Яковлева прикусила губу, а Анюта заплакала.
– Я не хотела никого жизни лишать, это случайно получилось. Я была несовершеннолетней, давно исправилась, больше так никогда не поступлю.
– Вы столкнули подругу с лестницы, – напомнила я, – а мне сейчас на почту пришло сообщение, что эксперт, работавший с телом Татьяны, совершенно уверен: ее сбросили, она не сама с высоты рухнула. Криминалистика – точная наука, очень трудно обмануть специалиста. Григорьева погибла от чужой руки, как и девушка, за убийство которой вы отмотали срок.
– Нет, нет, – застучала ногами Анюта, – ну нет же! Простите… Вера… она… господи! Так трудно это объяснить! Цепь событий… Одно за другое цепляется… и не отпускает меня…
– У грехов детства и юности длинные руки, – продолжала я. – Думаешь, все давно забыто, а потом, раз! И встречаешься с кем-то из прошлой жизни, а он про тебя много неприглядного знает. Мне тут прислали еще одно письмо – с биографией Яковлевой. У Веры прекрасное образование, она училась на юридическом факультете, потом работала в суде. Интересное совпадение: когда Королева оказалась на скамье подсудимых, секретарем суда была Вера Яковлева. Она вас на конкурсе увидела и вспомнила. Однако это удивительно, не один год прошел.
Анюта вытерла лицо ладонью.
– Это я ее запомнила и до трясучки перепугалась. В суде меня в клетку посадили, представляете? На возвышении сидел судья, сбоку стол стоял, за ним девушка, такая серьезная, в костюме, белой блузе, красиво причесанная. Я на нее все время смотрела и думала: «Молодая, ну чуть старше меня, а уже секретарь суда. На большой должности. Вот она умная, а я дура, свою жизнь под откос пустила!» Мне с детства не везет. Права бабушка, когда говорит: «На тебе печать дьявола, сатана руку приложил». Видите, да?
Анюта показала на свою шею.
– Глупости, – не выдержала я, – это просто родимое пятно, незачем его стесняться. Если не будете акцентировать на нем внимание, посторонние люди не заметят его.
– У невуса форма отпечатка кошачьей лапы, – прошептала Анюта, – неспроста это. Удалить пятно нельзя, я обращалась в разные клиники, везде отказали, потому что оно в таком месте… Можно прикрыть родинку платком, шарфом, но у меня синдром нервного раздражения. Едва что-то обхватывает горло, я начинаю задыхаться, открывается тошнота, поэтому я всегда с расстегнутым воротником хожу. Не повезло со всех сторон.
Королева замолчала.
– Значит, на очередном конкурсе «Красавица года» вы увидели Веру Яковлеву и узнали ее, – резюмировала я.
Анюта вздрогнула.
– Не один год прошел, но она мало изменилась, ни на грамм не поправилась, морщинами не обзавелась… Мне в колонии было очень тяжело, каждый вечер ложилась спать и думала: «Сейчас гнию тут, а жизнь уходит. Та девушка из суда небось уже вверх шагает, а я вниз качусь». Первые месяцы я плакала, себя жалела, секретарь суда постоянно перед глазами стояла. Сижу за швейной машинкой, строчу тупые распашонки, а в голове штопором крутится: вот ты дура, зэчка, а та, из суда, сейчас с любимым человеком в кино… А потом вдруг я так разозлилась! Решила лучше ее стать, записалась на заочное обучение в вуз, старалась невероятно, цель поставила: вылезти из дерьма, стать круче той, из суда. Вера большую роль в моей судьбе сыграла, но она об этом не знала. Я многого в жизни добилась, когда снова с ней встретилась.
– Наверное, вы испугались? – вздохнула я. – Ведь не сообщили в анкете при приеме в холдинг «Красавица» о судимости.
Королева взмахнула рукой:
– Нет! Ни о чем таком я не думала, просто удивилась, что она так хорошо выглядит. А еще… мне очень захотелось показать ей, какая я нынче значимая особа. Я не могла ей напомнить, что находилась под судом, думала, Вера обо мне не помнит, сколько нас таких перед ней в клетке сидело. Но мне было необходимо продемонстрировать свое могущество.
Анюта опустила голову.
– Я обрадовалась, когда Соня на самом первом туре выступила неудачно, ей по жребию выпало очень нелепое платье, фасона «русалка», длинное, сильно зауженное книзу. У щиколоток оно напоминало бутылочное горло, а подол широкой оборкой спускался на пол. Даже опытные профессиональные манекенщицы в таком с трудом ходят, чего уж ждать от девочки-подростка. Соня упала на сцене, расплакалась, не смогла встать. Полный провал. По идее, ее надо было оставить за бортом, но я побежала к Алле Константиновне, сказала: «Яковлева перспективна, виновата одежда, такую нельзя использовать на конкурсах». Миронова согласилась, Соню допустили на второй тур. Ну и…
Анюта поникла.
