Чуть-чуть приоткрыв дверь, я прислушалась. Герман вышел из комнаты Вики и, против всякого ожидания, направился по лестнице не вниз, в холл, столовую и так далее — а наверх, в башню Ядвиги. Пробыл он там недолго, от силы минут пять. Затем по лестнице спустились уже двое. Твердая точная поступь Германа и легкие, хотя и несколько замедленные шаги Ядвиги Леонтьевны дополняли друг друга, как альт и флейта в средневековом дуэте. Они вернулись в комнату Вики, но вышли буквально через минуту-две. Точнее, вышла одна Ядвига, Герман задержался.
А я забилась в угол кресла и начала бояться. То есть, я, конечно, не накрывалась с головой одеялом и не пыталась залезть в шкаф или под кровать, наоборот, делала вид, что сосредоточенно думаю. Но поведение Германа напугало меня почти до полного ступора.
Ну-ка хватит трястись и давай уже шевели мозгами! В любом направлении, главное, двигайся, не застывай, как кролик перед удавом! — рявкнул на меня внутренний голос. Я даже вздрогнула и оглянулась, как будто он вдруг материализовался и ругается на меня откуда-то снаружи. Ох, нервы, нервы… Хорошо ему, внутреннему — сидит там, в тепле и безопасности, а мне тут общайся с окружающей действительностью, которая того и гляди…
Стоп, Маргарита Львовна, а чего ты, собственно, боишься? Что бы в этом доме ни происходило, ты тут сбоку припека. Единственное, что тебе может грозить — совершенно случайно схватиться за то, что тебе не предназначено. Вроде отравленного ингалятора. Так не хватайся за все подряд и займи, наконец, свои мозги тем, для чего их сюда пригласили!
Перед внутренним взором возникли «приглашаемые мозги» — почему-то в количестве трех экземпляров, все с тоненькими ножками и в синих бейсболках. Это зрелище меня порядком развеселило и, что самое главное, почти успокоило. Ну и хватит уже, в самом-то деле. Трех минут для паники более чем достаточно.
Наверное, во время этих уговоров я выглядела весьма забавно, если не сказать больше: пожимала плечами, стучала по темечку и сама себе грозила пальцем. К счастью, свидетелей не было.
Все, договорились. Даже если кто-то что-то против кого-то и злоумышляет, я тут ни при чем, с краю. И почему это непременно «злоумышляет»? Потому — веско заявила я сама себе, после чего предприняла, наконец попытку здраво поразмыслить.
Для начала можно предположить, что Вика «просто умерла». Но «просто» никто не умирает, так не бывает. Неожиданно стало плохо, потеряла сознание, не успев никого позвать? Нет. Не похоже. Она лежала в позе абсолютно мирно спящего человека.
И вообще — не верю. Тьфу! Тоже еще Станиславский! Почему «не верю»-то? Ну… Э-э… Да хотя бы потому, что с чего бы тогда Герман посуду нюхал и с листочками возился? Все забрал, один оставил — зачем?
Чтобы ситуация выглядела идеальным самоубийством, очевидно. Поскольку Вика только что потеряла мужа и неродившегося ребенка, это будет выглядеть более чем убедительно. Быть может, он посчитал, что это и вправду самоубийство — и решил довести картину до абсолюта?
Ох, вряд ли. Герман не из тех, кто старается позолотить лилию и покрасить розу. Он упрям, но совсем не глуп. Если бы он поверил в самоубийство, он вообще ничего делать бы не стал. И вообще… Зная сестру, он никак не мог подумать, что она сама… Ведь даже я ни на мгновение не усомнилась в том, что это не может быть самоубийством. В первые дни после аварии — еще куда ни шло. Потеря ребенка, смерть мужа, ощущение собственной вины — нездоровая смесь, может, и смертельная. Но потом-то настроение переменилось. Уже рисуя эти чертовы листочки, Вика пыталась… Нет, еще не повернуть к жизни, но хотя бы избавиться от стремления к смерти. А когда она три часа с моими документами разбиралась — ожила, даже глазки засветились. И это ее вчерашнее «спасибо», и намерение вернуться к работе. Притворялась? Зачем бы?
Нет, господа хорошие. И я в это не верю, и Герман никак не мог всерьез рассматривать версию, что Вика покончила с собой. А тогда манипуляции с «предсмертными» записками нужны — для чего? И зачем Герман ходил сейчас к Ядвиге Леонтьевне? Да чтобы заручиться ее поддержкой на предмет того, что, мол, у Вики была возможность раздобыть какую-нибудь отраву. В шкафах «Брюсовой башни» чего только не найти. А в состоянии депрессии наличие в пределах достягаемости яда запросто может оказаться пресловутой последней каплей. То есть, доступность яда должен убедить — тех, кого надо убеждать — в версии самоубийства.
