— Полиция! — огрызнулся Гудронов и сунул под нос тетке свое удостоверение.
Тетка что-то раздраженно пробухтела, но не посмела препятствовать представителю власти.
Гудронов медленно двинулся по проходу между креслами к ярко освещенной сцене.
В первом ряду сидел крупный пожилой мужчина с длинными седыми волосами, покрытыми круглой абхазской шапочкой.
— Варвара, солнце мое! — говорил он громким, хорошо поставленным голосом. — Ну скажи, что ты играешь?
— Поросенка, Кирилл Мефодьевич… — виновато отозвалась со сцены долговязая девица в длинном сером свитере.
— Поросенка?! — повторил за ней длинноволосый. — Поросенок — это не что, это кто! Поросенок — это только внешняя канва твоего образа! Ты, Варвара, должна играть крушение мечты! Ты должна играть несбывшиеся надежды своего героя! Твой герой надеялся, что его домик выдержит все испытания, посланные судьбой, а он рухнул от первого же дуновения, и твой герой остался у разбитого корыта!
— Корыто — это из другого спектакля… — робко возразила актриса. — Там я играю рыбку…
— Если я говорю «корыто», я имею в виду символ! Образ! Ты понимаешь, Варвара?
— Понимаю, Кирилл Мефодьевич… — вздохнула актриса.
— Ничего ты не понимаешь! — гремел режиссер. — Твой Ниф-Ниф — мечтатель, романтик! Он верит, что можно играть и резвиться, не думая о завтрашнем дне, не заботясь о хлебе насущном! Он верит, что судьба всегда будет к нему благосклонна! Он — светлый, легкий, доверчивый поросенок! Ты понимаешь, Варвара?
— Понимаю, Кирилл Мефодьевич… — Актриса понурилась.
— Учись у Людмилы! — Режиссер поднял красивую руку и показал на другую актрису, стоявшую в глубине сцены. — Вот она глубоко понимает сверхзадачу своего образа! Ее Наф-Наф — это практик, прагматик, человек дела и долга! Человек, для которого жизнь — не веселая прогулка, а трудный маршрут по пересеченной местности, или даже марш-бросок с полной выкладкой… Этакий Шульц… то есть Штольц… Вообще, солнце мое, «Три поросенка» — это не простая вещь, это глубокая, философская пьеса… это, я не побоюсь этого слова, притча… притча о судьбах нашего поколения… или вашего поколения… о судьбах всех поколений… Молодой человек, а что вы здесь делаете?
Последние слова режиссера относились уже не к актрисе, а к капитану Гудронову, который как раз приблизился к сцене.
— Анна Сарафановна, почему в зале посторонние? Я вас просил, чтобы в зале не было посторонних! Неужели так трудно выполнить мою маленькую просьбу?
При этом режиссер показал пальцами щепотку, чтобы продемонстрировать, какая маленькая была эта просьба.
— А вам трудно запомнить мое отчество? — ответила, подбоченясь, коренастая тетка с повязкой. — Не Сарафановна я, а Сафроновна! Сафроновна — понятно? А мужчина этот из полиции, так что сами с ним разбирайтесь!
— Мне все равно, из полиции он или из каких-нибудь других органов! — гремел режиссер. — Никакая власть не должна вмешиваться в творческий процесс! Никакая власть не властна над творцом! Никакая власть не должна мешать искусству, потому что жизнь коротка, власть временна, а искусство вечно! Чего вам надо, молодой человек? Вы все равно уже испортили репетицию, вывели меня из священного творческого состояния, лишили вдохновения!
Капитан Гудронов не сразу ответил режиссеру.
Он стоял перед сценой, не сводя глаз с той самой актрисы, которую режиссер ставил в пример. С актрисы, играющей практичного, делового и предприимчивого поросенка Наф-Нафа.
С первого взгляда она капитану Гудронову не слишком показалась.
Эта актриса была небольшого роста, довольно полненькая, со светлыми волосами, собранными на макушке в два вполне поросячьих хвостика, с маленьким слегка вздернутым носиком и круглыми доверчивыми глазами.
В общем и целом капитан Гудронов ничего особенного в девушке не нашел.
— Молодой человек! — снова окликнул его режиссер. — Вы действительно из полиции?
Гудронов печально вздохнул, предчувствуя уже, что с этой артистической публикой он будет иметь множество неприятностей, и повернулся к режиссеру.
— Капитан Гудронов, — представился он, протягивая режиссеру свое удостоверение в открытом виде, как то предписывалось должностной инструкцией.
— Судя по фамилии, вы занимаетесь расследованием дорожно-транспортных происшествий? — осведомился режиссер. — Что, кто-то из наших артистов поставил машину в неположенном месте или проехал перекресток на красный свет?