– Сама я во всем виновата.
– Точно! – зло подхватила Вера. – Когда Сонечка шлепнулась, все мигом поняли: бедной девочке досталось отвратительное платье. Вопиющая несправедливость! Одни шагали в мини, другие в юбках с разрезами до задницы, а Соня в чем?! Я хотела прорваться к Алле Константиновне, устроить скандал, но не успела.
Яковлева бесцеремонно показала пальцем на съежившуюся Анюту:
– Она ко мне подлетела, давай трендеть: «Соню допускают на второй тур исключительно благодаря моему покровительству», мол, она тут самая главная. Миронова ничего не решает, она просто оплачивает счета, заправляет всем Анюта, как она захочет, так и будет, причем не только на конкурсе, но и во всем холдинге, с ней надо дружить, ее следует уважать, она всемогущая особа. Слушаю я ее карканье и думаю: чего ты хочешь? Денег? Говори уж сразу: сколько! И тут Анюта голову повернула, пятно видно стало. Я чуть не подпрыгнула. Лапа дьявола! Это же та самая убийца! Вон при каких обстоятельствах встретится снова довелось.
– Вы узнали подсудимую? – усомнилась я. – Наверное, будучи секретарем на заседаниях суда, каждый день видели преступников. Дело Анюты простое, она не маньяк со списком жертв. Неужели по сию пору вы помните всех, кто представал пред судейские очи?
– Конечно нет, – поморщилась Вера, – но Королева особенный случай. Я работала в суде год и очень устала. Не знаю, как прокуроры, судьи и адвокаты выдерживают негатив, который потоком льется, как они спокойно смотрят на отребье, которое на скамье подсудимых сидит. Меня это достало через месяц работы, больная домой приползала, осенью начала новое место подыскивать, решила навсегда с судебно-правовой системой завязать. Но нельзя же уволиться, не найдя хорошую службу? А, как назло, ничего достойного не попадалось, либо оклад копеечный, либо должность непрестижная. Сижу я на процессе Королевой, на нее поглядываю, думаю: «Вот дура! Всю жизнь себе поломала. Нет, я не такая, я умная, никогда ничего криминального не совершу, хорошо знаю, каково потом придется. Я из другой стаи». В принципе тихо все шло, по накатанным рельсам катило, и забыла бы я Королеву, но вдруг! Вскакивает в зале тетка и орет: «Гражданин судья! Дайте мне слово! Я ее мать! Посадите дочь на всю жизнь, пожалуйста!» Народ замер, обычно мамаши так себя не ведут, спросит их судья или прокурор о детях-преступниках, бабы елей льют, нахваливают убийц-насильников, поют, какие они распрекрасные. А тут небывалый случай.
Судья суровый был, за малейший шорох в зале людей карал, но, видно, и его речуга матери впечатлила, он ей разрешил говорить. И такое полилось! Истеричка заголосила: «На дочери печать дьявола. Вон отпечаток его лапы на шее, она с рождения испорчена, с двенадцати лет с мужиками за деньги спит, из дома ворует, врет всем! Если на свободе ее оставите, она не остановится, да она всех родичей убила, деда своего в могилу свела. На пятно смотрите, на пятно! Когда ее крестили, в церкви все свечи разом погасли. Батюшка купель опрокинул… Вот вы сейчас рядом с ней, и на вас проклятье дьявола перейдет». И давай какие-то церковные гимны петь. Охрана прибежала и мать Королевой вытурила, а я смотрю на шею Анны, и мороз пробирает. Пятно у подсудимой странное, реально отпечаток большой кошачьей лапы, неприятно как-то стало, и не только мне, смотрю, даже у судьи бровь задергалась, но он быстро в себя пришел, хотел что-то сказать, и тут Анюта поднимается и кричит: «Неправда! Мать меня всегда ненавидела. Я хорошая, я не дочь дьявола, вот пусть мне потолок на голову упадет, если вру. Пусть все сверху рухнет, если на мне печать сатаны!»
Королева закрыла лицо руками, а Яковлева продолжала:
– Не успела подсудимая рот захлопнуть… Ну не поверите! Через секунду обваливается здоровущий кусок лепнины, прямо позади судьи шлепается. Бабах! Сначала тишина в зале, потом те, кто поглазеть на процесс приперся, как ломанутся на выход. Прокурор с адвокатом тоже деру дали, судья побледнел, молотком по столу стучит, орет: «Здание ветхое, ремонт сто лет не делали, здесь постоянно что-то ломается». Но нет, все удрали, я тоже ушла, заявление об уходе накатала и в кадры сдала. Ясно теперь, почему я Анюту запомнила? Даже имя ее не забыла.
– Да уж, – кивнула я. – И как развивались события дальше?
Яковлева скрестила руки на груди.