Вот и скажите мне — почему понадобилось убеждать окружающих в том, что это самоубийство?
Очевидно, потому, что на самом деле это убийство. Только так. Отбросьте все варианты, которые точно «не годятся», и у вас останется единственно верный: если не самоубийство и не несчастный случай — а я как-то не очень представляю себе, каким образом эта смерть могла бы оказаться несчастным случаем — значит, убийство, так?
За окном свиристела какая-то сумасшедшая птица. Где-то в доме тихо стукнула дверь. Горло опять обволокло липким противным страхом. По спине пробежал жутковатый холодок. Да что там холодок — арктический вихрь. Повеяло могилой, фильмами ужасов, неслышно завыли вампиры и Фредди Крюгер начал медленно и страшно шевелить длинными пальцами…
В дверь постучали так тихо, что я едва расслышала. Мгновенно мелькнула мысль — быстренько запереть дверь и ни в коем случае не открывать! Но я и пошевелиться не успела…
Всему свое время. Время раскидывать грабли и время наступать на них.
Соломон (из неопубликованного)
Вот уж кого не ожидала, так это Ольгу с двоюродной бабкой. Кстати, почему я не учитывала в своих подозрениях Ядвигу?
— Рита, ты на днях мне говорила, что в редакцию тебе нужно появиться. Может, Оленьку с собой возьмешь, она очень интересуется, только попросить смущается.
Ольга не выглядела человеком, который «очень» чем-то интересуется. Разве что — забиться подальше в угол, под плинтус, и не отсвечивать.
Но с Ядвигой не поспоришь. Честное слово, вот бы посмотреть на того, кто на ее просьбу сможет ответить отказом. На меня она взглянула всего один раз — на самом финише произносимой тирады. И желание возразить или хотя бы задать какие-то встречные вопросы мгновенно улетучилось. Ну и ладно. Все одно мне хотелось побыстрее — хотя бы на полдня — свалить из этого дома. Да и в редакции появиться было бы и впрямь неплохо.
В машине мы молчали. Стас, растерявший вдруг все свое немногословное дружелюбие, мрачный, как три гробовщика, ни на мгновение не отрывался от дороги, Ольга сидела какая-то пришибленная, а мне, признаться, было не до ее душевных переживаний. Произнесенное — пусть и молча — слово «убийство» вывело меня из почти двухнедельной заторможенности и дико разозлило.
Убивать — нельзя. Грешно, табу, что хотите, но — нельзя. Нехорошо.
Забавно, но отравленный ингалятор, из которого я едва не вдохнула, меня не разозлил, а теперь — поди ж ты! Злодея нужно немедленно определить, остановить, нейтрализовать. Любым способом, хоть физически. Ладно, сперва его надо найти.
Чем и кому могла помешать Вика? Собственной матери? Брату, в смысле, Герману? Племяннице? Стасу? Нине? Бред какой-то. Бобу — кем бишь он ей приходится? Пардон, приходился… Как он тогда сказал? Седьмая вода на киселе? И это его раздражение по поводу «неподходящего объекта» для чувств… Массаракш!
Будем холодны настолько, что айсберги Антарктиды позавидуют, и начнем. С чего? Со способа, вероятно. Исходя из… как это называется? из положения тела и — очень важно — из действий Германа, единственное, что тут может иметь место быть — отравление. Так… Стакан, чашка, кофейник…
Кофейник! Кофейник, из которого не выпили ни Герман, ни Ольга, ни Кристина — ни Кристина! — ни я. Та-ак… Старые песни на новый лад.
А если нет? Может, все-таки что-то другое? Какие-нибудь таблетки возле кровати или тот самый гранатовый сок… Э нет! В комнату я заглянула сразу после Германа, то есть увидела то же, что и он. Никаких таблеток там точно не было. Тупица! — рявкнул внутренний голос. — Да хоть бы там мешок таблеток лежал! Ты ведь уже решила, что это не может быть самоубийство, так чего на месте крутишься? Ждешь, по кому еще убийца «промахнется»?
Действительно. Да, в аварии пострадала тоже Вика.
Ага! — ехидно вклинился внутренний голос. — А ингалятор?
Нет, хочешь не хочешь, а придется признать, что целью каждый раз была Кристина, и сейчас дело в том самом кофейнике— только ленивый мог не заметить, что именно она и именно из этого чертова кофейника пьет каждое утро.
Злодеем может быть… Да кто угодно. Кроме… Так… Борис Наумович в больнице, отпадает. Хотя я ведь не знаю, когда он туда вернулся. Если вечером, после нашего чаепития, то все в порядке. А что, если утром? Тогда мог бы.
Светочки вчера не было, отпадает. Хотя могла ведь и забежать на пять минут.
