могла спорить из-за одного неточно употребленного слова или расхождения во времени на две минуты. Она ненавидела ложь, увиливание и педантизм.
Однажды мы устроили с ней конкурс. Было это еще до моего знакомства с Войтеком. Наши близкие уехали, мы остались одни, без домашних обязанностей, поглощенные работой. Конкурс заключался в том, кто из нас создаст в квартире наибольший кавардак. Не нарочно, нам просто не хватало времени на уборку. Поначалу я вырвалась вперед, потом меня опередила Алиция, потом опять я обогнала Алицию… Победила, так сказать, дружба.
Алиция заложила фундамент моих отношений с западными странами. В Польшу приехала на экскурсию группа французов, прикрепили их к нам, возможно, по линии Союза польских архитекторов, и Алиция потащила меня за собой.
— Пойдем, ты ведь говоришь по-французски, вот и будем их сопровождать.
Есть у меня смутное подозрение, что приезжала еще одна группа из Франции, но на нее у меня уже не было времени. Алиция возилась с ними без меня. Она познакомилась с Соланж, председательницей французского союза женщин-архитекторов, подружилась с ней, а потом наших девушек в рамках ответной любезности пригласили во Францию. Алиция изо всех сил уговаривала меня поехать, хотеть-то я хотела, но не смогла. Гнала какую-то очередную халтуру. И не поехала. Кретинка.
Оказалось, что Соланж может устроить нас на работу у себя. Алиция в тот момент как-то не рвалась на заработки, а я — да, на работу бы я поехала. Начались переговоры на эту тему. Вот тогда-то Ирена и сделала мне пакость.
По договоренности с Алицией Соланж держала для меня рабочее место и собиралась прислать приглашение. Я попросила немного повременить. Бог знает, что меня держало, вернее всего, работа, а может, и очередная семейная неразбериха. В то же время у Ирены приглашение было, а вот места работы как раз не было. Я все согласовала через Алицию, пусть она поработает за меня у Соланж, чтобы зацепиться, за это время найдет себе что-нибудь, а я приеду позже.
Ирена уехала, работала у Соланж, после чего, когда Соланж хотела с ней прислать приглашение для меня, Ирена отказалась привезти бланк из посольства. Из-за чего там возник сыр-бор, я понятия не имею, но Соланж рассердилась и открестилась от всех наших планов, так что я не смогла поехать вообще и несколько лет не могла простить Ирене такого поступка. Потом обида забылась.
Алиция тем временем занималась очередной группой туристов, на сей раз датских. Туристы говорили по-немецки, Алиция знала немецкий не хуже польского, завязались дружеские отношения. Не буду настаивать, что господин фон Розен именно в ту пору посетил нашу страну, вроде бы так и есть, во всяком случае, они друг другу понравились, и по его приглашению Алиция уехала в Данию.
В «Блок» пришел на работу Лесь. Невозможно было сидеть с Лесем в одной комнате, за соседним столом, и не написать о нем.
В немногие минуты простоя я брала пишущую машинку у секретарши, а коллектив стоял за моей спиной и умирал со смеху. Лешек на нас косился. Очень долго он надеялся, что книга никогда не выйдет из печати: писала я с перерывами целых шесть лет, а по выходу книги он все же изменил свое мнение.
Ни с того ни с сего ему вдруг стало везти, он смог посвятить себя только живописи, объездил весь мир и «Леся» повсюду возит с собой, как своего рода талисман.
До «Леся» я писала, разумеется, мою вторую книгу «Подозреваются все». Во вступлении я изложила только правду, мы и в самом деле на работе носили халаты: дамы — голубые, мужчины — бежевые, а внутренним взором я и правда увидела сцену преступления.
О моих творческих планах с самого начала знала вся мастерская. Столярека я отправила на тот свет, потому как он меня в конце концов вывел из себя: задолжал мне три тысячи злотых, которые я должна была вносить по кредиту, и бегал от своих долгов.
Придумывать сюжет помогали все. Я очень долго не могла решить, из кого сделать злодея. И тут, на мое счастье, мне чем-то подгадил Витек. Он тогда уже был директором мастерской, потому что Гарлинский уехал в Швейцарию и остался там. Чем Витек мне навредил, уже и не вспомнить, но запомнилось, как я ему пригрозила: «Погоди, Витечек, это тебе даром не пройдет! Увидишь, как я тебе отомщу».
Книга «Подозреваются все» уже была в печати, когда меня разыскал режиссер Ян Баторий с предложением экранизировать роман «Клин». Писать сценарий я одна была не в силах, тем более что у Батория были свои взгляды на этот вопрос, а потому писали мы вместе, в кафе «Гранд-отеля».
У меня дома мешали дети и Войтек, у Батория шел ремонт. Другого подходящего места у нас не было, и много раз посетители за соседними столиками замолкали и с ужасом таращились на нас, слушая громкую перепалку.
Из «Клина» получилось «Лекарство от любви». Ссорились мы с Баторием самозабвенно, с бушующей ненавистью, но эту баталию он выиграл: в кино всё решительно и бесповоротно решает режиссер, а не сценарист, я сдалась, но озверела.
Баторий считал меня мерзейшей бабой, к тому же во время нашей работы у меня разболелся зуб, что не прибавило мне веселья. Каким чудом из всего этого получилась у нас комедия, сама удивляюсь.
Войтек на все мои многочасовые бдения в «Гранд-отеле» реагировал по-своему. Воображал, что, само собой, у меня роман с Баторием. Я ядовито интересовалась, где именно мы можем с ним заниматься любовью, под столиком или внизу, в сортире? А если да, то в каком? В дамском или мужском? На конкретные вопросы Войтек не отвечал, но скандалы мне устраивал каждый божий день.
С другой стороны, не уверена, что какая-нибудь очередная дама Батория не устраивала ему скандал из-за меня. В одном я уверена, что даже под страхом смертной казни мы не согласились бы завести интрижку, так друг другу осточертели! По окончании работы лютая ненависть постепенно сошла на нет, и мы остались друзьями.