— Нет, я занимаюсь расследованием убийства, — сухо и строго отозвался Гудронов, со значением выделив последнее слово. — И в связи с этим расследованием мне нужно задать несколько вопросов вашей актрисе… — Он сверился с запиской, которую продиктовал ему Ананасов, — актрисе Ирискиной. Могу я с ней поговорить?
— Вы все равно сорвали репетицию, — повторил режиссер, недовольно пожевав губами. — Так что говорите, я вам не мешаю. Людмила, спустись со сцены, этот молодой человек, кажется, пришел к тебе.
И со сцены спустилась та самая актриса, которую режиссер ставил в пример, актриса, исполнявшая роль практичного и целеустремленного поросенка Наф-Нафа… актриса, которую капитан Гудронов не слишком-то оценил с первого взгляда.
— Это вы — Ирискина? — осведомился он строгим голосом, чтобы сразу же показать им всем здесь, что он, капитан Гудронов — человек серьезный и занятой и даром тратить время не намерен.
— Ну, я, — ответила актриса несколько настороженно и даже враждебно.
Эта настороженность была вызвана несколькими причинами.
До сих пор Людмила Ирискина сталкивалась с полицией только в одной ситуации — когда ее штрафовали за неправильный переход улицы. Ну, еще, конечно, при получении паспорта, но это, в общем, не в счет. Согласитесь, что платить штраф не очень приятно, но еще хуже то, что полицейские норовили кроме штрафа прочитать неосторожной девушке нотацию. То есть совместить приятное с полезным. А она потому и перебегала улицу в неположенном месте, что опаздывала на репетицию и очень спешила, так что полицейские поучения не вызывали у нее ничего, кроме раздражения.
Помимо этого, она не знала, что нужно от нее явившемуся в театр полицейскому, а всякая неизвестность страшит. Она пыталась вспомнить за собой какие-нибудь правонарушения и терялась в догадках.
Короче, Людмила испугалась и, как большинство людей, пыталась скрыть испуг под маской враждебности.
— Ну, я, — повторила она, вызывающе глядя на полицейского, который почему-то молчал. — А что надо?
Капитан Гудронов вспомнил вдруг слова своего непосредственного начальника полковника Хохленко. Тот не уставал повторять, что настоящий опер должен думать не только ногами, но и головой, то есть задача оперативного работника — это задержать преступника и собрать доказательства его преступления, но иногда бывает больше пользы не от беготни, а от спокойного разговора со свидетелем.
Вспомнив наставления начальства, Гудронов сделал более приветливое лицо и шагнул ближе к девушке.
— Я бы хотел прояснить у вас некоторые вопросы! — любезно произнес он, причем любезность эта не произвела на Л. Ирискину особого впечатления.
Гудронов внезапно рассердился и решил не тянуть кота за хвост. Он вынул из кармана розового поросенка и протянул актрисе.
— Это ваше?
Даже бесхитростный Сеня Гудронов заметил, как она вздрогнула.
— А вам зачем? — испуганно спросила она.
— Здесь вопросы задаю я! — отчеканил Гудронов.
Однако отчего-то Л. Ирискина не прониклась серьезностью момента и не стала отвечать четко и правдиво. Напротив, она твердо сжала губы и посмотрела на Гудронова с большой неприязнью.
— Вы меня в чем-то подозреваете? — вызывающе спросила она. — Тогда изложите ваши подозрения более конкретно.
— Да я вас пока ни в чем не подозреваю, — смешался капитан, — я только прошу вас ответить на мой вопрос.
— Да с чего вы взяли, что это мой поросенок? — спросила она, сделав невинные глаза.
Неискушенный Сеня Гудронов принял вопрос за чистую монету, но режиссер Кирилл Мефодьевич, слушающий их беседу, тут же поморщился, поскольку уловил фальшь в словах Людмилы. Великий режиссер Станиславский сказал бы свое знаменитое «Не верю!».
Однако вмешиваться Кирилл Мефодьевич не стал — это же не репетиция пьесы. Вот на сцене он бы Людмилу за такое взгрел. А остальное — не его дело.
— Вы играли поросенка Пятачка на утреннике неделю назад? — спросил Гудронов.
— Ну, я. — Она покосилась на режиссера и беспокойно облизнула губы.
— Вам вручили этот сувенир? — настаивал Гудронов.
— Ну да… наверное… я не помню.
— Так вы можете предъявить мне своего поросенка? — против воли Гудронов повысил голос.
— А в чем, собственно, дело? — вмешался режиссер. — Что не так с этим поросенком?
